Он посмотрел на меня с какой-то тоской и, держась за рёбра, осторожно сел. Он дышал страшно: тяжело и даже как будто с храпом. Меня колотило от рыданий, но я изо всех сил сжимал свои плечи, стараясь успокоиться. Кендалл какое-то время сидел молча, потом прижал тыльную сторону ладони к носу, и его плечи тоже задрожали.
— Давай же, Логан, — сквозь всхлипы проговорил он, — тебе смелости не хватило совсем чуточку… Давай, убей меня, убей, прошу… Я уже чувствую, что не смогу жить с этим дальше.
— Но ведь эти две недели ты как-то жил, — повысив голос, сказал я и бросил на него свирепый взгляд. — Проживёшь и дальше. Последнее дело, которое я сделаю в своей жизни, это убью тебя!
«Это было бы так просто, — думал я, до боли сжимая зубы, — это было бы так просто… Для него не придумаешь более невыносимого мучения, чем провести всю оставшуюся жизнь в терзаниях совести! Он будет жить, он будет жить и страдать, страдать, страдать!»
— Прошу, Логан, — как маленький, захныкал Шмидт и, всхлипывая, пополз ко мне, — прошу, прошу, прошу! Пожалуйста! Уже дальше некуда, некуда… Лучше убей меня!
Он схватил меня за ногу и, обняв её, заплакал. Моё лицо приняло выражение такого отвращения, точно на меня только что вылилось ведро помоев. Кендалл был настолько жалок, что мне даже смотреть на него было невыносимо. Я небрежно оттолкнул его от себя, как бездомную собаку, почему-то принявшую меня за хозяина, и закричал:
— О «дальше некуда» раньше надо было думать! Понимаешь, раньше! Хотя бы две недели назад…
Я почувствовал, как внутри меня, в области груди, что-то будто загудело, и от этого чувства захотелось зарыдать ещё сильнее.
— Я не хочу видеть тебя, — выговорил я жёстко и снова зачем-то пнул Шмидта, — я не хочу о тебе слышать, не хочу, чтобы ты был здесь! Поднимайся и уходи. Сейчас же! Вали отсюда сейчас же!
Я с бешеной силой схватил его, поднял с пола и толкнул в сторону двери. Его ноги его не слушались; Кендалл рухнул на пол, ударившись коленями. Потом он, взявшись за край обеденного стола, неуверенно поднялся на ноги и посмотрел на меня красными от слёз глазами.
— Я не уеду, — прошептал он, — пока ты не пообещаешь, что с Эвелин всё будет в порядке. Не тронь её, Логан, не тронь её…
Услышав это, я не сумел сдержать истерического смеха. Новые мысли об Эвелин, которые до этого я старался избегать, накатили на меня неожиданной волной и ударили под дых. Я снова ощутил, как сердце нестерпимо заныло, и от этой бури смешанных чувств смех мой начал перекатываться от низкой интонации к высокой, от непринуждённости к насилию. Кендалл мрачно смотрел на меня и стоял на своих двоих так твёрдо, точно готов был оказать сопротивление, если бы я начал насильно выталкивать его из своей квартиры.
— Какой же ты глупый! — сказал я, когда приступ смеха оставил меня. — Немыслимо глупый! Считаешь, моё обещание изменит хоть что-нибудь? А?! Хоть что-нибудь?!
— Н-нет… нет. Уже ничего не изменить. Я просто хочу, чтобы она страдала хотя бы в половину меньше моего.
— А мне ты что прикажешь делать? По-твоему, что я должен сделать?!
Кендалл смотрел на меня сквозь слёзы и медленно мотал головой. Вздохнув, я вытер мокрые щёки и отошёл от него.
— Мне так жаль… — прошептал он, хныкая, — Логан, знал бы ты… Мне так жаль…
— Пошёл ты знаешь куда со своим сожалением? — резко сказал я и толкнул Кендалла в плечи. — Убирайся! Я сказал тебе, убирайся! Ты больше никогда сюда не явишься, а если и осмелишься, то клянусь, я спущу тебя с лестницы! — И, набрав в лёгкие побольше воздуха, я закричал: — Пошёл на х…!
Следующее, что я помнил, это наша с Эвелин спальня. Я лежал на полу, возле комода, и, с досадой сжимая кулаки, плакал, как ребёнок. Меня всего трясло и каждую минуту бросало из одной крайности в другую. Теперь, когда Кендалла, рядом со мной не было, я дал полную свободу своим мыслям, и они со всех ног понеслись в сторону Эвелин.
