Крест этот Иоана выпустила на грудь, так что он сверкал в глаза любому, кто осмеливался посмотреть на нее.

Волосы ей уложили кольцом вокруг головы, скрепив заколками; насурьмили глаза, брови, нарумянили уста, покрыли волосы. Она еще раз с удовольствием погляделась в зеркало: как хороша, как грозна!

Потом хлопнула в ладоши и приказала позвать Штефана, толмача и просто прислужника князя: молодого красивого турка, привезенного с собою Владом Дракулой и крещенного им же.

“Посмотрим, каков ты христианин”, - подумала государыня.

Штефан, прежде звавшийся Абдулмунсифом, вошел осторожно, мягко ступая войлочными туфлями, как, должно быть, ходили евнухи. Но это был не евнух: стоило только посмотреть, как засверкали его голубые глаза при взгляде на прекрасную княгиню, – пока турок не опустился на колени, чтобы поцеловать туфлю Иоаны, как когда-то преклонялся перед султаном.

- Султан-баши*, - прошептал Штефан, выпрямляясь и с улыбкой устремляя пылкий взор на ее лицо. – Государыня…

Иоана засмеялась, и протянула турку и руку. Он подхватил ее с ловкостью галанта и коснулся губами смуглых пальцев, оканчивающихся рыжими заостренными ногтями.

- Зачем моей княгине было угодно позвать меня? – по-валашски, почти совершенно правильно спросил он.

Иоана показала турку на подушки на полу.

Он грациозно сел, развернув сильные плечи и скрестив ноги. На нем были надеты турецкие шаровары и турецкий тесный вышитый жилет, но под этот жилет Штефан-Абдулмунсиф надел белую рубашку, стянутую на горле шнуром, по трансильванской моде, а длинные рыжие волосы, которые теперь открывал, завивал на греческий манер.

Турок слегка улыбался, показывая прекрасные зубы: улыбался искательно и искусительно. Иоана несколько мгновений разглядывала его, сидевшего в покорной позе, потом произнесла:

- Штефан, ты считаешь себя мужчиной?

Турок встрепенулся, точно неукрощенный молодой сокол, потом принял прежнюю позу: только руки сжались в кулаки.

- Я рожден мужчиной и воспитан как воин, - сказал он.

Иоана кивнула.

- Мне это известно. Тогда скажи мне, Штефан, отчего ты принял Христа вместо своего пророка? Ведь для мужчины важнее всего то, что он имеет в своем сердце, - чистота сердца, не так ли?

Штефан-Абдулмунсиф поклонился.

- Султан-баши права.

Он смотрел на нее теперь серьезно и без тени искательности.

- Я принял веру вашего князя, которому поклялся в верности, - сказал турок. – Влад Дракула стал моим князем, а значит, мое сердце также должно было обратиться! Аллах… Бог указал мне мой путь!

Иоана опустила глаза.

- Я немного знакома с учением вашего пророка, - задумчиво проговорила она, играя запястьем на своей тонкой руке. – И мне известно, что он отличался снисходительностью к слабостям человеческой природы… более, чем наша церковь! Ваш Мухаммед был снисходителен к тем, кто обращался в другую веру под угрозой пыток и смерти, - и дозволял им переходить в ислам обратно!

Она устремила на него мрачный горящий взгляд. Турок выдержал его не дрогнув.

- Что ты скажешь об этом, Абдулмунсиф? Я сейчас называю тебя именем, которое дала тебе мать.

- Госпожа очень мудра, - похвалил Абдулмунсиф, выслушавший ее очень серьезно и внимательно. – Пророк, да благословит его Ал… Пророк и в самом деле говорил такие слова! Но я принял христианскую веру по доброй воле, и не изменю ей!

Иоана слегка улыбнулась накрашенными губами.

- Ты по-прежнему признаешь своего пророка?

- Да, как пророк Мухаммед признавал Иисуса, - немедленно ответил Абдулмунсиф.

Иоана рассмеялась.

- Ты умный и находчивый человек, Штефан! Хвалю!

Абдулмунсиф поклонился, прижав руку к сердцу. Теперь он тоже улыбался: учтивой улыбкой царедворца.

- Что ж, признаюсь тебе, пока мы говорим с тобою с глазу на глаз, что и сама теперь прозреваю в вашей вере немало справедливости и мудрости, - проговорила княгиня, откинувшись на спинку кресла. Она сурово усмехнулась. – Но также скажу, что у нас нельзя, единожды приняв Христа, отдать его назад – будь ты мужчина или женщина!

