Она вдруг понадеялась, что уже забеременела. Если князь узнает об этом, он, быть может, смягчится и станет к ней внимательней… Ведь у него нет сыновей…

Наутро Илона, несмотря на брачную ночь, ожидала, что опять проснется одна – но она обнаружила в своей постели мужа и оцепенела, видя его в такой близости при свете дня. Но князь ничего от нее не потребовал – кроме одного: он вдруг пожелал, чтобы Илона рассказала ему о себе. Лежа в постели раздетая, рядом с раздетым человеком, которого при всех королевских дворах Европы именовали не иначе, как сыном дьявола, Илона была вынуждена рассказывать ему такие вещи, которых не знал никто, кроме ее исповедника.

И даже исповедник не знал.

Она краснела, а князь не смущался никакими мелочами. Ей казалось, что он силою вторгается в ее душу, - это было еще постыдней, чем телесное соединение.

Князь слушал молча, но очень внимательно – и только задавал ей вопросы, от которых ей порою хотелось убежать и забиться в угол. Но куда бы она могла убежать от этого дьявола, своего супруга и господина, в какой угол спрятаться?

А когда допрос наконец прекратился, Илона ощутила странное, позорное удовлетворение. Она вдруг поняла, что ей понравилась такая власть над собой. Она поняла, что люди могли покоряться князю Цепешу добровольно и радостно.

Потом князь приказал принести им завтрак – и они ели в постели, как королевская чета. Потом вместе пошли к королю - точно затем, чтобы тот благословил начало супружеской жизни.

Илона с замиранием сердца ждала, как Корвин примет такую весть; но он, все поняв по лицу кузины, казалось, испытал такое же облегчение, как и сама княгиня. Король-ворон смеялся и шутил с ними обоими. А Илона так и не поняла, в чем была причина поведения мужа.

Однако благородная венгерка чувствовала, что ей никто не соизволит дать объяснений; да и не желала их слышать, гнетомая какими-то страшными подозрениями…

До обеда князь и княгиня оставались вместе – а после опять разлучились. Но страх Илоны почти прошел. Когда князь пришел к ней ночью, она едва ли не обрадовалась этому.

Но теперь все происходило не так быстро – муж делал с ней странные вещи, вовсе не неприятные, но очень постыдные, как та утренняя исповедь. Ей вдруг стало даже слишком хорошо для христианки, принимающей супруга на ложе; но, конечно, Илона не могла остановить своего князя. Она вместе с ним падала куда-то, где было место только сладострастным грешникам.

Князь прожил с нею брачно еще две недели, исполненные такого же сладострастия, духовного и телесного, пока Илона не почувствовала себя в тягости.

========== Глава 82 ==========

Пленника, захваченного в Трансильвании, везли, как скотину, упрятав в мешок и перекинув через седло. Факельщик чувствовал, что должен крепиться, должен отстоять хотя бы свою честь перед рабами султана и посланниками этого неведомого белого паши, – но мужество покидало его с каждым часом. Что пользы стоять за свою честь, когда турки даже могущественных князей и великих воинов вынуждали целовать султану зад? Они самих апостолов могли бы заставить отречься от Христа – если бы те только попали в руки выучеников султанской палаческой школы!..

Спина венгра уже болела адски – и, как он ни сдерживался, иногда стонал, когда его особенно сильно встряхивало. Однажды человек, везший его, услышал звуки из мешка – и засмеялся, и похлопал по этому мешку; а потом с посланником Дракулы сделали такое, что он чуть не умер от стыда до срока. Ему заткнули и завязали рот, так что он едва не задохся, - и дальше пленник поехал бессловесной поклажей…

Но теперь, когда он не отвлекался на свое унижение, он смог поразмыслить, хотя мысли растрясывало так же, как многострадальное тело.

Этот белый паша, кто бы он ни был, ненавистник князя Дракулы. И он знает о тайнах ордена, и посвятил в них своих посланников… Что это за безумие? Последнее, что мог бы сделать тот, кто принадлежал к ордену Дракона, - это посвятить в его тайны слуг пророка и Мехмеда…

Стало быть, сам этот человек – не мусульманин и враг султана, насмерть враждующего с орденом?

