Он резко сел на постели и хмуро взглянул на меня.

— В последнее время я не пользуюсь своей ванной, — сказал он, — хожу к девчонкам.

— Почему?

— Я сделал из своей ванной проявочную.

Последние несколько месяцев Кендалл серьёзно занялся фотографией. Он купил себе новую дорогую камеру и, наверное, перефотографировал уже всю Америку.

— Ладно, — произнёс я, пожав плечами, — дотерплю до дома. Но просто посмотреть-то можно?

Не дождавшись ответа, я вошёл в ванную. Здесь было красноватое освещение, которое несколько раздражало глаза; повсюду были развешаны фотографии.

— Логан! — возмущённо воскликнул Шмидт, примчавшийся следом за мной. — Ты испортил мне последние фотографии!

Он оттолкнул меня и снял с прищепок четыре фото.

— Засветил, — с досадой в голосе сказал он, — чёрт, всё насмарку… А фотки-то отличные вышли…

— Извини, — виновато произнёс я, — я как-то не подумал…

Он ничего не ответил и, выйдя из ванной, унёс куда-то испорченные фотографии. Я заинтересованно принялся рассматривать другие, уже готовые фото. Здесь была и Мэрилин, лежавшая в постели Кендалла, и задний дворик Мика, и его дочь Эннит, и… Я удивлённо расширил глаза, когда увидел фотографию Эвелин.

— Когда это было? — спросил я, указывая на её фото. Шмидт стоял в проходе, облокотившись на косяк. — Когда ты её сфотографировал?

Немец подошёл ко мне и, сняв фотографию, с интересом посмотрел на неё.

— Да я уже не помню, — пожал плечами он и тут же убрал фото в какой-то ящик. — Может, в прошлом месяце.

— Это она в твоей «Погоне», что ли?

— Да. Вы все вместе как-то приезжали, не помнишь, что ли? Ты отошёл, а Эвелин так красиво сидела… Я не простил бы себе, если упустил бы такой момент.

— Почему она заплаканная? — продолжал делать вопросы я, холодно следя за реакцией собеседника.

— Она не заплаканная… Это свет так падает. В «Погоне» очень дурное освещение для съёмки.

Я открыл рот, чтобы сказать, что не помню этого, но у меня зазвонил телефон.

— Да, любимая? — ответил я на звонок Эвелин. Кендалл тем временем снял ещё пару фотографий и положил их в тот же ящик.

— Я освободилась только сейчас, — прозвучал в трубке её безрадостный голос. — Если ты не сильно занят, приедешь за мной?

— Будь я даже сильно занят, всё равно приехал бы. Через двадцать минут буду у больницы.

Я положил телефон в карман и хотел вернуться к той теме, на которой мы со Шмидтом закончили, однако он заговорил первым.

— Уезжаешь?

— Да, — нетвёрдо ответил я, не сводя с него своего неподвижного взгляда. — Надо ехать.

— Ну, тогда до завтра? — И он, улыбаясь, протянул мне руку.

Я неуверенно пожал её. Покидая квартиру немца, я думал только об одном: «Ты наврал мне, Шмидт. Не знаю зачем, но ты наврал мне, наврал…»

До больницы я добирался в очень странном состоянии. Внутри у меня всё дрожало от напряжения, руки не слушались, в ушах шумело. Я ужасно не хотел ехать в больницу, не хотел смотреть в глаза Эвелин: я боялся прочитать в них что-то, что разрушит всю мою жизнь до основания…

Но весь мой страх испарился, когда я увидел свою возлюбленную. Она выглядела уставшей и как будто даже замученной, но её глаза сияли чистым блеском. Встретив её, выходившую из здания больницы, я подарил ей долгий поцелуй; непонятное радостное чувство переполняло меня всего.

— Ты даже не представляешь, насколько я рад тебя видеть, — с улыбкой сказал я.

— Я тоже рада видеть тебя, дорогой, — через силу улыбнулась она, с нежностью погладив меня по щеке. — Ой, подождёшь минутку? Я забыла оставить для Карен шоколадку.

Я кивнул, и она снова пошла ко входу. В дверях она столкнулась с Энн — девушкой, которая тоже работала в этой больнице и с которой моя Эвелин подружилась буквально с первых дней. Энн было только около двадцати, но разница в возрасте, пусть и небольшая, нисколько не мешала им в общении.

