В двадцатых числах марта я, Карлос и Кендалл встретились в кофейне «Литтл Коллинз». Как раз здесь мы вчетвером сидели перед второй частью конференции, посвящённой скорой премьере «Семян прошлого», и именно здесь я говорил по телефону с Эвелин. Я прекрасно помнил, как она говорила, что будет с нетерпением ждать моего возвращения домой… И у меня болезненно кольнуло в груди, когда я снова оказался в этой кофейне.

– Ух, что это? – сморщился Карлос, сделав глоток кофе, который ему принесла официантка. – Я не заказывал холодный кофе!

– За столиком у окна сидит мужик с точно таким же недовольным лицом, как у тебя, – сказал я, размешивая в кофе сахар. – Иди спроси, может, ваши с ним заказы перепутали.

– Лучше пойду сразу к кассе. – Испанец встал, взял стакан с холодным кофе и удалился в сторону очереди из четырёх человек.

Когда он ушёл, Кендалл поднял на меня осторожный взгляд.

– Логан, я хотел поговорить с тобой о…

– Если ты об Эвелин, то заткнись.

– Но я…

– Закрой рот! – не выдержал я. – Я не хочу ни слова об этом слышать, понял? Ни слова!

Какое-то время Шмидт удивлённо смотрел на меня, после чего отодвинул в сторону тарелку с пирожным и положил локти на стол.

– Тебе бесполезно сердиться на меня, Логан, – тихо произнёс друг. – Ты ведь сам хотел, чтобы всё было вот так.

Теперь было поздно доказывать, что я не хотел этого, поэтому я сдержанно промолчал.

– И когда мы, в конце концов, расскажем обо всём парням? – задал вопрос немец, бросив взгляд в ту сторону, куда ушёл Карлос. – У меня такое ощущение, что мы от них что-то скрываем.

– Пройдёт суд, и мы обо всём расскажем.

– И Джеймсу? То есть, если его всё-таки посадят…

– Его оправдают, понятно? – довольно резко спросил я и сделал глоток кофе. – Поверить не могу, что ты не веришь в его невиновность.

– Ты слышишь себя? Я верю, что Джеймс не делал этого. Я просто реально смотрю на вещи.

– Ты сам советовал ему нанять Брэда Флетчера. По твоим словам, он лучший адвокат, которого только можно было бы найти.

– Да, но в жизни всё бывает. Даже самые опытные люди могут потерпеть поражение.

Поставив чашку с кофе на стол, я опустил глаза и замолчал на какое-то время.

– Мы расскажем им в любом случае, – ответил я, снова подняв взгляд на друга. – Даже если Джеймса не оправдают.

Мысленно я взмолился, чтобы Кендалл больше ни слова не сказал об Эвелин, и он, будто поняв моё огромное нежелание, замолчал.

Прошло уже много времени с того момента, когда я и Шмидт говорили ночью в моей кухне, а я так ни разу и не увидел Эвелин. Она часто звонила мне, говорила, что её родители с нетерпением ждут, когда я смогу приехать к ним на ужин, но я постоянно выдумывал какие-то дела, отказывался, извинялся, говорил, что сильно занят. Конечно, я страшно хотел увидеть Эвелин: моё сердце изнывало от любви и от тоски по ней. Но я знал, что, смотря на Эвелин, я буду видеть упрашивающие глаза Кендалла, его измученный взгляд, и мне страшно захочется узнать, что делал Шмидт после того, как я передал Эвелин в его расположение. Где-то в глубине души я хотел узнать это, чтобы унять пламя жгучей ревности в душе и успокоиться, но в то же время я жутко не хотел узнавать всего того, что происходило между ними. Я не был уверен даже, было ли между ними что-то, но точно знал, что слушать не желал Кендалла. Если бы даже он начал говорить против моей воли, я заткнул бы уши руками и не стал бы слушать его речей.

Как же мучительны для меня были все эти дни, каким же одиноким я чувствовал себя даже рядом с Дианной… Никто и ничто не смогло бы залечить мою израненную душу: я был именно ранен тем, что произошло. Осознание того, что я мог бы быть рядом с Эвелин, добивало меня окончательно.

На сегодняшний день был назначен суд. Он состоялся спустя две недели после того, как мы с Дианной вернулись из Лас-Вегаса. Я, Кендалл и Карлос приехали в Нью-Йорк ради того, чтобы присутствовать на слушанье по делу Джеймса. Его взяли под арест около пяти дней назад, Паркер всё-таки добился лишения его свободы. Мы с парнями задали Брэду миллион вопросов и взяли с него честное слово, что он сможет оправдать Маслоу в глазах присяжных. От этих людей зависела жизнь Джеймса, а от его – жизни нас троих.

