И Василика смогла припрятать в сапоге нож, брошенный валашским военачальником.

Ножа у нее никто не отнимал – с того самого дня, как ее поселили сюда; Василика не могла поверить, что ее тюремщик не приметил этого оружия, а значит, он попросту презирал ее попытки взбунтоваться. А может, Абдулмунсифу пришлась по нраву ее строптивость – как знать…

Василика как раз заканчивала облачаться, надевая овчину поверх шерстяной безрукавки, как Абдулмунсиф вошел к ней, без всякого предупреждения. Турок опустился перед нею на колени, чтобы посмотреть в глаза.

Может быть, хотел успокоить. Василике начало представляться, что ее восточный хозяин стал по-своему привязываться к ней.

- Мы уходим, - сказал турок, улыбаясь этому.

Василика улыбнулась в ответ. Она шевельнула правой ногой, ощутив успокоительный холод и твердость стали в сапоге; почувствовала, как на щеки взошел румянец.

- Ты очень добр ко мне, господин.

Штефан ласково кивнул; его белозубая улыбка стала шире. Потом он вдруг положил ей руку на правое колено – и у валашки зашлось сердце: конечно, сейчас хозяин выхватит нож из ее сапога и всадит ей же в грудь! Девица закрыла глаза; и тогда рука исчезла с ее колена – но потом обе руки турка легли ей на плечи, и он оказался так близко, что это испугало Василику пуще всех угроз пыток и смерти, исходивших от него.

Хозяин поцеловал ее горячими, нетерпеливыми раскрытыми губами. Ее в первый раз целовал мужчина!

Потом он поднял ее и обнял за плечи. Василика не могла как следует думать ни о чем – ни о том, что этот человек любил мертвую княгиню, ни о том, что он был рожден неверным, ни о том, что он признался в близком родстве с князем Валахии… у нее подкашивались ноги, кружилась голова, и она не верила ни этому турку, ни его поцелую, ни самой себе.

Неужели ей все-таки предстоит стать наложницей турка? Хватит ли у нее твердости, чтобы уйти от такой доли?

“Напрасно вы думаете, что когда-нибудь сможете освободиться”, - прозвучал в ее голове чужой, предостерегающий голос: голос мертвой благородной женщины.

- Ты говорил, что от меня несет, - сказала Василика, посмотрев в лицо Абдулмунсифу; темный огонек ярости и упрямства разгорелся в ее глазах. – А теперь так делаешь со мной?..

Конечно, он мог делать с ней все, что пожелает! Но вместо того, чтобы вслух признать свою власть, Абдулмунсиф только усмехнулся и потрепал пленницу по щеке.

- Больше от тебя не несет, - сказал он.

Потом спросил:

- Ты взяла все свои вещи?

- Да, - сказала Василика, не глядя на турка. Он ничего не ответил; только крепко взял ее за руку и вывел из шатра. Она получше надвинула на лоб шапку с меховым околышем, из-под которой свисала толстая коса, и стала посматривать по сторонам уже смелее – куда смелее, чем когда очутилась в лагере!

Но теперь этот стан сворачивался у нее на глазах: падали и складывались шатры, палатки; гасли костры, которые быстрые уверенные руки забрасывали снегом; рыцари и простые конники вскакивали на лошадей. Слуги, не разгибая спины, нагружали возы.

- Ты поедешь на одном из моих возов, - сказал ей Штефан, остановив Василику в тени обоза*, который как раз составлялся. Он осмотрел полонянку с ног до головы в ее мужском платье - и, усмехнувшись, заключил: – Я бы дал тебе лошадь, если бы ты умела ездить верхом!

Василика благодарно кивнула.

- А куда мы теперь…

Она так и не спросила об этом своего хозяина. А больше было не у кого – Абдулмунсиф, именуемый Штефаном, стал для нее единственным окном в мир.

- В Турцию, - ответил ее господин так спокойно, точно не было в его жизни ни одного христианского дня. – Сдаваться на милость султана!

Василика всхлипнула от ужаса, схватившись за телегу; почувствовала, как в глазах темнеет. Абдулмунсиф крепко и больно схватил ее за руку.

- Эй!

Он хотел ударить ее по лицу, чтобы привести в чувство; но почему-то не сделал этого. Василика очнулась сама.

