- В ночь? – тихо спросила Атеа, исподлобья глядя на Даэн. Ни вызова, ни былой спеси в ее глазах больше не было – лишь бесконечная усталость , - Мы едва можем шевелиться.
- А у нас есть варианты? – Даэн поднялась на ноги и направилась к двери, - Сворачивайте одеяла и собирайтесь. Выходим немедля, пройдем по деревне – возможно, напали не только на нас. Жду вас у крыльца.
- Куда ты? – Атеа покачнулась, но отодвинулась от Меред.
Даэн не ответила, уходя в темноту коридора. Ей не хотелось вдаваться в подробности того, что именно ей придется сделать. Девочка итак натерпелась за нынешнюю ночь.
Да перед тем, как уснуть, дал мне хозяин напиться. Добрый хозяин, добрый…
В темном пустом зале - ни звука, ни шороха. Еще одна дверь, маленькая и неприметная, в самом углу, была приотворена. Даэн вознесла тихую молитву безымянному богу, которого всегда просила, когда нужно было сделать то, что должно. Она не знала, слышал ли он ее, но веровала в это всем сердцем. Кто-то же должен отпустить мне грехи, правда, Хартанэ? Тебе дела до того нет, ты плетешь Танец, меняющий мир, а что мы?.. Лишь песок в твоих руках, след твоих Крыльев. Не тебе нас порицать, не тебе нас прощать. А мне прощение нужно – за все, что сделала, и что еще сделаю.
В крохотной тесной комнатушке было промозгло – огонь в печи давным-давно потух. На столе лежал чистый пергаментный лист, рядом – заточенное перо с мелкими крапинками на серых пушинках. Лоскутное теплое одеяло валялось бесформенной горой на полу рядом с кроватью, а на самой кровати лежал седой мужчина, глядящий пустыми глазами в небо.
Даэн подошла ближе, поводя раскрытой ладонью над его грудью, где остались метки от когтей духа. Меж ребер старика под кожей мучительно медленно наливалось темнотой мертвое сердце.
Выпитые не должны просыпаться, Птицы. Запомните раз и навсегда.
Вновь помолившись, Даэн вынула Крыло и, закрыв глаза, вонзила его точно туда, где обрастал вязкими нитями тьмы бывший когда-то теплым огонек сердца. Черная энергия, высвободившись, попыталась дотянуться до Птицы, но та легко отмела ее в сторону, и она растворилась в пространстве. Женщина вынула клинок и стряхнула багровые капли с лезвия одним движением. Не гляди, Даэн из Фаулира. Твой-то бог, может, и отпустит, только ты сама себя никогда не простишь.
Морозный воздух наполнил легкие и выстудил их. Желанная свежесть накрыла с головой, да так, что Даэн чуть было не потеряла сознание. Кажется, за эту ночь она впервые вдохнула по-настоящему. Сквозь пушистые взбитые облака тускло проглядывали бледные звезды – и прямо над головой ярче всех мерцала одна, льдисто-голубая, холодная словно замерзшие до самого дна озера. Боги прокляли тот день, когда ты появилась на небе и дала жизнь этим тварям.
Из темных сеней вышли Меред и Атеа. Вторая была невероятно бледна, и ее здорово потряхивало. Даэн показалось, будто Лебедь постарела на два десятка лет за эту ночь – и почему-то радости от того не ощущала. Меред, поддерживающая подругу под локоть, казалась такой же спокойной, как и всегда, да только Даэн знала, что все теперь для них будет иначе. Птенцы выросли. И первый полет стал очень болезненным – как и у всякой птицы.
- Идемте. Пойдем от центра на восток, к лесу, а затем обойдем кругом. Будем искать следы в домах.
Ветер поднимал снег с земли, закручивал мелкие белые пылинки в целые вихри и узорные завитки. Тонкое покрывало, наброшенное рукой зимы на поля и тропки, блестело, искрилось под лучами луны. Маленькие кособокие домишки спали, прижимаясь друг к другу, словно замерзшие побитые щенки. В некоторых окошках, несмотря на поздний час, все еще теплились лучины, и сердце, замечая крохотные огоньки за выкрашенными морозными узорами стеклами, радовалось. Значит, не тронули. Значит, бог уберег, укрыл их в эту ночь. Это – твоя ладонь ли, тот, кто отпускает грехи?..
На севере, ближе к горам, лучины не горели ни в одном из трех дальних домов.
На своих крыльях Птицы Келерии унесли к богине девятерых, чтобы ни один не очнулся мертвым, ведомый темной злой силой.
Атеа унесла старую женщину и ее мужа – даже в тот миг, когда беда пришла в дом, старик заслонил собою жену.
