– Хочу! – сказала Жемка.

– Не получится, – сказал Ян. – Сначала надо заслужить, многодневными трудами.

– Тогда неинтересно, – засмеялась Жемка. – Я быстренько в дамскую комнату.

– В общем, так, – сказал Ян, когда Жемка вышла. – Я не знаю, какая у вас там любовь, платоническая или не очень, и ты, конечно, можешь хвостом потащиться вслед за Жемкой в Москву, но вынужден сказать суровые слова: для тебя это бесперспективно. Жемку закрутит вихрь столичной жизни и ты очень быстро окажешься лишним. Будет больно, обидно и грустно.

Ян помедлил, а затем продолжил:

– Сожалею, но ваша романтическая история подошла к логичному завершению. Поэтому предлагаю воспользоваться рекомендацией незабвенного Карла Маркса…

– Причём здесь Карл Маркс? – перебил его Яков. – Чего-то я не понимаю…

– Сейчас объясню, – сказал Ян. – Карл Маркс писал о том, что каждый крупный капитал нажит не вполне честным путем. Я полагаю, он знал, о чём пишет.

– Какой капитал, какой честный путь?! – сказал Яков. – Ян, ты напился, что ли?!

– Мне тут все обрыдло, – сказал Ян. – В этом замечательном городе, в этом дебильном университете. Я хочу уехать, единственное, что удерживает это мать. Но буду циничен: врачи поставили окончательный диагноз, ей жизни от силы пару месяцев.

Ян посмотрел на Жемку, которая возвращалась к столику.

– Отправь-ка ты нашу красавицу танцевать, а мы с тобой выйдем подышать и поговорим серьёзно.

– Вы чего такие загадочные? – сказала Жемка, сев за столик. Яков наклонился к ней и шепнул на ухо: «Слушай, Яну как-то нехорошо. Мы выйдем на улицу?!»

– Ладно. Я тогда танцевать, – сказала Жемка и упорхнула.

Во дворике ресторана Ян глубоко вдохнул и сказал:

– Да, гор, пожалуй, мне будет не хватать. Я навёл кое-какие справки. Есть такой славный порт Находка, самый крупный на Дальнем Востоке и единственный, где нет закрытого паспортного режима. Зато буржуинские пароходы заходят туда с завидной регулярностью. Понимаешь, куда клоню?

– Нет, – сказал Яков. – Пскопские мы, не догоняю.

Из ресторана донеслась задорная мелодия «В Кейптаунском порту». Ян, пританцовывая, продолжил:

– Буржуинские пароходы, сэр, это импортные шмотки, маги, парфюм, которые меняются на русское бухло и русскую икру.

Он сделал легкое па:

– При грамотной организации дела импортные тачки, от которых тащатся наши загорелые братья с Кавказа. Коммерция не вполне законная, точнее, вообще незаконная, зато прибыльная, зараза. А к переменам надо готовиться. А готовиться лучше с деньгами на кармане.

Он прекратил танцевать:

– Вот, вкратце, о чём писал Карл Маркс. Предлагаю стать компаньоном. Это веселее, чем на Чимбулак глазеть с утра до ночи.

Яков сосредоточенно изучал могучую чинару, устилавшую ветвями крышу ресторанчика.

– Понимаю, надо подумать, – сказал Ян. – Думай. Время есть. У того же неиссякаемого Карла Маркса есть стихи…

– Он разве стихи писал? – спросил Яков.

– Баловался в юности, – сказал Ян. – Настоящий немецкий романтик. Я даже запомнил:

«Так давайте

В многотрудный

И далёкий путь пойдем

Что-то там тра-та-та-та-та-там, под ярмом постыдной лени, и главное:

В дерзновенье и в стремленье

Полновластен человек!»

Усекаешь?

– Я в поэзии не очень… – сказал Яков. – Мне к родителям надо съездить. Я после службы ещё не был.

– Отлично. Съезди, – сказал Ян. – Сменишь обстановку. А по осени и двинемся в дальние края…

Они стояли с Жемкой на перроне и молчали. Между их поездами интервал был двадцать минут, Жемкин в Москву раньше, его – позже.

– Ты мороженое не хочешь? – спросил Яков.

– Нет, – сказала Жемка. – Ты не уходи, я боюсь одна остаться.

– Я приеду к тебе. Обязательно, – сказал Яков. – Побуду немного у родителей и приеду.

– Где ж я тебя поселю? – сказала Жемка. – В общежитие, наверное, не пустят.

