Служанки, щебеча о чем-то между собой, чего Василика все еще не могла разобрать, подхватили ее под руки и, как ребенка, повели в купальню. Ею занимались долго – и, кажется, в собственное свое удовольствие: Василика не знала до сих пор, что женщинам может быть так приятно разглядывать и обхаживать другую женщину. Ее оттирали мочалкой, после жаркой ванны погружали в прохладную, потом, уложив на скамью, растирали и поколачивали ее тело, как когда-то в банях Тырговиште на глазах Василики делали с княгиней.

Потом ее ополоснули ароматной водой и умастили маслами с ног до головы.

Служанки что-то сказали о Василике над ее головой, и валашка в этот раз поняла, что они хвалят ее: ее сравнивали с каким-то лакомством. Точно она сладкий пирог – проглотил и нет!

Потом ее обрядили в вышитую рубашку, оставлявшую обнаженным живот, тончайшие нижние штаны и привычные уже шелковые шаровары. Василика подумала, что прикроет живот кушаком, за которым носит нож, - если этот нож не отберут, пока ее нет. Но едва ли слуги найдут оружие в ее постели так скоро.

А потом ее вывели из бань и усадили на какой-то каменный помост; и оставили одну. Василика уже испугалась, что хозяева замыслили что-то дурное, - как вдруг обе служанки вернулись, сияя еще большей радостью. В руках у одной блестела длинная игла.

Василика вскрикнула от страха, но турчанка успокоительно заворковала и обвела пальцем ее ухо: и пленница догадалась, что с ней сейчас сделают. Что ж, это еще не так страшно.

Она дважды перетерпела резкую боль, закусив губу, - а потом в проколотые уши сразу же вдели золотые серьги-кольца. Уши распухли и горели, как будто их надрали за провинность; но руки у служанок были умелые, и Василика чувствовала, что это скоро пройдет…

Что за насмешки? Наряжать ее, как куклу, обвешивать драгоценностями, которые никогда не будут ей принадлежать! Уж лучше бы оставили в том тряпье, в котором она спаслась из Тырговиште!

Потом ее под руки проводили обратно в спальню и, усадив на подушки, наложили краску на лицо. Надели золотые браслеты на руки – и на ноги тоже. Ножные браслеты были даже с колокольчиками, и звенели при каждом движении, как сбруя дорогой лошади под турецким пашой…

Сколько бы дали на рынке за нее?

Василика чувствовала, что вот-вот заплачет от стыда, - и крепилась только потому, что здесь были турчанки, которые прислуживали ей, но на самом деле были хозяйки в этом доме и полные хозяйки над ней…

Ей дали зеркало, и Василика отбросила его, даже не посмотревшись. Турчанки огорченно ахнули, но обиду проглотили: должно быть, им велели сносить ее выходки – до поры до времени.

Ей принесли еду: жареного голубя, белые лепешки, ароматную воду, сдобренную розовым маслом, и какую-то прозрачную липкую сладость. Василика стала есть только тогда, когда турчанки ушли. Но не тотчас: прежде всего она удостоверилась, что ее нож никуда не делся, и заткнула его себе за пояс - и прикрыв наготу, и вооружившись сразу.

Когда она наелась и попыталась пройтись по комнате в своем уборе, то услышала, что звон колокольцев сопровождает каждый ее шаг. Какие хитрые дьяволы! Василика попыталась открепить браслеты, и быстро нашла замочки; но потом подумала, что если она избавится от позорных украшений, то это немедля будет замечено – и ее накажут.

Нет: уж лучше потерпеть, пока ей некуда деваться.

Стоило ей сесть и задуматься о своем положении, как вошел Абдулмунсиф. Он взял ее за руки и крепко поцеловал в губы. Засмеялся и сравнил с тою же сладостью, которую она только что ела…

- Нравится ли тебе здесь? – спросил он.

Василика вытянула ноги и тряхнула браслетами.

- Что это? – воскликнула она.

Турок улыбнулся.

- Это мой подарок тебе, - сказал он. – Дорогая работа! Разве не красиво?

- Что я за боярыня, чтобы делать мне такие подарки, - пробормотала Василика, не зная, куда деваться от стыда.

- Ты моя гостья, - сказал Штефан, поглаживая ее по щеке. – Ты можешь сделать с этими вещами все, что хочешь, - хоть подарить другому или продать!

