Мужчина на прямом и пустом участке повернулся к Эштону.

— Хотя больше меня волнует бартер моральный, к которому ты готов и предрасположен еще меньше, чем к ношению ошейника у всех на виду, — Виктор снова переключился на дорогу. — Рано еще тебе эту тему мне подсовывать.

— Думаешь, я буду носить ошейник, чтобы его все видели? Смотрите, меня трахает альфа-самец и он считает, что я полностью ему принадлежу, — Эштон начинал вновь закипать. Каждый их разговор скатывался в какую-то ссору. Парень возмущенно и раздраженно посмотрел на любовника.

— Этого не будет никогда. А если по-другому не хочешь, то я привяжу тебя к кровати, не взирая на твои фобии, пока ты спишь, и трахну, чтобы был в курсе, что силой я тоже могу брать.

Виктор среагировал угрожающе спокойно.

— Если я в припадке не сломаю к хуям кровать, тебе потом все равно придется меня развязать. И если ты не сдохнешь, то к бабушке _не_сможешь_ приезжать как минимум полгода, а потом еще полгода будешь отмазываться, чтобы не волновать ее своим видом.

Виктор снова повернулся, чтобы прожечь любовника ледяным взглядом. Это была даже не угроза, а прогноз: Виктор действительно сделал бы подобное, причем вряд ли бы себя контролировал в процессе. Потом ему было бы сильно хреново на почве нарушенного обещания и причинения увечий тому, кого калечить зарекался. Собственно, именно это Николсон и имел в виду, когда говорил о “сгорании”. О том, что выкарабкаться из подобной ямы Вику может и не удастся, Кир хорошо знал.

Виктор знал не хуже.

— Заметь, силой на людях я на тебя ничего не нацеплял. Я _вообще_ силой — ДЕЙСТВИТЕЛЬНО силой — ничего не делал. Я предложил свои условия, а ты сам решаешь: согласен или нет. Если ты НЕ согласен, то у тебя опять же _несколько_ вариантов к выбору, в том числе и вариант взять меня против воли. Но не нужно на _меня_ злиться за то, что _тебе_ прилетят последствия за _твой_ выбор. Не я в том виноват; а ты обо всем осведомлен.

Виктор прервался на глубокий вздох. На виске пульсировала вена, на скулах играли жилы, пальцы на руле еле-заметно подрагивали.

— А если тебе НАСТОЛЬКО хочется меня выебать, то на порог я тебя больше не пущу. Раз ты _сам_ не можешь себя от меня сберечь, то я самостоятельно приму меры. И это будет _последняя_ моя мера в твоем отношении. Понял?

— Ты слишком много слов выделил.

Эштон отозвался не сразу, спустя лишь несколько секунд он фыркнул и закатил глаза. Исключительно по привычке, чтобы не выдать настоящей реакции. Тон Виктора его немного напугал. Не в плане того, что стало страшно за последствия или еще что-то, просто Эштон впервые слышал, чтобы любовник говорил именно таким тоном.

— Давай просто молчать. Мы не можем разговаривать о чем-то, чтобы не начать спорить. Уверен, даже в разговоре о погоде мы найдем тему для ругани.

Эштон мотнул головой и все-таки продолжил сам.

— Я тебя услышал, Вик. Если я захочу покончить с собой еще раз, то обязательно свяжу и трахну тебя. А потом развяжу. И тогда я, может быть, даже попаду в рай, потому что это не будет прямым самоубийством.

Виктор молча вел машину еще пару минут, сбрасывая с себя защитную стойку, в которую он невольно “встал”, почувствовав, что может нарваться на непоправимое. И давая остыть Эштону.

О том, что в рай парень попадет вряд ли, потому что на его совести повиснет судьба Виктора, заговаривать не стал — Эш и сам отлично все знал, доебываться до формулировки Хил посчитал ненужным.

А потом он все же подал голос, но по другому поводу. Подал его спокойно; просто спокойно: без угроз, намеков или еще чего-либо подобного.

— Ты сказал: “еще раз”.

Эштон понял, какую ошибку в пылу эмоций допустил, но стало слишком поздно. Спихнуть все на оговорку было бы слишком глупо — Виктор не поверит. Парень вздохнул, натягивая на себя маску спокойствия.

