Кендалл стоял, облокотившись на тумбу и над чем-то крепко задумавшись. Мы молчали долго. Я размышлял о неразделённых чувствах и думал, что страшнее: признаться в любви, но не услышать в ответ слов взаимности, или признаться в любви, но никогда на самом деле её не испытать.

— Ладно, — невесело вздохнул Кендалл, — заговорился я с тобой. — Заметив, как я дёрнул шеей, друг добавил: — И выпей успокоительное, что ли. А лучше сходи к врачу.

Когда Шмидт уехал, я порылся в ящиках и всё-таки нашёл успокоительное. Дрожащими руками я выдавил две таблетки и выпил лекарство, надеясь, что оно хоть немного мне поможет. Вопреки совету Кендалла, к врачу я обращаться не собирался: у меня были дела поважнее.

Открыв холодильник, я положил на тарелку кусок пиццы, припасённой вчера заботливым другом, и поставил тарелку в микроволновку. Есть мне по-прежнему не хотелось, но надо было: из-за слабости я почти не стоял на ногах. Пока пицца разогревалась, я двумя пальцами строчил сообщение для Эвелин. Руки, дрожа, всё ещё не слушались, поэтому я часто опечатывался, делая ошибки даже в самых простых словах.

«Доброе утро, Эвелин, это Логан. Как ты себя чувствуешь? Надеюсь, твой сон был крепкий сегодня, потому что я не спал всю ночь. Дай знать, если вы с Уитни помирились. Я очень переживаю. Ответь или позвони, как сможешь».

Как только сообщение было отправлено, микроволновка за моей спиной надоедливо запищала, сообщая, что пицца уже разогрелась. Я вынул тарелку и пошёл в гостиную, надеясь после скромной трапезы хоть немного вздремнуть на диване. Телефон я взял с собой, ведь, если позвонит Эвелин, я буду обязан ответить на этот звонок.

Головокружительный запах пиццы пробудил во мне аппетит, и я, включив телевизор и удобно расположившись на диване, почти сразу проглотил весь свой завтрак. А пока я раздумывал, пойти мне за вторым куском пиццы или нет, меня вдруг сморила усталость, свалившаяся на мои плечи не пойми откуда, и я уснул под убаюкивающие звуки телевизора.

Когда меня буквально вытолкнуло из этой пропасти сна, за окном уже свечерело. Бессонная ночь и принятое накануне успокоительное дали о себе знать: я не помнил, как уснул, и не знал, сколько времени проспал. Вдруг прошёл уже целый день?

В ужасе я схватился за телефон и посмотрел на время. Нет, день был тот же — двадцать восьмое декабря, — а время уже шло к восьми вечера. Какой кошмар! Я проспал около одиннадцати часов! Вот почему теперь у меня так зверски болит голова…

К счастью, а может, к сожалению, пропущенных звонков и непрочитанных сообщений я не обнаружил. Эвелин не звонила и не писала. Но почему? Неужели она не получила моё сообщение? Или получила, но не посчитала нужным ответить на него?

В голову начали закрадываться нехорошие мысли, и я поспешил отогнать их в сторону. Ничего случиться не могло. Да и вообще, что могло случиться? Возможно, Эвелин была чем-нибудь занята днём и попросту не увидела моего сообщения. А может, она забыла телефон в сумочке, что оставила в прихожей… Вариантов было много. Лишь бы самые страшные мои ожидания не оправдались и не дали начало неистовой тревоге.

Я набрал номер Эвелин и, прижав телефон к уху, настороженно вслушался в гудки. Она не брала трубку, и с каждым новым, кричащим на весь мир гудком сердце у меня начинало стучать быстрее. Почему же она не отвечает?..

Я бешено стучал кулаками по закрытой двери: на звонки никто уже не реагировал. Внутри всё кипело от злости. Сначала мне было страшно и я жутко волновался за Эвелин, но потом на смену этим чувствам пришёл обезоруживающий гнев. Я понял, почему Эвелин не позвонила сама и не ответила на мой звонок: это Уитни, Уитни пытается выкинуть меня из жизни своей сестры. Я вспоминал наш последний разговор с несостоявшейся невестой и не прекращал неистово колотить руками и ногами по двери. Скоро пылающую ярость заменило глупое бессилие, и я, прижавшись лбом к деревянной поверхности двери, ещё пару раз ударил по ней ладонью.

