- Я ведь даже не красива, - получив свободу, задыхаясь, прошептала девица. В ее больших темных глазах плескалось смятение – готовое вылиться на голову любовника ледяным морем.

- Ты красива, - тихо ответил он, глядя ей в глаза и гладя невольницу по щекам. – И у тебя сладкие губы.

Потом, взяв девушку под руку, турок подвел ее к носилкам. Усадил туда; а потом сказал, наклонившись к ней, пока она не скрылась:

- Разуйся, эти тяжелые сапоги тебе больше не понадобятся. Я принесу тебе удобные туфли.

Василика наклонилась вперед и посмотрела в глаза Абдулмунсифу.

- Как прикажет мой господин, - сказала она - и резко, один за другим, стряхнула сапоги с ног. Когда свалился правый, Василика запустила в него руку и вытащила нож. Опять посмотрев в глаза турку, она заткнула этот нож за пояс.

Абдулмунсиф несколько мгновений смотрел на валашку, вытаращив глаза, - а потом безудержно расхохотался.

- Ты дикарка, - он качал головой, возводил очи горе, воздевал руки, потом опять ронял их. – Да смилуется надо мною Аллах, какие вы все изумительные дикари!

Василика прикрыла глаза и увидела оскал Марины, облизнувшей яркие, жадные губы.

А когда девушка снова взглянула перед собой, ее хозяина уже не было.

Турок принес ей зеленые сафьяновые туфли с острыми загнутыми носками.

- Сними и чулки, ты наверняка стерла ноги.

Он нежно взял ее за ногу, не смущаясь присутствием невольников. Василика нахмурилась, но не стала вырываться, пока ее не отпустили. А потом Штефан расправил и показал ей легкую шелковую ткань, которую принес на плече.

- Ты христианка, и я тоже, - сказал турок. – Но тебе нужно соблюсти наш обычай, потому что ты будешь жить среди нас.

Василика закрыла глаза снова, и чадра окутала ее голову, спустившись до самых подушек, разбросанных по паланкину.

Когда носилки поднялись и поплыли, качаясь, над смутным людским морем, валашка подумала, что давно потеряла из виду князя и его воинов. Конечно, то были не витязи Дракулы, своею яростью и сплоченностью производившие истинные чудеса, - но мысль о такой потере, потере самих себя, заставила больно сжаться сердце.

“Господи, дай нам силы выстоять, - подумала Василика. – Всем нам”.

И она не знала уже, за кого молит Бога и какой помощи хочет.

* Бунчук, или туг, - конский хвост на деревянном древке, использовавшийся в Османской империи и Восточной Европе вместо штандарта.

* Великим городом жители Балкан и Юго-Восточной Европы, как христиане, так и мусульмане, называли Константинополь.

========== Глава 72 ==========

Василика прямо спросила у своего покровителя, где князь, - однажды, когда они остановились и Абдулмунсиф смог отвести ее в сторону.

- Я слышала, что князя Влада ужасно пытали здесь, - произнесла валашка, глядя исподлобья темным, горящим взглядом.

Турок посмотрел на нее неподвижно.

- Вот как у вас рассказывают?

Василика кивнула. Да, о мучениях князя Влада, превративших его в изверга, шептались люди даже спустя годы после вокняжения Дракулы – и она мимолетно удивилась: неужели сам Штефан не слышал этого, живя при дворе в Тырговиште? Но турок сказал неожиданную вещь.

Положив руки пленнице на плечи, Штефан произнес:

- Я учился с князем Владом в Турции, в придворной школе. Он был одним из лучших… умен, как хафиз…

Василика нахмурилась.

- Кто?

- Тот, кто читает Коран наизусть, - объяснил Штефан.

Василика фыркнула с большим презрением, чем намеревалась.

- Ваша святая книга!

Глаза турка сверкнули необузданной яростью; но потом он поджал губы и с сожалением усмехнулся. Что эта девчонка может понимать?

- Князь Валахии постигал нашу мудрость шесть лет, - сказал Абдулмунсиф. – Вера пророка – вера любви и милосердия, Василика…

- То-то я вижу это по вас, - сказала девушка.

- Война всегда жестока, с кем бы она ни велась, - заметил ее хозяин. – Жестокость бывает необходимостью… поистине так, - прошептал он, кивая, уже словно бы самому себе.