Наконец пробил тревожный час суда, и мы с парнями оказались в зале для судебных заседаний. Народу было много, но журналистов сюда не пустили: таково было распоряжение Мика. Менеджер хотел и сам приехать в Нью-Йорк, чтобы поддержать Джеймса, но дела не отпустили его. Мик передавал через нас Маслоу, что мысленно будет сидеть на скамейке там, рядом с нами. Меня, Кендалла и Карлоса Мик попросил держать его в курсе дел. Он, как и мы, был страшно обеспокоен тем, что происходило с Джеймсом, и старался приложить все свои силы для того, чтобы присяжные оправдали Маслоу.

Было невыносимо смотреть на Джеймса во время суда. Он выглядел нервным, подавленным и испуганным, таким я его ещё никогда не видел. Не знаю, сколько тянулось это заседание. Всё, что я слышал, это разные голоса – мужские и женские. А всё, что я видел, это Джеймс, сидевший за решёткой: его посадили туда как какое-то животное. Это выводило меня из себя, и мне хотелось, не взирая на все доказательства и улики, приведённые Паркером, подойти к присяжным и криком убедить их, что Джеймс ни в чём не виноват.

Такое желание было у меня только в первые минуты заседания. Потом мои мысли и чувства отключились, я уставился в одну точку на стене бессмысленным взглядом и просидел неподвижно до самого окончания судебного процесса. Мысли об Эвелин всё ещё преследовали меня, и казалось, что я никогда в жизни не смогу избавиться от них. Временами я начинал жалеть, что не позволил Кендаллу сказать утром в кофейне: лучше бы я узнал обо всём, что было между ними, и перестал бы мучить себя уязвляющими больное сердце догадками. Это всё становилось невыносимым для меня, но в глубине души я осознавал, что не в состоянии сделать ничего для избавления себя от мучений.

В себя я пришёл только после того, как Карлос и Кендалл пихнули меня в бока с обеих сторон. Удивлённо взглянув на друзей, я увидел их лица, ознаменованные радостными улыбками. Я ничего не соображал, одной ногой всё ещё находясь в мире своих мыслей, но, когда увидел Джеймса, лицо которого выражало сдержанную радость, понял сразу всё. Присяжные решили, что он не виновен.

– Столько нервов, – напряжённо выговаривался Джеймс, когда мы вчетвером были в его нью-йоркском доме, – чёрт возьми, столько нервов они мне вымотали! Столько ночей я провёл без сна, столько успокоительного принял! Мне кажется, я никогда не смогу вернуться к прежней жизни… кажется, что эта лампа, направленная в глаза, и эти решётки никогда не сотрутся из памяти…

– К счастью, наш умный мозг имеет чудесную способность забывать те моменты, воспоминания о которых не приносят нам большой радости, – сказал Карлос, и я помрачнел, услышав эти слова. Разговоры о воспоминаниях всегда и неизменно напоминали мне об Эвелин, и я снова начал думать о ней. Всю дорогу от здания суда до дома Джеймса я думал только о друге и о его оправдании, в которое мы все искренне верили, но в котором имели слабость сомневаться, а теперь… Теперь мои мысли снова стали тяжёлыми, мрачными, а воспоминания – обжигающими.

– О, как бы я хотел поскорее забыть об этом, – со вздохом сказал Джеймс и прижал дрожащую руку ко лбу. – До сих пор не могу поверить, что они оправдали меня… По-моему, Паркер выступал очень убедительно, и, будь я посторонним, вполне поверил бы, что я действительно убил свою бывшую…

– Присяжных не подбирают с улицы, – вставил слово Кендалл, который весь день, к моему удивлению и огорчению, улыбался и выказывал всему миру своё наслаждение жизнью. Это угнетало меня и разжигало в моём сердце пожар ревностной злости. – Они ведь знают толк в этих делах, Джеймс. Скажем так, это дело уже давно потеряло свою актуальность, а потому все улики, найденные Паркером, вызывали сомнение. К тому же Брэд задавал вопросы твоим друзьям из колледжа, их ответы, я думаю, тоже могли повлиять на решение присяжных. И, в конце концов, давайте не будем забывать про связи Мика. Этот парень как бог: он может всё.