— Не стоит, не сегодня, — из-за его косого взгляда я стал еще заметней заикаться. — Мы собираемся сегодня сразу лечь и… — я снова запнулся.

Он демонстративно досадливо уронил вилку, избегая на меня даже смотреть.

— Вот, чтоб тебя, зачем было мне портить аппетит…

— Да просто… спать… то есть… мы, знаешь ли, устали… — я остро ощущал, что от смущения весь уже стал пунцовым.

— Ага, ну, в общем, хрен с ним. Просто вали отсюда. Увидимся как-нибудь на той неделе, — продолжил Хеймитч, активно подчищая тарелку.

И я, захватив посуду, смылся подобру-поздорову, сгорая со стыда. Еще бы — я чуть ли не прямым текстом заявил ему о своих намерениях, что было не вполне прилично. Хоть я и проболтался ему кое о чем до этого, это было по крайней мере постфактум. Я застонал и порысил обратно, домой.

К счастью, я был так голоден, что быстро позабыл и думать о Хеймитче. Все было так прекрасно, даже слишком прекрасно на самом деле. Но голод мой касался не только ужина. Я понял вдруг, что не хочу долго просиживать за столом, и даже пожалел, что так много всего наготовил.

***

Мне было невдомек, что она уже вышла из ванной, пока она не опустила голову мне на плечо — от этого внезапного прикосновения я как всегда подпрыгнул. Китнисс, как кошка, при желании могла подкрадываться абсолютно бесшумно. Когда же она увидела корзину, полную теплых сырных булочек, она явно была на седьмом небе. Собственническим жестом она ее сграбастала и поставила на стол рядом с собой. И я в этот момент улыбнулся — она была ну прямо как ребенок, получивший любимое лакомство или игрушку. Она могла быть жесткой, устрашающей и сексуальной, но все-таки порой она бывала и уязвимой, и от этого контраста мое сердце тоскливо заныло, изнывая. Пока она помогала мне все разложить на столе, я заметил, что на ней надета одна из моих рубашек с пуговицами, слишком длинные рукава были подвернуты до локтей. Волосы были распущены и слегка зачесаны назад - так, как я любил. Стройные мускулистые ноги были все на виду, и я с трудом сглотнул, почувствовав, как сильно что-то дернулось у меня в паху. Клянусь, будь я уверен, что она сегодня хоть что-то ела (а ведь она наверняка не ела ничего весь день), я бы сбросил все, включая эти чертовы сырные булочки, со стола, и овладел бы ею прямо там, на кухне. А еще я мог бы съесть все эти булочки прямо с ее аппетитного тела.

От этой мысли мой дискомфорт в штанах только усилился.

— Тебе идет эта рубашка, — умудрился я сказать охрипшим голосом.

— Моя одежда все еще не распакована, — объяснила она.

Пока я ел, я наблюдал за тем как ест она. Да, я был прав — она проголодалась. Она с аппетитом поглощала сырные булочки, и, хотя мне тоже удалось их попробовать, большую часть их все же прикончила она, явно предпочитая их всей остальной еде. И даже несмотря на то, что она была увлечена процессом пережевывания пищи, в воздухе ощущалось заметное напряжение. И у меня теснило грудь всякий раз, как она бросала на меня взгляд из-под опущенных ресниц. Эти серые глаза, которые прежде были как грозовые облака, сегодня сияли и были так чисты, что я мог ясно разобрать очертания ее радужки. Я сделал для нее торт, с глазурью, как положено, и собирался убрать все со стола, но больше я не мог терпеть. Когда я был уверен, что она доела, я вытер рот и медленно направился на ее сторону стола. Её глаза смотрели в пол — может быть, она знала, что я тоже могу охотиться — только мое оружие не лук и стрелы, а вкусная еда и комфорт? Что и я сам расставляю силки, используя в качестве приманки то, что она любит, и предоставляю свой добыче возможность самой в них угодить. Она была моя: награда, за которой я так долго гонялся, и теперь ей уже самой вовсе не хотелось убегать. Взяв ее лицо за подбородок, я заставил ее посмотреть вверх.

— Ты не должна ни перед кем склонять голову, никогда, — прошептал я.

