Зло смахнув непрошенную соль с ресниц, Атеа пригнулась ниже к лошадиной шее, прогоняя прочь все мысли. Обернуться хотелось – и остаться хотелось; она никогда не была одна до этого. Она попросту не умела быть одна. Не умеешь – научишься, иначе я сломаю тебе хребет, милосердно проскрипел в голове голос Дамалы, когда-то давным-давно колотящей ее на Плацу, и Лебедь, ухмыльнувшись воспоминанию, хлопнула кобылу по загривку:
- Пошла, красавица. Вперед!
Летом холмы кажутся белыми – это ковыль заползает высоко на склоны, подбираясь к старым замшелым валунам, к чабрецовым полянкам, и колышется на ветру мягкой шелковой волной. В нем пестреет голубой лен, звездочки дикой гвоздики, и над разнотравьем гудят деловитые шмели, толстые, с золотистыми пушистыми брюшками. Выше, над всем краем, начинается бескрайнее небо, в которое можно упасть – нужно только разогнаться, разбежаться и взлететь, оттолкнувшись от земли и раскинув руки-крылья. И когда-то вместе с босоногими девчонками на этих холмах плясала она, хохочущая маленькая девочка с золотой косой и россыпью солнечных веснушек на вздернутом носике, и когда-то она падала в это хмельное лето и небо, что лежало прямо на этих холмах синим лоскутным одеялом. И когда-то жизнь казалась самой волшебной игрой, которую только мог выдумать старый добрый сказочник, странствующий по пересечьям миров.
Ныне она тоже считала жизнь игрой – разве что игра эта стала опасной. Но Атеа всегда любила оказываться на самой грани.
До Расфаля было всего-то два дня пути – и эти два дня пролетели незаметно, сухими листьями по ветру уносясь вдаль. Она останавливалась в придорожных городках, аккуратных и светлых, и добрые люди приглашали ее под свой кров, и она плела им байки о себе – одну краше другой. Пока лошадь отдыхала в стойле хозяина, Атеа уплетала за обе щеки луковый хлеб, какой пекли лишь в Тиннереде, заплетала косы маленьким хозяйским дочерям и с томной хрипотцой в голосе предлагала свою помощь молоденьким девушкам, возящимся на подворье. Солнце падало за край мира, огненной монеткой скатываясь по небосклону вниз, и длинные косые тени ложились под ноги лошади, и Атеа с каждой минутой ощущала все сильнее, как тугой узел в груди расплетается, ослабевает, а там и вовсе распрямляется – и нет его больше. В заснеженных долинах родной земли, в рощах, где под кружевом инея спали дикие груши, напоминающие согбенных мудрых старцев, в тихих домишках, где темноту разгоняли теплые лучины и нежная мягкость человеческих жизней – всюду она ощущала себя живой и светлой. И у сердца по-прежнему копошился солнечный ежонок, и приятное волнение не девалось никуда.
Солнце уже почти скрылось за холмами, и небо налилось рыже-алой, совсем уж не зимней краской, когда она подъезжала к крепостной стене Расфаля. Из-за нее ввысь тянулись белые башни – хрупкие и тонкие, крытые красными черепичными крышами, со сложными воздушными узорами флюгеров на острых шпилях. Атеа видела синие знамена, которые полоскал ветер, видела золотые окошки, что одно за другим загорались в надвигающейся темноте, слышала гул человеческих голосов, цокот копыт по мощенным мостовым, скрип колес и окрики; она слышала, как с тяжелым поющим звоном опускается молот на наковальню, как где-то вопят коты, как где-то далеко кто-то играет старинную мелодию «Осенний венок», и от этого было так хорошо, так радостно, так светло… Она видела крепостные ворота, что вот-вот должны были затвориться на ночь, видела стражников, которым особого дела не было до молодой девушки, что кротко поклонилась им и заявила, будто прибыла навестить больную тетушку… Пропустили ее легко – Крылья не были видны под плащом, да и Атеа прекрасно знала, что боги одарили ее всем необходимым для того, чтоб окружающие люди не опускали свой взгляд ниже ее лица. А если и опускали – то лишь чуть ниже.
- Доброго вам дежурства, светлые, - выдохнула она, взмахивая длинными ресницами, и стражники тут же расступились в стороны, вдогонку выспрашивая, не нужно ли проводить ее к дому тетушки. Атеа на это лишь улыбнулась, уверяя их, что справится, а если нет – то обязательно возвратится и попросит их помочь.
