Всадников пропустили через ворота, и никто даже не обеспокоился из-за мешка, привязанного за спиной у одного из турок, - хотя можно было догадаться, что там человек! Его победители заплатили городской страже хороший бакшиш, чтобы та закрыла глаза, – или пригрозили своим белым пашой? Или эти нехристи всегда так делают?

Хорвати попытался молиться – но католические молитвы он давно позабыл, а православные, затверженные поздно и наспех, на ум не шли. Он слышал, как вокруг ревут животные, бранятся чьи-то слуги или торговцы; жара стояла немилосердная, а обоняние мучили запахи разлагающегося изобилия – запахи переполненного чужим добром южного города, который извергает это добро в своем навозе, не в силах вместить. Один раз Хорвати чем-то сильно задели по ногам, словно бы воз с дынями, от аромата которых рот затопила слюна. Он услышал, как дыни соскочили на дорогу и запрыгали, раскалываясь; и услышал визгливую брань хозяина. Конечно, на человека в мешке этот торговец фруктами даже не взглянул.

Хорвати зажмурился, усердно молясь об окончании своих мук – даже худшем. И наконец кто-то наверху смилостивился: венгр ощутил, как его накрывает прохладная тень, а потом его сняли с коня и, схватив за плечи и за ноги, внесли в какой-то дом.

Его бросили на диван, а потом стащили мешок с головы. Выдернули кляп изо рта. Хорвати закашлялся, дернувшись, чтобы утереть губы, - и ощутив, как забытые веревки впиваются в связанные руки.

А потом руки ему распутали – и ноги тоже. Хорвати сел, вытаращив глаза от изумления, потом покачнулся и упал; потом его вздернули кверху силой и приставили к шее нож. Венгр зажмурился.

- Попытаешься бежать – умрешь, - сказал ему чернобородый красавец-главарь.

“Может, так было бы и лучше”, - подумал Хорвати. Но сил бежать у него не осталось, и даже сидел он едва. Руки и ноги были передавлены веревками до синяков и крови. Потом он услышал, как его хозяева о чем-то быстро и брезгливо переговариваются – брезгливо, потому что они то и дело посматривали на него. Потом главарь перевел, чего они хотели от пленного.

- Тебя вымоют, потому что ты запаршивел как свинья.

Хорвати рванулся было с дивана – но нож успокоил его; а потом венгр подумал, что и в самом деле запаршивел. Тело чесалось немилосердно, и даже платье на нем, казалось, истлело за время пути. Пусть его вымоют, это еще не смерть…

А когда его волокли под руки в другую комнату, где его уже ждал чан с горячей водой, Хорвати осенило. Его вымоют – значит, ему предстоит встреча с каким-то большим человеком! Едва ли палачи султана настолько разборчивы! Уж не сам ли это белый паша?

Хорвати почувствовал, что, несмотря на ожидавшую его участь, его уже не на шутку замучило любопытство – кто же такой этот странный турок. Или не турок. На службе у Мехмеда состояли люди всех кровей, смешавшихся на Балканах.

С венгра сорвали одежду – и он даже не успел ощутить стыд, как его толкнули в чан. Хорвати погрузился в воду с головой и вынырнул, отфыркиваясь, почти ошпаренный, едва не воя от боли в спине. Однако это была не опасная боль – но боль того рода, который помогает сломить волю.

Какой-то банщик долго мылил и оттирал его мочалкой, а венгр сидел, стараясь даже не смотреть на себя: он отощал за время пути как каторжник. Потом его схватили за волосы и, запрокинув голову, остригли бороду.

Потом Хорвати вытерли и дали одежду: длинную, до колен, рубаху и штаны. Теперь его почти не отличить было от турка – от раба, которого наказали голодом и отлупили в сарае за провинность… Только он светловолос, а эти чернявые…

Хотя и светловолосых и светлокожих, как христиане, среди этой сволочи хватает.

Его отвели назад, в ту комнату, где он лежал, и посадили обратно на диван. Хорвати постарался сесть прямо.

Чернобородый посмотрел на него и засмеялся.

- Не дергайся! Ты тут еще посидишь, пока большой человек из Эдирне не приедет на тебя посмотреть. Нам велено проследить, чтоб ты не сдох к его приезду.

