В монастырь? Что они будут делать? Стуча зубами, Василика вытащила одежды государыни и прижала их к себе, точно чтобы защититься от холода. Попоны, которую она прихватила с собой, не хватало.

Она догадалась, что ее спаситель хочет попросить убежища у монахов; и может это сделать, потому что он христианской веры. Но что они сделают с телом государыни?

Они пошли по снегу вперед; другие их спутники, люди Абдулмунсифа, которых Василика наконец увидела, светили им факелами. Это были не то валахи, не то тоже турки; но Василика слишком устала, чтобы разбирать, кто с ней, и ум ее путался от страха.

Монастырь был женский; монахини открыли им не сразу - но наконец маленькая дверь в толстой белой стене отворилась, и суровый бородатый человек подозрительно уставился на путников, светя себе лампой.

Абдулмунсиф прежде всех слов убеждения распахнул ворот своей одежды и показал крест. После этого лицо привратника смягчилось. Турок обещал заплатить за помощь, и тогда их впустили.

Телега со священным и страшным грузом въехала последней; и открывшиеся им ворота монастыря затворились.

Василику первой отвели в какую-то келейку, которая сразу полюбилась девушке уже потому, что там было тепло: печь за стеной обогревала сразу две комнаты. Василика робко разложила великолепные платья госпожи на топчане, который нашелся там, а сама легла на пол, притулившись к горячей стене.

Вскоре раздались шаги, и дверь кельи распахнулась. Василика вскочила на ноги, осенив себя крестом: она уже успела немного укрепиться духом, оказавшись в святом месте.

- Господин! Скажи мне: куда ты везешь мою госпожу и меня? – воскликнула она.

В темных глазах валашки горел испуганный огонек, который легко мог бы разгореться в ярость. Абдулмунсиф поглядел на спасенную девицу и улыбнулся, точно немного утешился.

- Твою госпожу похоронят здесь, - мягко сказал турок. – Я пришел за ее одеждами. Ее зароют в землю внутри ограды, как это велит православная церковь.

- А кто же ее обрядит? – спросила Василика.

- Ты? – спросил в ответ Абдулмунсиф. Девица побледнела, снова вообразив себе то, что увидела на постели княгини; но потом кивнула.

- Хорошо. Тогда бери одежду и идем, - приказал турок.

Василика так и не спросила его, что он сделает с ней самой; но почему-то думала, что не бросит и не подвергнет никакому бесчестью. Горько утешенная, она взяла то платье, которое ей показалось красивейшим из всех, к нему – сорочку и чулки; и, склонив голову, последовала за турком.

Монахини согрели для омовения знатной покойницы большой чан воды – а саму ее положили рядом, на стол. Тело уже развернули, и Василика пошатнулась, опять узрев, что осталось от княгини.

Глубоко вздохнув, она разрезала платье на госпоже ножом, который приготовили тут же, на столе, и сдернула его.

Взяв тряпицу, девушка окунула ее в воду и стала с трепетом обмывать нагое тело, которое почти закоченело; Василика думала не о своей работе, а о том, что Штефан сказал настоятельнице. Кем он представил госпожу?

Вскоре тело заблестело чистотой и стало почти таким же красивым, каким было при жизни государыни. Василике было страшно приняться за мертвую голову, и она смывала кровь с лица и шеи, то и дело закрывая глаза и борясь с дурнотой.

Но потом служанка поняла, что не сможет одеть госпожу сама – тело казалось гораздо тяжелее, чем было при жизни. Замирая от робости, она вышла и позвала монахинь. Про себя Василика думала, что сослужила княгине хотя бы одну святую службу.

Княгиню облачили и зашили в саван; а потом сильные девушки-послушницы вынесли ее во двор. Мужчины - конечно, свои - стали копать для нее могилу.

Василика вдруг заметила, что турок внимательно оглядывает место, где роют яму: как будто хочет запомнить его получше. Но зачем? Мертвую навсегда примет земля, а ее душу – Господь…

После этого Абдулмунсиф велел Василике вернуться в келью и лечь спать. Она опять хотела есть, но ничего не сказала об этом: сейчас голодать приходилось даже слугам во дворце, и до того, как попала во дворец, Василика знавала голод.