Всё время нашего знакомства я возвышал её над остальными женщинами и делал это почти неосознанно. Каждый её шаг, каждый поступок расценивались мной как что-то особенное, уникальное, единственное в своём роде. Я убеждал себя и заодно всех вокруг в том, что она не была ни на кого похожа, что она ангел, а все остальные — бездушные демоны. Я верил, что она другая, потому что кроме этой веры у меня не было ничего. Возможно, я выжил только благодаря этой вере. Только она защищала рану, которую нанесла мне Чарис… Чарис! Чем Эвелин оказалась лучше Чарис? Разве тем только, что сумела, так сказать, подобраться поближе к моему другу, а не к моему сопернику! Страшно думать, что для моего убийства она выбрала самое страшное оружие — оружие, которое поразило бы меня в любом случае и с абсолютной точностью. Она знала, что для меня не было ничего более жуткого, ужасного и просто невыносимого; знала и всё же сделала это! Вот до чего довела её жестокость, вот чем она теперь должна за неё платить!..
Для чего же тогда были все эти обещания и клятвы? Для чего же она позволила мне полюбить её сильнее собственной жизни? Чтобы потом взять и в одно мгновение разрушить всё, что мы вместе создали? Для чего она говорила, что никогда не унизит Кендалла, пожалев его, а сама взяла и… пожалела?.. Нет-нет-нет, я отказываюсь верить в это! Эвелин не такая, она никогда не была такой! Я больше всего в своей жизни боялся думать о том, что она такая, а теперь мне предстояло принять это обстоятельство как неоспоримый факт… Нет! Кендалл соврал мне, он соврал, чтобы только заставить меня страдать. Я знаю, он так меня ненавидит… Он не мог смириться с тем, что Эвелин выбрала меня, и потому я стал объектом его ненависти. Он солгал, солгал, солгал, потому что всё это не может быть правдой! Я гораздо охотнее приму его слова за ложь, чем за чистую правду!
— Ты же знаешь, я только тебя люблю, — звучал в моей голове голос Эвелин, и я так ясно видел её лицо, точно глядел в него наяву. — Я никогда, никогда не сумела бы оставить тебя…
— Ревновать меня к Маверику — это, по меньшей мере, глупо, — услышал я совсем другой, далёкий, но такой знакомый голос, — ты же знаешь, что я только тебя люблю?
Мог ли я когда-нибудь допустить мысль о том, что Эвелин так похожа на Чарис? Эта мысль была столь ужасна и невообразима, что от неё болезненно сжималось сердце. Нет ничего хуже, чем превращение самого крепкого и твёрдого убеждения в песок. Всё, что остаётся делать, это держать в руках этот песок и понимать, что придать ему прежнюю форму ни за что и никому не удастся. Чем, чем, чем я заслужил такое? За какие заслуги судьба дважды бросила меня в бушующее море, откуда выбраться не представляется почти никакой возможности? Была ли в этом моя личная неудача или все женщины коварны и жестоки в своей сущности?..
А если женское сердце на самом деле бьётся в этом жестоком ритме коварства, то что можно сказать о мужском? Что именно можно назвать мужеством? Я всегда думал, что для мужчины характерна стойкость, самоуважение, преданность, храбрость и… сила. А что я представляю из себя сейчас? Разве я стойкий, разве храбрый, разве я уважаю себя?.. Да и в конце концов, настолько ли я силён, чтобы позволить себе ударить женщину?
Внутри меня всё замерло в страхе, когда я вспомнил, как обошёлся с Чарис, узнав о её поступке. А что я должен делать теперь? Эвелин… Ударить её?.. Такого никогда не было, и я даже мысли не могу допустить, что когда-либо смогу сделать это! Это немыслимо, невообразимо! Но что мне делать? Я потеряю последнее уважение к самому себе, если позволю хотя бы замахнуться на неё! Сделать ей больно казалось для меня невозможным… Но чёрт побери, в конце концов, для неё моя боль оказалась очень даже возможной!
Я всё ещё не мог до конца поверить в то, что случилось, не мог поверить, что Эвелин смогла решиться на это. Нет, только не она, только не с Кендаллом, только не ради того, чтобы заставить меня страдать в невыносимых муках…
Как я называл Чарис? Ш… шл… У меня никогда, никогда не повернётся язык назвать так Эвелин! Это мерзкое слово никак не вяжется с её прелестными глазами, её лицом, волосами, руками… Однако надо помнить, что она всё-таки сделала это. В моей груди чувство ненависти необыкновенным образом смешивалось с чувством невыразимой любви, и я ясно понимал: любить и ненавидеть одновременно возможно. Возможно ненавидеть даже в большей степени, чем любить!