— Я знаю, что ты делаешь это намеренно, — сквозь зубы процедил я и почувствовал, как внутри снова что-то заклокотало, будто из моей грудной клетки готовились вылететь тысячи птиц. — Я знаю это, чёрт побери! И никуда отсюда не уйду, пока ты не позволишь мне войти! Даже не надейся! Я заночую прямо здесь, на крыльце, если это понадобится! Слышишь, Уитни? Я тебе не сдамся!

Какое-то время я пялился на дверь и, тяжело дыша, переводил дух. Птицы вырвались из груди, и теперь я чувствовал необъяснимую пустоту. Внезапно со всех сторон подступило одиночество, и я сел на ступени крыльца и уставился на чужой дом, окна которого уже загорались мягким желтоватым светом. На город опускались сумерки, но мне было всё равно: я не собирался никуда уходить и намеревался просидеть на крыльце до тех пор, пока не увижу Эвелин хотя бы одним глазом.

Сидя на крыльце, прижавшись спиной к стене и вытянув вперёд одну ногу, я совсем забылся и окончательно потерял счёт времени. По моим подсчётам сейчас было около десяти вечера. Сегодняшняя погода располагала к весенней или даже летней: вечер выдавался очень тёплым и безветренным. С постепенно темнеющего небосклона, приобретающего густо-синие оттенки, на меня смотрели недосягаемые звёзды. Луна, выплывавшая из-за еле заметного облака, холодила крыши домов своим бледным светом. Холод царил и у меня в душе.

Но золотистый свет, внезапно озаривший левую сторону моего лица, мгновенно растопил лёд у меня внутри. Я повернул голову влево и встал на ноги. Дверь, которую до этого я так усердно колотил руками и ногами, была приоткрыта, и сквозь неширокую щель в неосязаемую темноту лился янтарный свет. На меня смотрел чёрный силуэт, и, когда мои глаза привыкли к свету, я разглядел в этом силуэте Эвелин.

— Я уже не надеялся увидеть тебя сегодня, — устало выдал я и сделал шаг к девушке, но она боязливо отстранилась. Я бессильно опустил руки. — Что не так, Эвелин?

Только сейчас я заметил, что она прижимала к груди свою тетрадь воспоминаний, и сразу понял, в чём дело.

— Не уверена, что мы знакомы… — растерянно произнесла девушка.

Я вздохнул.

— А я уверен. Я ведь знаю твоё имя.

Эвелин смотрела на меня с недоверием, слегка прищурив глаза.

— И про твою тетрадь я знаю, — не отступал я. — Ты сама показывала мне её и говорила, что порой не веришь собственным записям. Но что может быть достовернее строк, сделанных твоей рукой?

Я молча указал на тетрадь, и Эвелин поняла меня без слов: открыв тетрадь на последних страницах, девушка внимательно вчиталась в строки, после чего подняла на меня свои небесно-голубые глаза и тихо спросила:

— Логан?..

Я кивнул с тёплой улыбкой, и Эвелин неуверенно улыбнулась в ответ.

— Всё равно ты меня не помнишь, — невесело сказал я и снова сел на ступеньки. — Это бессмысленно.

Она молча села рядом со мной.

— Здесь нет моей вины, Логан, — сказала она безрадостным голосом. — И мы с тобой не в силах что-либо изменить. Но, думаю, ты многое значишь для меня, если я решилась на такой… отчаянный поступок и улетела с тобой в Техас, не предупредив об этом близких.

«Ты тоже многое значишь для меня», — подумал я, но вслух почему-то этого не произнёс.

Несколько минут мы молчали.

— Почему ты сидишь здесь? — спросила Эвелин.

— Потому что хотел тебя увидеть.

— Но… почему ты не вошёл в дом?

— Вошёл бы, если бы хоть кто-то откликнулся на мои звонки и неистовые стуки в дверь.

— Давно ты приехал сюда?

— Не знаю. Я потерял счёт времени.

— Я не слышала, как ты стучал. Прости, я спала.

— Я и не виню тебя в этом, Эвелин. Просто… я знаю, кто не хочет впускать меня в ваш дом, а заодно и в твою жизнь.

Какое-то время она ничего не говорила.

— Мне стыдно за неё, — тихо сказала Эвелин и опустила голову. — До сих пор помню, как сказала ей, будто я её ненавижу…

Я посмотрел на собеседницу и спросил:

— Жалеешь об этом?