- Как в Турцию? Как сдаваться? – прошептала валашка, думая, что она сейчас в самом дурном, ужасном сне. – А как же князь…

- Потом все сама увидишь!

Абдулмунсиф без лишних слов схватил ее и подсадил на телегу силком. Потом, беззаботно смеясь, похлопал девушку по ноге – по той самой, которая скрывала нож.

- Сиди!

Прятаться он ей больше не велел. Василика свесила ноги и схватилась за край возка, как сидело множество слуг, ехавших в обозе. Пока бояться было особенно нечего; делать тоже нечего – и она могла смотреть по сторонам и раздумывать…

Бежать Василика не сможет. Даже если бы решилась на такое в виду всего войска – она станет добычей диких зверей или диких людей в тот же день. Она совсем не знает этих земель, которые все равно что турецкие… А ее спаситель и господин верит ей: да, он почему-то верил ей и ее влечению к нему.

Кроме того, не может все быть так просто. Наверняка под этой сдачей на милость султану что-то кроется! Ее господа такие хитрые люди!

Или же Бела Андраши так убит, сломлен горем, что и в самом деле решил сдаться Мехмеду: а этот турок мог обольстить его. Такая мысль была настолько правдоподобна, что Василика чуть не соскочила с телеги, несмотря на весь ужас смерти и расправы. Но девица удержалась. Ей теперь не было другой дороги, кроме как с этими людьми, этими повелителями.

Вскоре дорога убаюкала ее, и Василика стала клевать носом. Заставив себя встряхнуться, валашка увидела подле себя черную смуглую женщину в белом – мертвую женщину. Светлые одежды Марины сливались со снегом, по которому они ехали.

- Я думала, что вы боитесь солнца, - сказала Василика.

- Не открывай рта, заметят, - серьезно посоветовала Марина. – Ты можешь просто думать – я услышу.

Василика кивнула.

“Мы боимся солнца, когда являемся телесным глазам, - прозвучал в ее голове тот же голос, который она уже привыкла слышать ушами. – Ты же сейчас видишь меня глазами души, которых почти никто не открывает”.*

Василика боязливо притронулась к виску.

“Как же слепы все вокруг!”

“К несчастью, милая, - серьезно и сочувственно отозвалась Марина. – Или же к счастью. Бог рассудит!”

Василика покраснела.

“Ты слышишь меня, все мое сердце… как на исповеди!”

Марина рассмеялась.

“Исповедник слышит только язык, дитя мое, а никак не сердце! И подбери ноги, а не то потеряешь сапоги”.

Василика торопливо подобрала ноги и поправила нож в правом сапоге. Совет был очень кстати.

“Мне так стыдно, что ты все слышишь!”

Марина вдруг с улыбкой обхватила ее за шею, царапнув длинными ногтями, и жарко поцеловала в уста: как невольничью печать поставила. Как метил рабов султан, к которому они ехали.

“Твой ангел-хранитель должен же знать, что ты замышляешь!”

Конечно, этому духу любо было насмехаться над нею; но поделать Василика ничего не могла.

Марина вдруг обняла ее за плечи, так что рука в белом разрезном рукаве обнажилась до локтя, и показала за спину Василике – то есть вперед.

“Видишь ли, куда мы едем?”

“Нет, - испуганно подумала Василика. – Куда?”

“Назад на север, к Тырговиште! Султан выедет навстречу княжескому войску, и вы все вместе двинетесь в Турцию!”

Господи, неужели это правда? Абдулмунсиф продаст ее в рабство?

Сколько таких полонянок увезли в Турцию за все эти годы – и скольких выманили таким вот обманом, как ее?

“Обыкновенные турки так не любезничают, моя милая, - немедленно откликнулась Марина на ее мысли, хотя Василика вовсе того не просила. – И ты уже его раба, хотя и необыкновенная. Думаю, он оставит тебя при себе”.

Василика всхлипнула и утерла глаза. Боже всемилостивый, она до того дошла, что искала утешения у этого нечистого существа, у живого мертвеца!

И тут длинный палец вскинул ее голову за подбородок, и злые глаза с красным огнем впились в ее глаза.

- Будь-ка со мной поучтивей, девчонка! – уже в полный голос крикнула ей в лицо боярская дочь так, что чуть не оглушила. – Думаешь, сама я довольна, что мне тебя навязали?