Он засмеялся. Василика уставилась на него, точно ее ударили хлыстом. Подарить или продать! Да она шагу отсюда ступить не может!

- Какой позор для меня быть здесь, - тоскуя, сказала валашка. Ее рука легла на рукоять ножа, и рука турка легла сверху.

Обе руки сжались на рукояти; потом Штефан ласково отнял ладонь Василики от оружия и прижал ее к своей груди. Сердце его билось сильно, горячо.

- В чем же позор? – спросил ее господин. – Разве тебя здесь оскорбляли? Били?

Василика покачала головой, не поднимая глаз. Турок отвел прядь волос с ее лица.

- Разве во дворце ты не была рабой? – спросил он. – Разве не были твои князья вольны в твоей жизни и смерти – и не могли жестоко казнить за любую вину или даже без всякой вины?

Василика промолчала. Да, конечно, все было так: конечно, ее могли предать смерти за любую вину или даже безвинно… но сравнивать ее положение в Валахии со здешним было как сравнивать небо с землей!

И Штефан это, конечно, понимал – но молчал, точно в насмешку.

- И мне нужно смириться, - прошептала она.

- Всем приходится смиряться, - ответил турок. – Каждому… каждому Бог предназначил свое место!

Василика опустила глаза.

- Я сниму эти браслеты, - прошептала она.

- Сними, - спокойно согласился Штефан.

Василика сняла ножные браслеты, но те, что на руках, оставила. Штефан улыбнулся.

- Хочешь сейчас поучиться по-турецки?

- Нет, - угрюмо ответила она. – Я хочу, чтобы ты рассказал мне еще о князе Владе. Как он жил здесь?

“Как ястреб на привязи, рвущийся лететь и убивать”, - подумал турок.

Обняв Василику, он привлек ее к себе.

- Мы с ним ровесники, - начал Штефан; а Василика, вздрогнув, подумала: Дракула жив и поныне. – Мы учились у одного аги… Наставника, - объяснил турок. – Влад был прилежнейший из прилежных учеников, и в классе он никогда не шалил, как другие дети, а слушал учителя очень внимательно.

Абдулмунсиф улыбнулся.

- Как будто князь Дракула сам был священной книгой, в которую записывают поучения. Смеялся он редко и говорил немного; но когда говорил, его ум удивлял даже старших.

Василика почти ничего не запомнила о старшем Дракуле, кроме огненного выпуклого взора и страха всех людей перед ним: но сейчас, слушая своего господина, Василика могла вообразить себе, каков был юный князь, так ясно, точно сама знала его в годы плена.

- А пытки? – трепетно спросила валашка. – Разве князя Дракулу не мучили… это все неправда?

- Однажды… его отправили в школу наказаний, - словно бы с неохотой ответил Штефан. – Там учат палачей.

Василика ахнула.

- В наказание?

- Князь что-то сотворил, в чем не признался мне и никому из товарищей, - или провинился его отец Дракул, отдавший Влада с братом в заложники, - не глядя на нее, сказал Штефан. – Но это неважно. Палачи нужны любой стране, чтобы в ней сохранялся порядок, - и князь Дракула получил свой урок… Пытки в нашей стране – большое искусство…

Тут он словно бы спохватился, что его слушает девушка, побледневшая от ужаса. Улыбнувшись, Штефан поцеловал Василику в макушку.

- Успокойся. Тебя это не коснется!

- Мне все равно, - ответила Василика.

- Ты очень храбрая девушка, - сказал ее хозяин.

Василика опустила глаза.

- Ты хотел заняться со мной турецким языком.

- Да, - немедленно согласился Штефан. – Давай приступим.

И они занимались живо и даже радостно: Штефан радовался быстрым успехам своей ученицы, а Василика своим собственным. Это помогало забыть, кто и что она здесь, в Эдирне.

Потом Штефан сказал:

- Я научу тебя читать и писать по-турецки – так нам обоим будет легче. Скоро твоей памяти будет мало, чтобы запоминать мои уроки.

Василика кивнула.

- Спасибо.

Они долго сидели вдвоем, плечо к плечу; Штефан держал руку невольницы и поглаживал ее пальцы. Девушке стало жарко: ей казалось, что сила этого мужчины вливается в нее через пожатие. Она захотела отнять руку.