- Сейчас я успокою его, — сказал он, хватая меня за руку…

Спасительная хитрость

 Эту маленькую историю рассказал мне один мой знакомый, драматург N**. Он рассказал мне ее как забавный анекдот, как–то вечером, когда речь у нас зашла о феях, оборотнях и прочих подобных героях сказок. Он чистил апельсины, поедал их один за другим и рассказывал. Не думаю, чтобы он сочинял на ходу, но все же есть в этой истории что–то нереальное, сомнительное.

 «Я очень хитер, — говорил N**, смеясь. — О, я очень хитер, поверьте. Моя хитрость и спасла меня от не слишком симпатичного приключения. Впрочем, слушайте…»

 Я отдыхал у себя на вилле, в Фольсебю. Как–то я вышел прогуляться по берегу озера, немного, знаете ли, размяться после утомительного рабочего дня. Такое у меня там было правило: каждый вечер полуторамильная прогулка у озера.

 Был вечер, падали с неба легкие, как паутина, сумерки. Я шел по пляжу, песок тихонько шуршал под моими ногами. Я шел и слегка улыбался, довольный своей работой (моя новая пьеса писалась легко и выходило неплохо), дивным вечером, песком и озером, тем, что я могу идти, никуда не торопясь и дышать, дышать… Я был буквально счастлив и не знал, что через минуту мое благодушное настроение и довольство жизнью дадут трещину.

 Итак, я медленно брел по берегу озера, наслаждаясь простой радостью бытия…

 Вдруг кто–то тронул меня сзади за руку. Я не слышал, чтобы кто–нибудь шел за мной, но с другой стороны я был так увлечен своими мыслями… Вздрогнув, я невольно отскочил на шаг и обернулся. Мало ли кого можно встретить на пустынном пляже в сумерки… Я приготовился к защите. Но то, что я увидел, успокоило меня. Передо мною стояла стройная, очень и очень красивая, немного бледная и тоже, наверное, испуганная — моим испугом — женщина. У нее были голубые глаза и золотистые волосы. Ей можно было дать не более тридцати, да и то если быть законченным пессимистом. Казалось, вся она светится каким–то внутренним светом, а глаза ее так испуганно и трогательно смотрели мне в лицо, что это даже позабавило меня.

 - Прости, — сказала она, и голос ее был весьма мелодичен. — Прости, я, кажется, испугала тебя.

 - Совсем нет, — возразил я. — Просто несколько неожиданно…

 - Прости, любимый.

 Меня еще никто никогда в жизни не называл любимым. Ни одна женщина не называла меня так. Я имел полное право удивиться и удивился.

 - Любимый? — переспросил я. — Вы что же, влюблены в меня?

 - Я люблю тебя, — сказала она. — Вот уже двадцать три дня я каждый вечер смотрю на тебя, когда ты гуляешь по берегу озера. Милый, ты так красив, у тебя такая мужественная походка, такое благородное лицо! А эта складочка на лбу, когда ты удивленно поднимаешь брови — она делает твое лицо таким добрым! И у тебя черные глаза, милый, ты знаешь, что у тебя черные глаза?

 - Знаю, конечно, — пожал я плечами. — Но право, я не понимаю…

 - Ах, милый, у тебя такой приятный, такой теплый голос! — улыбнулась она. — Именно таким я представляла его себе. Каждый день я видела тебя здесь. Каждую ночь я видела тебя во сне. И там, в моем сне, звучал твой голос, звучал только для меня одной.

 Я был несколько смущен, как вы понимаете. Все это было так неожиданно, так странно и… Не скрою, я несколько испугался, я подумал: «Уж не сумасшедшая ли эта женщина». И потом: «Мало ли чего можно ждать от сумасшедшей… Надо как–нибудь отделаться от нее поскорей!»

 - Все это несколько странно, — сказал я. — Впрочем, вы должны извинить меня: мне нужно возвращаться.

 - Не уходи, прошу тебя! — взмолилась она.

 В ее голосе было столько чувства, что я невольно вздрогнул. «Ну так и есть! — подумал я. — Она сумасшедшая… Как бы мне выпутаться из этой истории…»

 - Видите ли, сказал я вслух, — моя работа…

 - О, я знаю! — воскликнула она. — Я знаю, милый. Ты — писатель. Ты пишешь замечательные пьесы для театра. Ты пишешь о любви, но разве люди, смотрящие твои пьесы, разве они знают, что такое любовь! Разве могут они понять тебя! Разве могут они проникнуть, подобно тебе, в человеческое сердце, увидеть и понять, почувствовать любовь, это прекрасное дитя двух душ, постигших высшее, божественное слияние!