От такой мысли венгр чуть не вскрикнул; но повязка на рту спасла положение, он только глухо промычал, чего никто не заметил.

Могло быть и так! Значит, этот человек сумел поставить себе на службу неверных? До чего же ловок – как сам Влад Дракула! Не может ли выйти так, что большой белый паша окажется союзником Дракуле, о чем эти турки, мелкие сошки, не знают, и сам посланник Дракулы сможет с ним договориться полюбовно?

Тут мысли пленника прервала остановка. Его стащили с коня, и он дернулся и замычал от боли так, что все это заметили.

С головы венгра сорвали мешок, прихватив прядь волос, так что он поморщился. Но когда ему развязали рот, он отдышался и сказал:

- Вы меня так не довезете… Я скончаюсь раньше, чем предстану перед вашим пашой…

Чернобородый главарь присвистнул и засмеялся; потом ответил. Он говорил по-венгерски не хуже него самого.

- Какой нежный! Ты думаешь, что увидишь нашего господина? Мы тебя распотрошим прежде, чем ты осквернишь его дом своей вонью, и сами достанем из тебя все, что есть ценного!

Между тем, ему развязали руки и дали сухую лепешку с козьим сыром и воду в баклаге. Затем, чтобы накормить, и освободили, понял пленник; они остановились на привал. Потом опять скрутят - и в мешок…

“Уж не изменить ли они собрались своему господину?” - подумал венгр, вгрызаясь в лепешку; несмотря на боль и страх, голод дал о себе знать.

Но даже если эти турки и изменят своим – для него самого это едва ли что-нибудь значит… Так или иначе, Давид Хорвати погибнет под пытками или от меча кого-нибудь из этих слуг шайтана, когда станет им бесполезен.

- У меня спина переломится, - пожаловался он, прежде чем ему опять сунули тряпку в рот; в ответ он получил такой подзатыльник, что в глазах потемнело.

- Ничего, не переломишься! – сказал главарь. – Ты еще не видел, как люди переламываются!

Он засмеялся. Хорвати, себя не помня от унижения и ненависти, попытался проклясть турка, но проклятье заглушил кляп; потом ему опять связали освобожденные руки и натянули на голову мешок. Боль в спине, приутихшая было, вспыхнула снова – да так, что Хорвати чуть не потерял сознание. Он заболтался за спиной у всадника, с помутившимися мыслями, превратившись в одно сплошное страдание; потом чувства его притупились. Он не потерял сознание, потому что все еще понимал, что его везут в Турцию, на юг, на муки; но связно мыслить больше не мог. Что-то велело ему беречь силы.

Еще несколько раз они останавливались – его кормили, позволяли справлять нужду… по тому, сколько раз останавливались на ночлег, пленник мог подсчитать дни. Хотя из мешка его даже во время ночевок не выпускали. Он должен был как можно меньше увидеть. Так значит, они думают, что он может вырваться на свободу?

Нет, едва ли – просто не хотят привлечь внимание…

Хорвати перестал считать дни и ночи после третьей длинной стоянки. За время сна его спина немного успокаивалась – но под конец ему даже сниться стало, что он уже в камере пыток, поджаривается на медленном огне. Однако ни подвижности, ни ясности ума его увечье не умалило: оно только должно было сделать его сговорчивей, когда за него возьмутся заплечные мастера. Но Хорвати не так много и знал. Ему даже неведомы были опознавательные знаки ордена, которыми руководствовались его товарищи, выбирая книги, - а что содержится в этих книгах, скоро станет известно пленившим его людям куда лучше, чем ему самому; он не знал также, зачем они были нужны Дракуле. Однако турки замучают его до смерти прежде, чем он их в этом убедит.

Потом они въехали в какой-то город – Хорвати понял это по тому, что слышал, как его победители переговариваются с городской стражей и предъявляют фирман*: сам он по-турецки понимал плохо, о чем очень пожалел. Но понял, что его захватили в самом деле большие люди.