Меред передала в руки Хартанэ молодую девушку, носящую под сердцем дитя, и ее мать, которая пыталась защитить младших – за это дух изодрал ее в клочья на глазах у дочери и лишь потом высушил до дна.
Даэн освободила четверых детей, самому старшему из которых было семь лет. Мальчишка спрятал сестер под одеяло и шептал им сказки, покуда дух шел к нему через комнату, расплетая вокруг собственного тела темные нити.
Девять.
Прости меня и дай мне сил простить себя, кто бы ты ни был.
К Лореотту они уходили в молчании, и каждая несла на сердце тех, кому дала волю.
========== Глава 4. Речной народец ==========
Вдоль берега замерзшей речушки стройным рядом тянулись невысокие молодые ивы. Укрытые инеем тонкие ветви, покачиваясь на ветру, тихонечко звенели, словно стеклянные колокольчики в домах городской знати – разве что этот звук был тише и тоньше. Золотые и медно-рыжие былки сухой травы выныривали из-под снежного одеяла и искрились все тем же узорным кружевом льда. В лесу стояла тишь – лишь изредка слышался тихий треск да шелест крыльев. Птицы Гарварны с приходом зимы редко переговаривались: уж лучше голову под крыло прятать да в теплом дупле сидеть, чем на ледяном ветру крылышки тонкие морозить. Песни и до весны подождут.
Лед, сковавший реку, был прочным. Мара, внимательно оглядевшись по сторонам, еще раз припомнила дорогу. Все верно: вон и темные силуэты сосен в бору на востоке, а впереди, на другом берегу – три поваленных дерева. Стало быть, все-таки она вышла к нужной реке. Теперь – идти по берегу на запад и не глядеть на тропы, что расходятся во все стороны: ни одна из них не приведет ее туда, куда нужно. А вот вода – поможет.
Поразмыслив, ведьма усмехнулась чему-то своему и ступила на гладкую зеркальную поверхность, чуть запорошенную снегом. По льду она не гуляла давным-давно, и сейчас, постоянно оскальзываясь, чувствовала себя маленьким ребенком, которому такая прогулка – забава да и только. Холода ведьма не ощущала, а потому наслаждалась стылым воздухом и зимним тихим покоем
Белые деревья, белая земля, белое небо. После Ночи Сна мир за считанные дни оделся в снежный легкий саван, и тропы, знакомые с детства всем деревенским ребятишкам, затерялись, пропали, словно кто-то в горсть их собрал да с лукавой улыбкой в карман упрятал. Фаулирская малышня теперь за ограду и носа не показывала – зато на площади у колодца выросли снежные горки и крепости, а в садах постоянно звучал заливистый хохот. Коль в лес нельзя – другое место для игр найдем.
Мара покинула свой дом неделю спустя. Несколько ночей подряд она не смыкала глаз, выискивая в старом сундуке карты и древние свитки, где было хоть что-нибудь о былых Изломах. Записей сохранилось совсем немного – проще иголку в стоге сена разыскать, чем хотя бы пару строчек о давних зимах найти. Мара хмурилась, качала головой и вновь искала, да толку в том не было.
В заплечную сумку набралось совсем немного вещей, да еды на первое время. Ранним утром, когда еще и светать не начало, ведьма вышла на крыльцо, полной грудью вдыхая колючий морозный ветер. За спиной остался темный проем двери, где в полумраке виднелись размытые контуры уютной комнаты. Даже тихий скрип петель казался родным, уютным… Мара заперла дом на ключ, а ключ подвязала к связке амулетов на груди – кто его знает, как там заплетет дорогу Бессмертный.
Кошка ушла еще накануне. Вечером они долго сидели с ведьмой и говорили обо всем на свете. Молчали. Глядели друг на друга, думая о чем-то своем. Ширра не спрашивала ни о чем, не отговаривала, не злилась и не осуждала – просто сидела на коленях Мары и грела ее теплом своего маленького тела. Зачем еще нужны кошки, думалось ей. Только боги знают, когда еще ведьме достанется потом хоть толика живого тепла… А ведьма чесала ее за ушами, гладила мягкую пепельную шерстку и думала примерно о том же: когда еще доведется Ширре ощутить человеческую ласку. А когда зимняя длинная ночь опустилась на землю и сгустилась в замерзших колодцах, кошка мягко спрыгнула с колен Мары и неспешно потрусила к двери. Ведьма тоже не спрашивала ни о чем: ни о том, куда теперь пойдет Ширра, ни о том, затаила ли она обиду, ни о чем другом. Лишь отворила дверь – и зверек, махнув на прощание пушистым хвостом, скрылся в темноте.