– Придумаю что-нибудь, – сказал Яков. – Попрошу отца тётке написать. У меня же тётка в Москве живёт, пусть приютит на время.

– Ладно, – сказала Жемка. – Пошли, наверное, в вагон.

В купе он забросил Жемкин чемодан на верхнюю полку:

– Никого нет. Может, одна до Москвы поедешь.

– Хорошо бы, – сказала Жемка. – Я тогда стихи буду повторять.

Они вместе подобрали для конкурсной программы отрывок из «Облако в штанах» и «Любовь миноносца к миноносице» Маяковского.

– Ну, я пойду, наверное, – сказал Яков. – А то скоро мой поезд.

– Ладно, – сказала Жемка.

– Ты только сразу адрес напиши, чтобы я знал, куда ехать, – напомнил Яков.

– Ладно, – снова сказала Жемка и вздохнула.

На перроне он подошёл к вагонному окну. В купе размещала вещи немолодая матрона с двумя детьми.

– Я люблю тебя! – сказал Яков.

Жемка улыбнулась ему и попробовала открыть окно.

– Я люблю тебя! – сказал он громче.

Окно не поддавалось. Жемка смешно приложила ладошки к ушам: – не слышу!..

Поезд тронулся, он пошёл, а потом побежал рядом с вагоном, крича всё громче и громче: – Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя!..

Яков проснулся со смутным ощущением тревоги. Две недели дома пролетели как один миг. Отец встретил на вокзале, посмотрел оценивающим взглядом и сказал: «Выглядишь хорошо!». Такси решили не брать, благо, чемодан у Якова был не тяжелый, и не торопясь пошли пешочком.

– Ну и как там, в Советской Армии? – спросил отец.

– Ничего, нормально, – сказал Яков. – Служу потихоньку.

– Понятно, – сказал отец. – Курить не начал?

– Нет, – сказал Яков. – Там же горы, воздух свежий.

– Ясно, – сказал отец. – Ты, вот что, пока идём, придумай для матери подробности. Понял?

– Понял, – сказал Яков.

Он прошёл на кухню в одних трусах и пожевал без аппетита оставленный матерью завтрак: творог со сметаной и гречишные оладьи. Письма от Жемки не было. «Чёртова почта! – разозлился Яков. – Работает через пень колоду!»

Две недели дома пролетели как одно мгновение. Яков так до конца и не понял, насколько мать удовлетворил его скупой рассказ об армейских буднях, но, судя по многозначительному помалкиванию отца, всё сошло вполне пристойно. Через несколько дней за ужином мать как бы невзначай спросила: «А девушка у тебя есть?»

– Есть, – на сей раз честно ответил Яков. – Жэтэм зовут.

– Нерусская? – спросила мать.

– Казашка, – сказал Яков. – Сейчас в Москве, в театральное училище поступает.

– Артистка, – улыбнулась мать. – Калмыки у нас в роду есть. Твой дядя, мой       двоюродный брат Иннокентий после института поехал в Элисту, там и женился на местной.

Отец нахмурился, он недолюбливал родственников по линии супруги.

– А артистка это пройдёт, – сказала мать. – Мы в молодости все были, кто артистка, кто балерина.

– Я, наверное, съезжу в Москву, её проведать, – аккуратно поднял тему Яков.

– У тебя такой большой отпуск? – удивилась мать.

– Я за свой счёт договорился, – неуклюже вывернулся Яков и быстро соскочил с этой скользкой поверхности. – Как там дед?

– Пить крепко стал, – сказала мать. – Как бабушку схоронили, нет на него управы. Напузырится и матерится на всю улицу, соседи жалуются. Но хозяйство поддерживает, дрова колет потихоньку, помаленьку, воду сам носит.

Дед жил через реку, в Энгельсе, в маленьком частном домике на окраине, почти в степи.

– Ты бы съездил к нему. Он про тебя всё время спрашивает…

– Завтра и поеду, – сказал Яков.

Дед сидел в тени под «грибком» и что-то аккуратно выстругивал финским ножичком.

– Здравствуй, дед! – сказал Яков. – Гостей принимаешь?

Дед подслеповато посмотрел на него и как-то по-стариковски засуетился. Обнял, они пошли было в дом, но передумали, решить посидеть во дворе, дед быстро сорганизовал бутылку «казёнки» и закуску. «У меня ещё баночка тресковой печени есть, – гордо сказал он. – Будешь?»

– Да не надо, дед, – сказал Яков. – И так достаточно.