Она легла, сотворила короткую молитву и заснула, завернувшись в овчину, которую нашла в келейке.

Разбудила Василику старая монахиня, которая принесла ей хлеб и воду. Девица поблагодарила и робко спросила – нет ли у святых сестер какого-нибудь теплого платья. Ей сказали, что она может взять ту овчину, на которой спала: это оказалась длинная безрукавка. Василика горячо благодарила, гадая, откуда ее покровитель взял деньги, чтобы заплатить за гостеприимство. Может, ограбил господарскую казну?

И куда, в самом деле, он повезет ее?

Вдруг Василике стало так страшно, как не было даже при виде разгромленной спальни государыни. Это был турок, какого она не могла понять: что это за турок, который вдруг бежит от своих победительных сородичей и хоронит христианскую княгиню по чужому обычаю? Что он высматривал во время погребения? Безумец, не иначе – если не приспешник дьявола!

Прежде, чем выпить воду, Василика окунула в нее ладони и умылась. Потом напилась, съела свой хлеб и расчесала пальцами кудрявые каштановые волосы.

Она обулась, надела овчину, подпоясалась своим собственным поясом и почувствовала, что готова.

И тут как раз в келью заглянул Штефан. Странный этот турок и сейчас не покрывал головы, хотя даже православные в холод – и по обычаю - носили меховые шапки; его рыжие волосы кольцами ниспадали на заячью куртку.

- Ну, готова? Идем, - велел он.

Василика не тронулась с места.

- Я не могу пойти с тобой, господин, пока ты не скажешь, куда ведешь меня, - заявила девушка. Она была в святой обители, и самая мысль об этом придавала сил. Штефан усмехнулся.

- Станешь монахиней?

Василика не хотела подаваться в монахини, даже если бы ее и взяли - она была слишком молода; но и не знала, куда ей теперь деваться. Женщина почти никогда этого не знает. Увидев смятение на ее лице, турок шагнул в келью и протянул руку.

- Идем со мной! Я о тебе позабочусь - ты хорошо позаботилась о своей княгине! Аллах… Бог учил, что доброе дело никогда не должно оставаться без награды!

- Ты христианин? – спросила Василика, нахмурив брови и не двигаясь с места.

- Дерзкая девчонка! Да, я христианин, как ты могла сама видеть, - усмехнулся восточный царедворец. – Идем, и не заставляй меня терять терпение! Будешь служить, как служила прежде, руки везде нужны, - прибавил он.

Штефан сегодня совсем не казался сокрушенным смертью княгини, хотя вчера исцарапал себе все лицо в скорби о ней: сегодня глаза его ярко блестели, и порою представлялось, что он не слишком хорошо понимает, кто с ним - и куда он сам идет.

Но Василике некуда было деваться. Она тяжко вздохнула и, шагнув вперед, приняла руку нового хозяина.

Он вывел ее во двор, теперь озаренный солнцем, где ждала та же телега.

- Не высовывайся, если не хочешь себе худа, - посоветовал турок. Василика кивнула. Это и она сама очень хорошо понимала.

- Куда мы едем? – спросила она. Девушка едва ли ждала ответа; но, к ее удивлению, Абдулмунсиф ответил.

- На юг. Встретиться с одним большим господином, - сказал он. – А теперь залезай в телегу, и чтобы тебя было не видно и не слышно!

Василика покорно залезла в возок, хотя от слов покровителя у нее занемели ноги и руки. Теперь она почти уверилась, что Абдулмунсиф поехал навстречу князю, вдовцу Иоаны. Уцелеет ли ничтожная служанка, если сойдутся два таких господина?

Василика опять натянула на себя смердящие лошадьми попоны и, обхватив колени руками, закрыла глаза. Господи, избави! Господи, вразуми!

Они продвигались на юг несколько дней; к счастью, никакой враг им не встретился. Василика не казала носа из возка: монахини снабдили их пищей и водой, а все дела решались мужчинами, которые ее сопровождали. Может, их не трогали потому, что Штефан и его спутники были турки…