– Сегодня за ужином я сказал немало неприятных слов, – произнёс я, опустив взгляд, – и мне так стыдно, что ты всё это слышала… Правда. Прости и, если это возможно, забудь всё, что я сегодня говорил.
Дианна смотрела на меня с сожалением во взгляде.
– Но всё, что ты говорил, это ведь твои мысли? – тихо спросила она.
– Да, – безрадостно ответил я, – в общем-то да… Это мои мысли.
– Тогда зачем я должна их забывать?
Я пожал плечами.
– Наверно, потому, что я не хочу, чтобы ты помнила, что в моей голове живут такие мысли…
Дианна хотела встать, но сломанная нога помешала ей сделать это, поэтому девушка опустилась обратно в кресло.
– Иди сюда, – со слабой улыбкой позвала меня она, и я покорно подошёл к ней.
Дианна протянула ко мне руки, и я обнял её. Девушка прижалась ко мне изо всех сил и вздохнула; я не мог не заметить, что её дыхание дрожало.
– Ты же знаешь, Логан, что я думаю по этому поводу, – тихо проговорила она мне на ухо. – Я хочу помнить каждую твою мысль, и мне совершенно неважно, насколько она резка, необдуманна, груба… И я хочу, чтобы ты знал, что я всё понимаю… Мне не за что тебя прощать, потому что ты ни в чём передо мной не виноват.
Я молчал, не зная, что ответить. Дианна всегда выказывала необыкновенную поддержку и понимание по отношению ко мне, особенно в те моменты, когда моя болезнь давала знать о себе вспышками ярости, и я часто благодарил Дианну за это. Но теперь мне казалось, что мои слова за ужином как-то повлияли на неё, негативно настроили её против меня, ввиду чего её понимание представлялось мне каким-то автоматическим, неискренним.
Моя девушка отстранилась и посмотрела на меня. Её глаза блестели от слёз.
– Дианна, – проговорил я с сочувствием в голосе, – не надо…
– Я давно хотела сказать тебе, – прервала меня она, – вернее, меня давно посетила эта мысль… Я думаю, что тебе нужна помощь.
Я понимал, к чему клонила Дианна; она довольно долго подводила меня к этому разговору.
– Рядом со мной есть люди, оказывающие мне помощь, – спокойно ответил я. – Я чувствую её.
– Я не об этом, Логан… Ты не считаешь, что тебе нужно обратиться к специалисту?
Меня всегда раздражали эти разговоры, но я не знал истинную причину своего раздражения. Первоначально я не видел смысла в моём обращении к врачам только потому, что ни в какую не желал признавать свою болезнь. Со временем, конечно, убеждение в том, что я болен, окрепло в моём сознании, но для окружающих я оставался в слепом неведении, непонимании того, что со мной действительно происходит что-то страшное. Суждения близких о моём расстройстве нередко злили меня, и я, приблизительно зная, что могут сказать по этому поводу врачи, не спешил к ним обращаться. К тому же я прекрасно понимал, что неврологи могут направить меня на сеанс к психологу, и это было, наверное, самым веским аргументом против моего обращения к врачам. Я и сам никогда не любил разбираться в своих мыслях, чувствах, поступках, не любил анализировать их; а уж копаться в моей голове постороннему человеку я бы ни за что не позволил.
Поэтому, когда Дианна завела этот разговор, я разозлился и, сурово сдвинув брови, отошёл от своей девушки. Она смотрела на меня всё теми же блестящими глазами. Понимал ли я, что Дианна больше всего на свете хотела мне помочь? Наверное, нет. Я понимал лишь то, что она мешала мне жить, делая выбор за меня, и не видела те границы, за которыми начиналась моя личная жизнь. Что я, наконец, не в состоянии сам разобраться, что мне делать? Не могу ли я сам решить – обращаться мне за помощью специалистов или не обращаться?
– Нет, я так не считаю, – холодно ответил я, и Дианна покачала головой.
– Я понимаю, Логан, что тебе тяжело признать это, но…
– Что ты можешь понимать?! Что я, больной на голову, даже не осознаю своего положения? Конечно! Только настоящий идиот не понимает, что он идиот!
– В чём тогда твоя проблема? – тем же повышенным тоном спросила она. – Ты понимаешь, что тебе необходима помощь, но отвергаешь её! Для чего? Разве тебе не хочется наконец избавиться от мыслей, преследующих тебя всю жизнь, разве не хочется?!
– Мне хочется, чтобы люди оставляли мне право выбора, чтобы я сам решал, что мне нужно!