— Снова забыла про шоколадку? — с улыбкой поинтересовалась Энн и после утвердительного ответа моей избранницы добавила: — А может, ребёнок обойдётся без сладкого на ночь?

— А что она будет кушать, когда проснётся ночью голодная?

Энн ничего не ответила и, увидев меня, улыбнулась.

— Привет, Логан.

— Привет, — кивнул я. — Тоже едешь домой?

— Ага. Сегодня мы с Эви уезжаем одновременно.

Обычно за Энн приезжал её отец, поэтому, когда она встала рядом со мной и замолчала, я решил, что сегодня за ней никто не приедет.

— Могу тебя подвезти, — предложил я. — Ты ведь не очень далеко от нас живёшь.

— Нет-нет, спасибо, папа сейчас приедет.

Я внимательно следил за окнами второго этажа, ожидая, что в них покажется Эвелин. Какое-то время Энн наблюдала за мной со слабой улыбкой, после чего сказала:

— Она очень привязана к этому месту.

— Я знаю, — тепло улыбнулся я. — Меня это радует и удивляет одновременно.

— Что удивительного?

— Я лично не могу переносить вид этих белых стен, а смотреть на детей, запертых в этих стенах, на мой взгляд, вообще уподобляется пытке.

— Детям здесь неплохо, — сказала Энн.

— Может быть, и неплохо… Только детям лучше быть дома, среди семьи, а не в палате, среди врачей.

Энн посмотрела в землю и быстро захлопала ресницами.

— Я знаю, Эви каждому ребёнку желает поскорее оказаться дома, — проговорила собеседница. — Пусть она не говорит этого, но я знаю… Она всем сердцем этого желает.

Когда мы ехали домой, Эвелин спокойно и задумчиво смотрела в окно. Сегодня вечером, как и в любые другие вечера за последние две недели, она была чем-то опечалена. Единственное различие заключалось в том, что сегодня моя возлюбленная не плакала. Я заметил: после того нашего разговора в машине Эвелин перестала плакать при мне.

— Логан, кажется, я решила, — вдруг сказала она.

Моё сердце бешено заколотилось, и я испуганно взглянул на свою спутницу.

— Что? — почти беззвучно спросил я.

— Я решила, что буду делать со своей жизнью дальше, — так же спокойно отвечала Эвелин. — Я хочу стать врачом.

Будто скинув камень с души, я радостно улыбнулся.

— Милая, это прекрасное и благородное решение.

— Я знала, что ты поддержишь, — с лёгкой, но искренней улыбкой произнесла она. — Так здорово спасать чужую жизнь, когда…

«Когда понимаешь, что свою ты уже спасти не можешь», — промелькнула в моей голове странная мимолётная мысль.

— …когда понимаешь, что она только в твоих руках, — продолжила Эвелин, — особенно если ты спасаешь жизнь ребёнка: она дороже жизни взрослого. Так приятно смотреть в благодарные глаза и видеть радостные улыбки… Может быть, назначение человека и есть в том, чтобы жить для других?

— Несомненно, в этом.

Когда мы приехали домой, меня всего охватило необъяснимое чувство нежности к своей избраннице. Поэтому, не дожидаясь, пока Эвелин хотя бы разденется или примет душ, я обнял её за талию обеими руками и прижал спинкой к стене.

— Я только сейчас понял, как сильно тосковал по тебе весь день, — признался я, глядя ей в глаза. Она, улыбаясь, обнимала меня за шею и тоже смотрела в мои глаза. — Не знаю, с чем это связано, но в последние дни я остро чувствую, что мне тебя не хватает.

Я коротко поцеловал её в губы, потом — в щёку, а затем нежно чмокнул в шею.

— Просто в последние дни мы оба так заняты, — ответила Эвелин, положив одну руку на мой затылок. — И оба сильно устаём.

— Особенно ты. Я временами тебя просто не узнаю.

Моя возлюбленная ничего не ответила, а я продолжил целовать её. Я не смотрел в её глаза, но чувствовал, что она вернулась к обычному для неё теперь, подавленному настроению. Снова поцеловав Эвелин в губы, я расстегнул несколько пуговиц её блузки.

— Логан, — замученным голосом проговорила она, слегка отстранив меня от себя, — я хочу отдохнуть.

Я молча смотрел на неё, будто не понимая её слов. Моя избранница застегнула блузку и, вздохнув, взглянула на меня с тоской во взгляде.