- Я знаю, что моя госпожа твердостью духа и доблестью не уступит мужчине, - сказал турок.

Иоана взглянула молодому царедворцу в глаза, и взор его вспыхнул; да, турок загорелся страстью к ней, к необыкновенной женщине в необыкновенном положении. Она знала, как горячи бывают молодые мужчины с Востока, - и как порою безрассудны в своей страсти; но только пока она не пройдет…

- Ты ловок, - переведя дух, с трудом освобождаясь из-под власти его чар, проговорила княгиня. Она улыбнулась. – Ты мне нравишься!

Абдулмунсиф смотрел на нее, приоткрыв губы, словно одурманенный.

Иоана сцепила руки на своем дорогом поясе и, выпрямившись, приняла холодный вид. Довольно!

- Штефан, - сурово произнесла она. – Теперь я желаю знать, почему ты поднялся против своего султана. Я твоя государыня, и ты должен сказать мне! Ведь ты понимаешь, что, присягнув князю, должен будешь идти на султана?

- Да, понимаю, - помедлив, сбивчиво, словно не сразу услышав ее, сказал турок. – Я пойду, если будет нужда! Если Бог прикажет мне!

Иоана развернулась к нему так, что перед глазами Абдулмунсифа оказался крест.

- А если я прикажу?

- Я твой раб, - сказал турок с такой покорностью и жаром, что Иоана смешалась и почти испугалась. Она поняла, что, должно быть, ошиблась, приняв его наедине, - ведь эти сыны Востока совсем иначе смотрят на женщин! Уединение для них – уже приглашение к страсти, пусть Абдулмунсиф и познакомился с христианским обычаем!

- Хорошо, - сказала наконец Иоана, негодуя и на этого турка, и на себя. Нет, ему нельзя было верить, никому из них нельзя было верить!

- Ступай, - с тяжким вздохом велела княгиня. Турок поднялся, глядя на нее все такими же молящими, горящими глазами; он поклонился, прижав руку к сердцу, и попятился к двери.

- Погоди, - сказала Иоана, когда Абдулмунсиф был уже на самом пороге. Он замер, как истукан. – Вы верите в судьбу, не так ли? Кисмет – так это называется?

Абдулмунсиф широко улыбнулся, и лицо его преобразилось почти детским счастьем, точно он неожиданно услышал родные слова из чужих уст.

- Кисмет, судьба, - повторил турок. – Султан-баши говорит правильно.

- Ты можешь объяснить мне, что это значит? – сурово спросила Иоана, не разделяя его восторгов.

- Кисмет, - сказал Абдулмунсиф; он помешкал, потом опять сел, прямо на пороге, скрестив ноги. – В Коране сказано: человек несет свою судьбу привязанной к шее. Это значит, что с человеком случится только то, что предначертано ему Аллахом! Изменить кисмет невозможно!

Иоана хмыкнула.

- Стало быть, если человеку предписано грешить, он будет грешить, - сказала она. – А если предписано быть праведником, он будет праведником! И грешник все равно попадет в ад, а праведник в рай – так?

- Так, - подтвердил Абдулмунсиф.

Иоана склонила голову.

Оба, валашка и турок, долго молчали; Абдулмунсиф неотрывно наблюдал за государыней. Наконец она подняла голову; лицо сделалось вдохновенным, точно Иоана вдруг поняла то, что трудно понять христианке, – или услышала из чужих уст то, до чего нечаянно дошла сама.

- Что ж, это и в самом деле высшая справедливость, - проговорила княгиня. – Судьба предначертана человеку Богом, и все равно он выбирает ее по себе и должен отвечать за себя – верно?

- Верно, - тихо сказал турок. – Это высшая справедливость.

Низко поклонившись, он удалился.

Иоана поняла, что Абдулмунсиф и в самом деле высоко почитает ее и ее ум в эти минуты: но никак не могла решить, можно ли ему верить. И не могла ему верить.

“Пожалуй, я подчинилась бы воле князя и прогнала с глаз долой всех этих турок, называющих себя христианами и мужчинами, - мрачно подумала княгиня. – Но этого тоже нельзя! Таких, как Абдулмунсиф, как раз нужно держать на виду – если мы не пожелаем их уничтожить; но нельзя бесконечно убивать!”

- Господи, вразуми меня, - прошептала Иоана, стискивая пальцы. – Что мне делать? Куда я иду, куда веду мой народ?..