Единственное, что немного отвлекало от этих мыслей, — это всё те же анонимные подарки, о которых я вовсе перестал думать во время «Большого Тура». За два месяца моего отсутствия их накопилось немыслимое количество, но я даже не смотрел содержимое этих многочисленных разноцветных коробочек. Меня уже перестал мучить вопрос, кто же является этой загадочной анонимкой, щедро отсылающей мне подарки. Но ответ на этот вопрос нашёлся сам собой, я даже не приложил к этому никаких усилий.

Примерно через час моего бессмысленного убивания времени на диване звон домофона нарушил тишину во всём доме. Я лениво поднялся на ноги и, подойдя к монитору, прикреплённому к стене по правую сторону от двери, внимательно пригляделся. За воротами стояла девушка, и я, узнав её, удивлённо нахмурился. Ни слова не спросив, я впустил её и открыл входную дверь.

Она легко взбежала по бетонным ступеням крыльца и улыбнулась, увидев меня. Я неуверенно улыбнулся в ответ.

— Привет, Логан. Выглядишь слегка усталым. Что-то случилось?

Не ответив на заданный вопрос, я вздохнул и спросил:

— Что ты делаешь здесь, Эмили?

Да, это была Эмили — девушка, которая лечила меня, когда я заболел пневмонией. Девушка, с которой я хорошо общался чуть больше недели, совсем не зная, что она в это время встречалась с Джеймсом. Девушка, поначалу проявившая ко мне интерес, а потом забывшая меня не без помощи этого ловеласа.

Эмили взглянула на меня кокетливо-обиженным взглядом и сказала:

— Я думала, мои небольшие презенты сами натолкнут тебя на правильную мысль.

— Так они были от тебя?

— А ты только сейчас догадался? Я думала, ты поймёшь это хотя бы по воздушному зефиру, с которым мы пили чай почти каждое утро…

Я устало вздохнул и прижал ладонь ко лбу.

— Что тебе нужно, Эмили?

— Я помню, каким неприятным выдался наш разговор, — начала девушка, опустив голову, — в последний день твоего лечения. Мне не очень-то хотелось, чтобы у нас друг о друге остались такие мрачные воспоминания, и я решила попробовать начать сначала.

— Начать сначала? — переспросил я с насмешливой улыбкой. — Поздновато ты спохватилась.

— Я знаю, знаю, просто… мне нужно было время, чтобы осознать, что наши отношения не были для меня безразличны.

— Догадываюсь, когда ты это осознала.

— Что, прости?

— Говорю, — сердито начал я, — я не хочу быть запасным вариантом.

Эмили удивлённо на меня смотрела.

— Думаешь, я не знаю, что ты была с Джеймсом? Думаешь, я не догадался, что ты решила возобновить наши отношения сразу после того, как он тебя нагло бросил? Думаешь, мне приятно говорить с тобой, зная, что я хранился в дальнем тёмном ящике, как запасное колесо?

— Логан, я…

— И к чему были эти глупые, бессмысленные подарки? Ты знала, что твои слова на меня не подействуют, и решила подкрепить их моими любимыми безделушками? Если да, то грош — цена твоим поступкам.

Эмили смотрела на меня потухшим взглядом, не зная, что сказать. Мне тоже было больше нечего сказать ей.

— Лучше уходи, — тихо произнёс я, — уходи, пока ничего толкового не сказала. Ты, может, знала, что ничего не получится, но…

Я не договорил.

— И не нужно больше никаких подарков, ладно? Пока.

Я закрыл дверь, даже не дождавшись, пока Эмили хотя бы развернётся, чтобы уйти. Этот разговор ничего не изменил в моей душе, и я впервые не почувствовал жалости к девушке, которой отказывал в отношениях. Это случилось впервые, но не вызвало у меня никаких новых ощущений.

Какое-то время я стоял у окна, смотря вслед уходящей Эмили, и снова думал о трёх минувших днях, которые я провёл с Эвелин. Эти воспоминания будили радость, временно уснувшую в моей душе, и воодушевляли после бестолковой встречи с Эмили.

Ближе к вечеру домофон снова зазвонил, и я спустился вниз, всем сердцем желая не увидеть в мониторе девушку — ни Эмили, ни Эвелин, ни кого-либо ещё. Я слишком устал от всего, что случилось недавно, и сейчас не хотел ни с кем видеться. Но, увидев в мониторе мужской силуэт, терпеливо ждавший, пока я впущу его, я улыбнулся и без лишних вопросов открыл ворота. Вскоре в моей прихожей стоял улыбающийся Кендалл, а рядом с ним — два чемодана вещей.

— Привет, дружище, — поздоровался он, закрывая за собой дверь.

