Секс и деньги? В шестьдесят лет и после фактического отхода от дел?

Действительно, что может быть логичнее.

Сейчас, из её уст, эти доводы казались полнейшим бредом.

Паркман попытался ей возразить и выяснить, почему она собиралась покончить с собой – экспертиза показала, что свои раны она нанесла себе сама – но она перехватила его взгляд, и, кажется, специально для него не скрывая ненадуманную измученность в глубине своих глаз, мысленно попросила его принять её признание и не лезть дальше.

- Но зачем вам это, – не обращая внимания на удивление напарника, растерянно спросил он.

- Теперь всё прояснилось, и я поняла, что спасти меня может только признание, – уже вслух ответила она, с одним смыслом – для напарника Мэтта, и совсем с другим – лично для него.

Вполне этим удовлетворённый – как же, казавшееся таким сложным дело вдруг так просто и складно разрешилось – напарник довольно хмыкнул и отправился заниматься бюрократическими формальностями.

Однако Мэтт Паркман, очевидно проникшийся её мысленной просьбой, тем не менее, похоже, не собирался принимать её к действию – она видела это очень ясно в его жаждущих правды глазах и не слишком уместном сейчас сочувствии.

Ещё один наивный добряк и борец за справедливость…

Она подавила в себе поднявшуюся было противоречивую волну усталого гнева и сентиментальности.

Глупец.

Такие имеют очень низкую выживаемость в этом проклятом мире. К сожалению, она слишком хорошо об этом знала.

Горько улыбнувшись, она дождалась, когда они останутся только вдвоём, и мысленно попросила его ещё раз:

«Если продолжать расследование, они узнают обо всех нас и наших способностях. Не лезьте. Не надо…»

* *

О, мама…

Нейтан остановился в дверях её палаты и со смешанным чувством наблюдал, как она, недавно поднятая с больничной койки, поправляет одежду. Ни тени того запуганного и трясущегося существа. Даже со спины было понятно, что она полностью вернулась на свои позиции, готовая вздёргивать подбородок и снисходительно улыбаться на любые ухмылки судьбы. Даже в нынешнем своём положении сознавшейся подозреваемой – Нейтан поморщился, он до сих пор не мог поверить, что они посмели допрашивать её прямо в больнице – даже с исцарапанными щеками и за пять минут до возвращения в полицейский участок. Его мать. Такой, как он всегда её знал.

- Почему ты созналась в преступлении, которого не совершала?

Обернувшись на его голос, и, кажется, нисколько не удивившись ни его приходу, ни отсутствию у него бороды, она не упустила возможности напомнить:

- Потому что ты был прав, Нейтан, я не достойна спасения.

- Мам, я это со зла сказал, пьяный был, это пустяк, – он прошёл в палату и сел на краешек стоящего там кресла.

- Нет, не пустяк.

- Ты как-то просила меня о помощи, так позволь тебе помочь? – его голос, и так негромкий, как всегда в последнее время, стал ещё глуше. Он понимал это её упрямство. Но не мог её сейчас оставить. Как не мог бросить мальчишек. Как не смог бы бросить Питера, если бы тот ещё был жив. И ему было всё равно, что он выглядит сейчас несколько жалко, глядя на мать снизу вверх и упрашивая её.

Она даже впечатлилась этим его предложением.

Но слова сами по себе мало что значили, а чего на самом деле ждать от старшего сына после всех этих последних месяцев, пока что было совершенно не ясно.

Не скрывая горечи, она заметила:

- То, что ты побрился, ещё не значит, что ты трезвый.

То есть теперь ему нужно будет доказывать свою состоятельность и способность проследить не только за остальными, но и за собой?

Поднявшись навстречу матери, Нейтан собрался было возразить ей, и убедить, что теперь всё будет иначе, но она предупредила любые его слова, притянув к себе, и – неожиданно после предыдущего пренебрежительного тона – начала мягко увещевать:

- Тебе надо выбираться, вернуть семью… чтобы твои дети тебя любили… это всё ещё возможно, – она говорила так, словно давала последние наставления перед тем как надолго исчезнуть.