- Ваш большой белый паша? – спросил Хорвати, попытавшись усмехнуться. В ответ он получил затрещину.

Венгр почти уверился, что так и есть.

Он хотел встать с дивана, но ему не дали: не успел Хорвати опомниться, как опять связали ноги. Нетуго, но так, чтобы он не смог никуда уйти.

- За окнами и у дверей стража, - предупредил его главарь. – Никуда не дергайся, если хочешь жить.

Венгр понимал, что это может быть лучшей смертью из всех, какие ему предложат; но уже не имел воли так рисковать. После купанья надежда на то, что он останется жив, окрепла.

Ему дали поесть, фруктов и хлеба, и выпить воды; потом Хорвати, еще раз оглядевшись в поисках выхода и удостоверившись, что бежать ему некуда, лег на диван. Он попытался осмыслить последние слова главаря – о том, что большой человек приедет из Эдирне. Конечно: пленника нельзя везти как есть через все турецкие города… и предметы, которые турки везут с собой, настолько важны, что большой белый паша сорвется с места и приедет сюда собственной особой…

Но, как бы то ни было, Давид Хорвати уже ничему не может помешать.

Он повернулся на живот, стараясь дать лучший отдых больным местам, - и спустя некоторое время заснул мучительным сном. Во сне память о боли не покидала его; и еще он видел перед собой, в окутавшем его мраке, незнакомое женское лицо… некрасивое, но исполненное темной силы смуглое женское лицо, стоявшее перед ним неотступно. Черные глаза казались провалами в никуда. Блестели длинные серьги – и блестели длинные клыки во рту, несмотря на силу, страдальчески оскаленном.

- Ах, мой бедный, прекрасный муж, - вкрадчиво, непреодолимо влекуще прошептала демоница, простерев к нему руки, сверкающие драгоценностями. – Осталось уже недолго…

Венгр вскрикнул во сне и обеими руками отмахнулся от видения. Демоница рассмеялась и пропала.

Хорвати проснулся – и долго лежал, испуганно дыша, вглядываясь и вслушиваясь во мрак. Он сел – и увидел, как за дверью переступил страж, фигура которого чернелась в свете луны. Венгр застонал и лег обратно.

Почему-то ему было очень страшно заснуть опять – страшнее даже, чем встретиться со своими истязателями, Хорвати было опять увидеть неведомую демоницу. Эта черная женщина была как бездна, откуда нет возврата.

Однако он заснул и больше ничего не запомнил из своих снов.

Хорвати просидел под замком еще целый день – и воспользовался этим, чтобы дать телу отдых и поразмыслить над своим положением. Размышлять получалось плохо, потому что он не имел никакой пищи для этого: турки, оставшиеся при нем, молчали все время, кроме тех минут, когда пленник требовал ухода. Его кормили хорошо, а вечером опять искупали.

Такая забота уже начала пугать венгра. Но томиться ему пришлось только до следующего утра – когда наконец явился тот, кого все заждались.

Хорвати услышал тяжкие шаги снаружи, потом его вздернули так, чтобы он сел; ноги у пленника были спутаны. Он успел только выпрямиться, но не собраться с мыслями.

В комнате появился высокий красивый человек – богато одетый и, как с первого взгляда понял Хорвати, принадлежавший к той самой ненавистной породе турок, которые могут сойти за христиан: рыжий и голубоглазый. Светлые волосы, завитые и намасленные, ниспадающие на широкие плечи; аккуратные холеные усы и бородка клинышком, нос с горбинкой, спокойная, но пронзительная властность во взгляде… Это мог быть только большой белый паша турок, и никто иной.

Адриан приблизился, вглядываясь в пленного со смесью брезгливости и торжества. Ухватив Хорвати за бороду белыми пальцами, турок вздернул его голову кверху и уставился в глаза. Потом оттолкнул от себя. Скрестив руки на груди, он обратился к его стражникам.

- Зачем вы приволокли сюда эту падаль?

Чернобородый вытянулся перед ним, раболепно и растерянно.

- Но, Абдулкарим-ага… Это очень ценный пленник… Белый рыцарь пожелает знать…

Адриан презрительно ткнул в Хорвати пальцем, не глядя на него.