— Привет. Вижу, ты не один.

— Да, слушай… — Немец задумчиво почесал затылок. — Наверное, с этого и стоило начать. Я решил уже давно, но сделал это только сегодня. Я ушёл от Кайли.

— Есть, с чем тебя поздравлять?

— Думаю, да. Я избавил своё сердце от мучений — не окончательно, конечно, но…

— Тогда поздравляю, — слабо улыбнулся я. — Вы с ней поговорили?

— Нет. Она мне ни слова не сказала с тех пор, как я вернулся из «Большого Тура». Да знаешь, чёрт с ней!

— Почему тогда ушёл ты, а не она? У неё на раздумья и принятие решения было целых два месяца…

— Тут дело в том, Логан, что мы вместе купили эту квартиру. Напополам. Квартира не её, но и не моя. Кайли, наверное, не смогла ничего решить сама. Вот я и помог ей.

— Так ты хотел спросить, можно ли тебе пожить у меня?

— Временно, — виновато улыбнулся Кендалл, — пока я не подыщу себе достойное жильё. Можно?

— Конечно. — Я обвёл рукой прихожую, показывая, что дом полностью в распоряжении друга. — Ты вовремя. Я как раз не знал, куда деться от одиночества.

— Я заметил, на тебе лица нет. В чём причина, дружище?

— Расскажу позже, ладно? Пока что помогу тебе разместиться.

Добрую половину вечера мы с Кендаллом разбирали его чемоданы, вешали рубашки, майки и свитера на вешалки, убирали бельё и носки в ящики, стелили чистую постель на кровать в гостевой. Когда вся работа была сделана, Шмидт упал на кровать и с наслаждением вздохнул.

— Не видно, что это расставание принесло тебе боль и страдания, — с усмешкой сказал я.

— Так оно и есть. Это чертовски здорово — снова чувствовать себя свободным.

Мы спустились вниз, и Кендалл, засуетившись, полез в рюкзак за бумажником.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— Должен ведь я отплатить тебе за твою помощь.

— Рехнулся? Я денег не возьму.

— А я и не собирался давать тебе деньги, — сказал немец. — Хочу поехать в магазин, купить всяких вкусностей, может, пива возьму. Или виски. Поедешь?

— Нет, не хочется никуда ехать.

Взгляд Кендалла смягчился, и он сказал:

— Скажи хоть, что купить надо.

— Не знаю. Вроде всё есть.

Шмидт неодобрительно покачал головой и застегнул толстовку.

— Куплю тебе банановый торт, — сказал он, обуваясь. — Немного серотонина тебе не помешает.

Я усмехнулся и, когда друг уехал, снова встал у окна, вглядываясь в собственное отражение на стекле. Грустные мысли уже растворились в воздухе, и я думал о том, как хорошо, что мы молоды и живы и что океан помнит нас именно такими.

========== Глава 10. “Птица, вырвавшаяся из клетки” ==========

Отдаться глупцу не значит ли откровенно признаться, что в вас говорит одна чувственность?

Оноре-де Бальзак

Я не спал всю ночь. Тяжёлые мысли не давали мне покоя, и я просто ненавидел себя за то, что не принял на ночь лекарство. Сейчас сон был мне необходим: я чувствовал такую усталость от всего, что произошло, и от собственных мыслей, что терпеть уже не было сил. Порой я хватался за голову обеими руками и стонал; казалось, что я медленно схожу с ума.

Непонятное сомнение острыми когтями терзало моё сердце, которое с каждой минутой билось всё быстрее и больнее. Моё бедное сердце! Я думал, что оно просило, умоляло меня о скорой смерти, а я безжалостно игнорировал его просьбы, угнетая его и самого себя бесцельными размышлениями. Потому в ту ночь в моей голове впервые за долгое время окрепла страшная мысль: «Только одно может спасти меня — пуля. Только одно я могу сделать для своего спасения — спустить курок». Мой замученный взгляд всё чаще обращался в сторону комода, где под кучей одежды был спрятан пистолет. Всё внутри дрожало от напряжения, когда я думал о том, что свобода от невыносимых мучений так близко, в комоде. Это освобождение от земных страданий было совсем рядом, я был настолько близок к страшнейшему решению, что, казалось, ничто на свете не сможет меня переубедить. Потом минута забвения прошла, я с головой накрылся одеялом и задрожал, пугаясь собственных мыслей. Я затыкал уши руками, чтобы не слышать их, но они, как тараканы, упрямо вползали в мою голову. Я думал, спасения ждать неоткуда. Но ошибался: скоро наступил рассвет, проснулся Кендалл, и на этом мои ночные мучения закончились.