– Я оставляю тебе право выбора, Логан, оставляю…
– Вот видишь? – перебил я Дианну, указав на неё пальцем, и она удивлённо замерла. – Ты пытаешься говорить со мной как с ребёнком, ты думаешь, что я тебя не слышу! Ты несколько раз повторяешь одни и те же слова, и это лишний раз доказывает, что ты видишь во мне психа, ничего больше!
Моя девушка молча смотрела на меня какое-то время, после чего её губ коснулась лёгкая улыбка. Эта улыбка оскорбила меня до глубины души, я сузил глаза и, честно говоря, готов был разреветься от обиды. Она улыбается? Ей смешно? Смешон я?
– Кажется, я поняла, – сказала Дианна, опустив улыбающиеся глаза. – Ты просто себя жалеешь.
– Что? – спросил я, с вызовом нахмурившись.
– Сколько лет тебе было, когда впервые проявилась твоя болезнь?
– Какое это имеет отношение к разговору? – нетерпеливо ответил вопросом на вопрос я. Дианна молча смотрела на меня. – Я не помню. Ясно? Не помню.
– Подумай хорошо. Ты должен знать.
Подняв глаза к потолку, я вздохнул и задумался.
– Может, лет семь, – наконец сказал я, всё ещё не понимая, к чему Дианна задала такой вопрос. – Да, наверное, именно тогда, когда я пошёл в школу.
– Твои родители, наверное, были напуганы твоим поведением?
– А им радоваться надо было, что их сын орал на всех и всё и озлоблялся на людей из-за каждого их слова?
– Откуда им было знать, как с тобой разговаривать? – пожала плечами Дианна, глядя на меня. – Они говорили с тобой как с ребёнком и в семь, и в двенадцать, и в семнадцать лет… Вероятно, ребёнок внутри тебя так и не вырос, хотя ты вырос. И этот ребёнок требует, чтобы с ним все обращались так, как обращались с тобой твои родители, но взрослый двадцатипятилетний человек хочет, чтобы с ним разговаривали по-иному. Просто ребёнок и взрослый не могут ужиться в одном теле, и если взрослый понимает, что тебе нужна помощь, то ребёнок требует к себе жалости, сочувствия, понимания… Ребёнок не понимает, что с ним что-то происходит.
Я смотрел на Дианну, удивлённо нахмурившись и приоткрыв рот. То, что она сказала, перевернуло что-то у меня внутри и наполнило мою голову миллионом мыслей. Кажется, Дианна за несколько месяцев поняла то, что я не мог понять почти двадцать лет…
– И я хочу знать, – продолжила моя девушка, – с кем я сейчас говорю: с взрослым или с ребёнком.
– С взрослым, – как-то неосознанно выдал я.
– Так, может быть, вернувшись в Лос-Анджелес, ты сходишь хотя бы на один-единственный сеанс к неврологу? – тихо спросила Дианна, точно боялась любым словом разбудить во мне ребёнка. – Ты не можешь отрицать, что твоя болезнь приобретает страшные обороты.
– Я не отрицаю, – устало выдохнул я и, сжав пальцами переносицу, опустился на колени рядом с Дианной. – Ты права. Боже, ты так права, я… Я не знаю, что сказать.
Она улыбнулась и положила руку на моё плечо.
– Ребёнок внутри меня невыносим? – поинтересовался я, подняв на девушку виноватый взгляд.
– Ребёнка можно воспитать, – слабо улыбнулась Дианна, – даже в двадцать пять лет.
Тоже улыбнувшись, я поцеловал свою девушку в губы. Меня несказанно удивили точные выражения Дианны, и я сделал вывод, что она думала над всем этим не одну ночь. Меня изумило и то, как она тонко поняла меня: это доказывало глубину её чувств ко мне, а эта глубина в свою очередь заставляла меня чувствовать необъяснимую вину. Моё отношение к Дианне мгновенно изменилось, стало чем-то, очень приближенным к той странной влюблённости, которую я чувствовал к ней вчера ночью. Даже при всём желании я не смог бы истолковать своих чувств верными словами… Но, вероятно, это очень хорошо вышло бы у Дианны.
Утро следующего дня выдалось солнечным, жарким, что являлось прямым выражением моего состояния. На душе у меня было так же ясно, будто в сердце мне закралась крохотная надежда на светлое будущее, которую я должен буду вырастить. Будто ночью я понял, к чему мне нужно было стремиться дальше, будто распутал клубок странных проблем, вопросов… В голове у меня была примерная цель, только вот что это была за цель – вопрос. Я не мог сформулировать её точно, но совершённо чётко понимал: она была.