Она помнила Расфаль смутно, так, словно видела его однажды на картинке, и детское воображение решило, что она и впрямь побывала там. Образы туманом выплывали перед глазами, и улицы оживали, становились знакомыми – она узнавала их, хоть и с трудом. В столице кипела работа даже сейчас, зимним студеным вечером, работа, что была подчинена незримым силам, двигающим миры и рождающим новые звезды. Расфаль казался ульем, где жизнь была во всем: в каждом переулке, в каждом доме, в каждом лучике смеха откуда-то издалека. Атеа с интересом озиралась по сторонам, пытаясь понять, что чувствует ныне. Было любопытство, было предвкушение, было еще что-то – тихая и нежная грусть, такая невесомая, что Лебедь едва сумела уловить ее внутри самой себя. Она уверенно вела серую по мощеным улочкам, разглядывая все вокруг, пропуская ватаги детей, и в груди росло что-то озорное и абсолютно безрассудное. Впрочем, по-другому не происходило никогда.
Впереди показался дворец правителя – светлый, летящий замок с кучей башен, утопающий в заснеженной паутине садов, где на ветвях были развешены крохотные фонарики. От всего внешнего мира замок защищала широкая стена, изрытая бойницами, и по всему ее периметру Атеа видела движущиеся огоньки – стражники несли караул, патрулируя участки крепости, отданные им. Естественно, никакой речи о том, что ее пропустят к королю так просто, тем более прямо сейчас, быть не могло, и Лебедь предвидела это. Двух дней пути было вполне достаточно для того, чтоб Атеа повертела ситуацию в голове и так, и эдак, и продумала подобные мелочи, а потому Птица спокойно свернула с основной дороги, уводя лошадку в сторону от людной улицы.
Хозяин конюшни тоже с удовольствием послушал байку о престарелой тетушке, проникся жалостью к бедной юной девушке, а потому плату за то, что кобыла останется в стойле под его присмотром, не взял – зато предложил ночлег. Атеа вежливо отказалась, поклонившись доброму господину, сетуя на то, что за тетушкой нужно присматривать, и поспешила затеряться в ночных улицах, спрятавшись под плащом и буквально слившись с тенью. Насколько она помнила, конюшни находились не так уж и далеко от того места, куда ей нужно было попасть. Свернув в очередной переулок, Лебедь огляделась и, обнаружив чуть поодаль высокую решетку, окружавшую огромный дом, победно ухмыльнулась себе под нос. Если ничего не изменилось за эти годы, здесь жила ее старая знакомая, которая задолжала ей небольшую услугу. Стараясь ничем не привлекать внимание посторонних к себе, Атеа неспешно направилась к решетке, подмечая все, что нужно.
Всюду за решеткой дежурили стражники – однако Атеа довольно хорошо знала, что у задней части дома караул бывал редко. Хозяйка имения часто использовала неприметную тропку через сад для того, чтоб незаметно от своего глуповатого муженька выпроваживать молодых любовников, а посему ныне был шанс, что там, как и в былое время, особо никто не расхаживал. Взмолившись про себя Хартанэ, Атеа оглядела улицу и, убедившись, что проулок опустел, принялась взбираться по решетке, по-кошачьи перемахивая через несущественную преграду.
За решеткой начинался сад – до того густой, что даже сейчас можно было спрятаться хоть от двадцати дозорных. Пригнувшись к земле, Атеа тихо-тихо шагала по нетронутому снегу, стараясь двигаться так, чтоб при малейшей опасности иметь возможность укрыться где-нибудь в густой тени. Впереди уже виднелась темная стена, заросшая старой лозой с толстыми широкими стеблями, что вилась до самой крыши – и под этой крышей светилось одно-единственное окошко. Двигаясь плавно и аккуратно, Лебедь ухмыльнулась, не отводя взгляда от золотистого теплого квадрата – туда-то ей и нужно было. Если удача окажется на ее стороне.
Подобравшись к стене, девушка выпрямилась, переводя дух и ощущая себя ребенком, играющим в невероятно интересную игру. Оглядевшись еще раз, Лебедь задрала голову, прикидывая, сможет ли взобраться наверх по жесткой сухой сетке лозы. Другого пути у нее не было, да и она знала, что лишние размышления сейчас могут оказаться слишком уж большой ошибкой, а потому, все же решив не медлить, Атеа взялась за стебли и, подтянувшись на руках, принялась карабкаться наверх.