— Я в подростковом возрасте был таким же эмоциональным, как и сейчас, но более категоричным. Потому и проблемы решал крайними способами. Не бери в голову, это было слишком давно, я уже вырос из этой лабуды.

— Способ? — поинтересовался Виктор, так и не повернувшись к Эштону.

— Вены резал, — пожал плечами Эштон. — Было дико больно, на самом деле. Приятного мало.

— Кто бы сомневался, — хмыкнул он. — Поперек резал? — Виктор все же отвлекся от дороги, покосившись на парня.

— Ну да, — Эштон задрал рукав куртки и водолазки, рассматривая шрамы — их было уже почти не видно.

— Был идиотом, идиотом и остался, — беззлобно хмыкнул Виктор. — Допилился до сухожилий, не иначе.

— Не знаю. Но в реанимации я провалялся долго. Моя мать долго еще возникала на тему, что я порчу идеальный имидж нашей семьи своими забавами, — хмыкнул Эштон, одергивая рукава.

— Странная постановка вопроса, но право она на это имела полное, — прокомментировал Виктор. Ему непонятна была тема имиджа. Точнее, сама по себе ясна была полностью, с другой стороны, Хил видел гораздо более приоритетные проблемы в семье, встававшие в связи с попыткой самоубийства ребенка.

Вик хмыкнул и потрепал любовника по волосам.

— Если еще раз соберешься — вместо насилия меня лучше жри таблетки. Специально тебе аскорбинок в разные упаковки позаворачиваю.

— У нас с виду была идеальная семья, а я нарушил гармонию. Родителей еще год спрашивали о моем самочувствии, — Эштон улыбнулся. Немного отстранено. У него не было обиды на родителей, он принимал все как есть. В конце концов, и в этом были плюсы. Он отучился в одном из лучших колледжей, у него своя квартира в центре города, купленная отцом, и машина, на которую он не потратил ни цента. Другой бы стыдился, что сам он еще ничего не заработал, но Эша подобное не волновало. У него это было, какая разница, за чьи деньги?

— С аскорбинкой, кстати, можно попробовать. У меня аллергия на нее, — хмыкнул парень.

Виктор оторвался от дороги и внимательно вгляделся в Эштона весьма странным взглядом, который нельзя было дифференцировать на составляющие его эмоции. Ухмылки на лице не было; ничего на лице не было, кроме взгляда.

Потом Вик вернул внимание асфальту, так больше ничего и не сказав.

— Что? — совершенно не понял парень, недоуменно глядя на Виктора.

— Да так, — выдохнул Хил, — пытаюсь понять, почему я до сих пор не в курсе, и понимаю, что формально в этом плане приебаться мне не к чему.

— Ты об аскорбинке или о моей попытке самоубийства? Если про второе, то я не говорю об этом. Мне, как минимум, стыдно признаваться в подобном. Я нисколько этим не горжусь. У меня даже причина на подобный поступок из тысячи возможных была самой тупой. — Эштон передернул плечами и предупреждающе сказал: — Только не спрашивай, какая причина.

Виктор имел в виду аскорбинку, но прерывать Эштона не стал. Когда еще парень так много информации про себя выдаст.

— Несчастная любовь? — предположил мужчина, пожалуй, самый напрашивающийся вариант.

— Вроде того, — буркнул парень, отворачиваясь к окну. Он не хотел это обсуждать дальше. До сих пор он чувствовал себя полным идиотом из-за своего поступка.

Виктор комментировать ответ не стал никак, решив не трогать больное место. Он только потянулся через салон к любовнику, потянул его за плечо на себя, отодвигая от окна, и зарылся пальцами в волосы. Хил их то просто пропускал между пальцев, то захватывал и тянул; отвлекая, одобряя и массируя голову. В жесте намешалось много всего, но главным было желание уйти от темы, не переходя к другой, показав заодно, что относится к произошедшему Виктор как минимум с пониманием. Мужчина иногда отдавал жестам даже слишком большой смысл, нежели следовало.

Эштон молчал, улавливая частично эмоции любовника. Да и говорить не хотелось особо. Он и так много сказал сегодня уже, хватит с Виктора новостей.

Под поглаживаниями головы, от небольшой качки машины он постепенно провалился в дрему, пригревшись на сидении.

Виктор тронул парня за плечо минут через двадцать, когда подъехал к Стрендэлтауну. Здесь заканчивались последние указания Эштона, и мужчине необходимы были дальнейшие указания.