Она искала что-то в моем взгляде, я взял ее за руку и помог встать с кресла. Я видел, как её руки покрылись гусиной кожей, и едва удержался от того, чтобы не наброситься на нее прямо там, немедленно. Но всё же мне как-то удалось просто взять её за руку и повести вверх по лестнице, в спальню, и закрыть за нами дверь. Она зажгла ночник, пока я снимал одежду, оставшись только в трусах. Когда я обернулся, она стояла рядом, взгляд бродил по мне, а губы приоткрылись, она тяжело дышала. Я потянулся к ней, обнял за стройную талию и притянул к себе. И поцеловал, тем глубоким, ищущим поцелуем, который обещал нечто большее, всё, что я только смогу дать ей. Я медленно расстегнул все пуговицы на рубашке, которая была на ней, на моей рубашке, любуясь ее светящейся смуглой кожей. Когда я понял, что под рубашкой на ней ничего не было, мой член резко дернулся. Все в голове помутилось от мысли, что весь ужин она просидела без ничего, в одной моей рубашке, и я был больше не в силах сдерживаться. Мои руки побежали по ее телу, губы заскользили вниз по шее, чтобы затем накрыть ее грудь, которую я пососал, сначала одну, затем другую. У нее перехватило дыхание, когда я поймал ртом ее сосок, удерживая при этом ее выгнутую спину. Я чувствовал, как ее грудь высоко вздымается, как от удовольствия с её губ слетают призывные сладострастные звуки, пока она, удерживая мою голову возле своей груди, молила меня продолжать.

Я чувствовал, как во мне просыпается нечто звериное, желание её сожрать, когда, подхватив ее за ягодицы, поднял ее, и не переставая целовать, уложил на постель. Лежа рядом, я отпустил мои ладони бродить по ее телу, вплоть до упругих бедер, пока я изо всех сил ее целовал, вторгаясь языком к ней в рот, облизывая её губы, лаская в страстном танце ее язык. Я чувствовал, как ее рука повела мою руку к месту у основания её бедер, и кончики моих пальцев стали мокрыми от её влаги. Припомнив, как вчера она застеснялась, когда я там её потрогал, я застонал и тут же осторожно, плавно скользнул рукой между ее складочек. Я вновь ласкал губами ее грудь, заставляя её стонать и извиваться подо мной, и был невероятно взволнован тем, что могу доставлять ей удовольствие. Когда же мой палец коснулся маленького бугорка там, где встречались ее бедра, она в буквальном смысле выгнулась дугой — так я узнал, что обнаружил ее секретное место.

Хотя вчера еще я был девственником, как и она, но у меня ведь были старшие братья, и они кое-что обсуждали между собой, когда думали, что я уже сплю — кое-что, что я постарался как следует запомнить, и сведения об этом маленьком бугорке — прежде всего. Целуя и посасывая, я прошелся губами по ее груди и вниз, по животу, где кожа была такой невероятно нежной, что сложно было в это поверить. Потом я спустился еще ниже, расточая поцелуи в местах, где чувствовались кости её таза. Еда и охота придали её телу аппетитные женственные формы, добавили округлости ее ягодицам и бедрам, которые я теперь исследовал губами и пальцами. Один из них я нежно засунул внутрь неё, чтобы найти все места, прикосновение к которым могло доставить ей наслаждение. Хотя она бывала такой закрытой, напряженной, сейчас, лежа подо мной, она была совсем другой, уже ничего не скрывая, извиваясь и постанывая от удовольствия, совершенно утратив дар речи. Я же терял голову от желания ей овладеть. Но я кое-что себе пообещал, и собирался прежде сдержать это обещание.

Вновь распрямившись и оказавшись вровень с ее лицом, я томно зашептал ей на ухо, чуть-чуть покусывая ее мягкую мочку.

— Я хочу поцеловать тебя, Китнисс. Можно?

Китнисс, казалось, была так далеко, что вряд ли меня слышала, и все же на её лицо отразилось недоумение.

— Но ты уже меня целуешь, — затаив дыхание, произнесла она.

- Нет, — сказал я, засовывая в нее еще один палец, и вновь заставив ее выгнуться всем телом, — Вот здесь.

Мне было видно, как от этих слов еще сильней набухают ее соски, и как она вся краснеет, несмотря на свою светло-оливковую кожу. Она только кивнула в знак согласия и еще тяжелее задышала.

Я двинулся обратно, вниз, расточая всюду жаркие поцелуи, и притормозил лишь чтобы снова пососать её торчащие округлые груди. Чтобы ее и без того уже тугие соски стали еще тверже, я мягко пощипал их краешком зубов, в то время как мои пальцы стали плавно входить в нее и выходить. Жадно ее целуя, я продолжил свой путь туда, где они двигались. Китнисс же только и могла что вцепившись мне в волосы, вся выгибаться, пока мои губы скользили по ее животу, и ниже, пока мой язык углублялся во впадину ее пупка. Встав на колени между ее ног, я осторожно потянул ее на край кровати, регулируя свой протез, чтобы иметь возможность на него опереться, и все еще не убирая из нее пальцев. Что-то примитивное во мне полагало, что нет лучше зрелища, чем её нежные складки. Я глаз не мог отвести от того, как мои пальцы прятались внутри нее, и невыносимо желал погрузиться туда и другой частью тела.