 Сказано было неплохо, хотя немного длинновато и слишком экзальтированно. Ей бы надо быть чуть более спокойной и задумчиво–грустной… Впрочем, слова мне понравились и я подумал, что следует запомнить их — они могли пригодиться мне для моей новой пьесы. Я даже приметил место, куда их можно было вставить, не нарушая общего плана сцены. Я уже представлял себе слова, которые должен будет произнести партнер героини в ответ, но эта странная женщина снова помешала моим мыслям.

 - Ты задумался, любимый… Ты хмуришься… Что–то тревожит тебя? Быть может, я что–нибудь не так сказала? Я обидела тебя, родной? Прости меня.

 Я плохо слышал ее, я был слишком занят своими мыслями. Сцена вдруг отчетливо предстала перед моими глазами, вся, со всеми действующими лицами, с монологами, чувствами, декорациями…

 - Нет–нет, — произнес я. — Я совсем не обижен, право, но… но мне, пожалуй, пора возвращаться.

 Ее голубые глаза как–будто потемнели, она опустила голову.

 - Я неприятна тебе, — сказала она задумчиво. — Я неприятна тебе.

 - Ну что вы, — попытался я успокоить безумицу. — Что вы, фрекен… Кстати, как вас зовут?

 - Брунарда, милый, — ответила она.

 - Вот и славно, — сказал я ободряюще. — Брунарда… Чудесное имя.

 Она счастливо улыбнулась — как нищенка, которой вложили в руку тысячную купюру — счастливо и испуганно: а вдруг, сейчас отнимут! вдруг, это только шутка!

 Мне понравилось это сравнение. Я похвалил себя за наблюдательность и в который раз подумал, что не ошибся в выборе своего жизненного пути.

 - Чудесно, милая Брунарда, — сказал я. — Ну а теперь…

 - Милая! — воскликнула она, вся подавшись ко мне. — Ты сказал «милая»!

 - Ну… ну да, — испугался я. — Да, но… Тысячи мужчин называют так незнакомых женщин, и это их ни к чему не…

 - Что мне до других! — перебила она. — Ведь это ты назвал так меня!

 Я не люблю, когда меня перебивают. Мне неприятна в женщинах излишняя экзальтация. Но я решил, что не стоит лишний раз волновать эту сумасшедшую.

 - Да, — кивнул я. — Да, милая Брунарда. Вы действительно довольно милы и… и непосредственны, как дитя, но… Впрочем, «милая» — это только слово. Оно состоит из слогов, букв, звуков…

 - Но когда ты произносишь его, — снова перебила она, — то в твоих устах оно звучит как в устах бога.

 - В самом деле? — я никогда не замечал, что произвожу на женщин такое впечатление. Это открытие было, конечно, приятно, но оно… оно несколько выбивало из колеи.

 - Спасибо за комплимент, — сказал я и прикоснулся к шляпе, давая понять, что хотел бы откланяться.

 - О нет! Не уходи, прошу тебя! — воскликнула она, молитвенно слагая руки. — Не уходи, любимый! Я не смогу больше жить без тебя, ни единого дня, ни единого часа!

 Что же мне было делать, скажите на милость? Довольно странное и неприятное положение, согласитесь…

 Уже заметно стемнело. Озеро нахмурилось и смутно отражало пока еще бледный лунный свет. Мне стало немного жутко, признаться, и я едва не бросился бежать. Следовало предпринять что–то решительное, но я не знаю — что.

 - Мне, конечно, приятно было поговорить с вами, — сказал я ласково, — но время, знаете ли… Темнеет… Хочется чаю… Я мог бы проводить вас немного, если хотите. Вы недалеко живете?

 - Здесь, — ответила она, поведя рукой в сторону черневшего в полумраке озера и рощи за ним.

 - Здесь?.. То есть, вы хотите сказать…

 - Здесь, — повторила она и я снова заметил как странно и безумно блестят ее глаз. — Здесь, — в озере, в роще…

 Теперь, окончательно убедившись в ее безумии, я не на шутку испугался, но в то же время обрел некое хладнокровное спокойствие, как бывает это с храбрыми людьми в минуту опасности.