Василика обхватила плечи руками и, насупившись, сказала:

- Мне кажется, что ты никакой не христианин.

Ее прямота, немыслимая для турчанки – и для туземной рабыни, – ударила его, заставив поморщиться. Но в глазах валашки Абдулмунсиф разглядел тоску, причину которой угадал.

- Ты тоже сможешь постигать нашу мудрость, когда войдешь в мой дом, - сказал он, погладив Василику по плечу. – У нас женщинам дозволено учиться. А ваши женщины – дикие женщины…

Абдулмунсиф подумал о валашской женщине, соединившей в себе и эту свойственную им свежую, благородную дикость и силу, и редкую красоту, и ум, и тонкость… Иоана Валашская…

Эта девчонка, ее служанка, тоже хороша, но никогда не уподобится своей властительнице, сколько ее ни школь: такой, как Иоана, нужно родиться. Голубые глаза турка смотрели с тоской и с предвкушением – с неизбывной тоской и с неизбывным предвкушением. Потом Абдулмунсиф улыбнулся, взглянув в лицо служанке.

- Я был добрым товарищем князю Дракуле. Он полюбил меня так, что взял с собою в Валахию, - здесь же я был одним из тех, кто скрашивал князю и другим благородным христианским юношам трудные дни учения.

- То есть вы переделывали их на свой лад, - сказала Василика.

Девчонка была умна и дерзка. Конечно, она не выдержала бы и малой доли того, что Дракула и ее княгиня, - но Абдулмунсиф и не собирался ее такому подвергать. Чтобы утешить, он обнял и поцеловал Василику в губы. Она трепетала в его объятиях. Сколько пройдет времени, прежде чем он приручит ее – и она сама возжаждет его, возжаждет принадлежать ему?

Но когда он выпустил ее, Василика опять заговорила о своем.

- Где мой князь?

Несчастная! Абдулмунсиф усмехнулся.

- Он в безопасности, - сказал турок. – А ты в безопасности со мной.

Он тихо погладил девушку по щеке; но она не откликнулась. Василика отошла к своим носилкам, ждавшим в отдалении, и села; к ней тотчас подступили невольники. Когда Василику подняли в воздух, Абдулмунсиф крикнул:

- Прикрой лицо!

Сквозь резьбу паланкина можно было разглядеть сидящую.

- Пока нет нужды ничего прикрывать, - отозвалась она звонко. – В воздухе меня никто не увидит, кроме птиц!

Обыкновенную рабыню он бы выпорол за подобное – но ее не будет. Нет: Абдулмунсифу, крещенному Штефаном, который и сам себя называл Штефаном, не хотелось калечить такую натуру; и смирения, и рабов в империи было предостаточно…

Мало только таких людей, которые и творят историю, - неукротимых, подобных великому сыну дьявола. Валаху, которому Штефан присягнул с намного большею готовностью, чем служил султану. Из числа таких избранных был и Бела Андраши: из людей, которые выше закона, которые сами и есть и закон, и правда, и вера.

Братья-драконы… Возлюбленные братья!

Штефан плакал, выступая на своем коне рядом с Мехмедом. Княгиня Иоана, великая госпожа, поняла бы его. Турок взглянул в сторону носилок – и тотчас отвернулся. Василика сейчас мало занимала его мысли.

Он не знал, что в этот самый миг Василика видит терзания, скрытые от других, – но не его, не мужское горе: Василика видела перед собою прекрасное лицо княгини Иоаны, государыня Валахии плакала кровавыми слезами.

- О, что они творят, - прошептала Иоана. – Прости им, Господи! Они не ведают… не ведают, что творят!

- Чем я могу послужить тебе, государыня? – спросила Василика шепотом. – Где ты?

Иоана улыбнулась, капля крови сверкнула на ее щеке; княгиня всплеснула руками, словно распростерла их над своею землей, как крылья, - и пропала.

Василика зажмурилась, ощущая огромную любовь и боль, любовь и боль всего существа Иоаны.

- Ты… везде… - прошептала девушка, точно молясь.

- Кисмет, - в ответ прошелестел холодный ласкающий ветер.

Василика уже знала, что это значит по-турецки: судьба. Государыня велела ей принять свою турецкую судьбу.