Мама-мама-мама, только она умела поражать внезапной и искренней проникновенностью – и одновременно заговаривать зубы!

- Ты не убивала Кайко Накамуру, я же знаю, – вернул он её к началу разговора, давая понять, что не отступится, не выяснив правду.

Усталые игры усталых людей.

Впервые за долгое время стоящих так близко, лицом к лицу, не ждущих прощения, но имеющих сейчас только одну цель – сделать так, чтобы их грехи остались только с ними, не задев более никого. Чтобы хоть что-то исправить из того, что они успели натворить.

- Я столько зла совершила в жизни, что неважно, за что меня осудят.

- Позволь мне помочь, – Нейтан уже не скрывал мольбы.

- Ты ищешь искупления, но помогая мне ты его не получишь, тебя просто убьют, – быстрым шепотом, как будто боясь в принципе произносить такое вслух, возразила она, – а второго сына я не могу потерять.

У него будет ещё много возможностей кому-то помочь. Кому-то более достойному и более нуждающемуся в нём. А ей хватит того, что он будет жив. Это единственное достаточное и необходимое условие для всех остальных возможностей этого мира.

Нейтан… Её Нейтан… никогда не получавший её любви даже наполовину от того, на что имел права – но всегда понимающий причины этого. Хотя сейчас она и сама не была уверена, что это того стоило. Что изменилось бы, не подавляй она свои материнские чувственные порывы? Кто теперь скажет…

Глядя, как он подавленно качает головой, она слабо ему улыбнулась, словно спрашивая без слов – ты же понимаешь меня, сын? ведь понимаешь? – и, прильнув к его груди, почувствовала обнимающие её в ответ крепкие руки. И, пока Нейтан не мог видеть её лица, зажмурилась, чтобы не подпустить непрошеные слёзы, и уткнулась в его плечо.

Воровка…

Какое мучительное счастье – эти его объятья. Какая роскошь – взять у сына то, чего сама лишала его в детстве. Какая боль.

====== 57 ======

Питер недоумённо отстранил от себя попытавшуюся обнять его немолодую женщину – чисто машинально – и, хмурясь от неловкости возникшей ситуации, спросил:

- Мы знакомы?

Их оставили наедине, что при том режиме чрезвычайного положения, что царило в этом времени и месте, уже говорило о многом.

Надо признать, эта женщина умела держать себя в руках, как никто из встречаемых ранее Питером людей. Очевидно потрясённая тем, что он жив и едва ли ни больше тем, что он ничего не помнит, она сохранила комфортную для него дистанцию, и, не растрачиваясь на собственные эмоции, сразу перешла к делу.

Конструктивно, прямо, лаконично – она рассказала, что пришла помочь ему, что он должен вспомнить, кто он. И что не забота о Кейтлин является сейчас его первоочередной задачей, а восстановление памяти и всех своих способностей в полную силу. Всех. А их у него было больше, чем у кого бы то ни было из живущих. Он был самым могущественным из людей.

Самым могущественным?

Это с трудом умещалось в голове Питера, но подтверждалось всем тем, что с ним происходило.

Но кто эта женщина? Откуда она это всё про него знает? Не только о способностях, но и о том, какой он. Как будто видела одолевающие его сомнения, как будто знала, как он – не помнящий о себе ничего – боится своей силы и демонов, которых эта сила способна разбудить.

Питер сосредоточенно слушал её слова о его доброте и самоотверженности, и отчаянно хотел ей верить, но у него не очень получалось. Эта женщина видела его, настоящего, насквозь, но всё, что она говорила о его возможностях и великодушии – было слишком. Он не чувствовал себя настолько огромным. Не чувствовал себя героем. Более того, он не хотел им быть. Ему бы убедиться, что внутри него не живёт никаких монстров, и спасти Кейтлин. А остальное уж как получится.

Но ему предлагали совершенно иной сценарий.

- Ты всегда думаешь о других, но сейчас ты должен забыть о них. Должен подумать о себе, и отправиться навстречу опасности, как это когда-то сделал твой брат.