Он закусил изнутри губу.

Как же ему его не хватало. Снова. Такого. Любого. Он должен всё это запомнить. Что бы ни было дальше, он никогда не должен забывать, что он с ним сделал. Никогда.

И в этот момент, словно возражая его мыслям, не давая ему успеть запомнить Нейтана обезображенным, из-под повреждённых неровных тканей начали расползаться островки и полоски здоровой, обновляющейся кожи.

- Адам, смотри, смотри!

Ну что ещё? Стараясь сдерживать раздражение, Адам вернулся в палату, и без особого интереса посмотрев на исцеляющегося на глазах Нейтана, потянул ошеломлённого увиденным Питера к выходу:

- Отлично, – ну и зачем устраивать тут представление? Он ведь говорил, что вылечит его брата, так что теперь пора отсюда сваливать, и поскорее! – Пошли… Пошли!

Им и в самом деле было пора.

Адам сдержал обещание, теперь была очередь Питера помогать ему. Тем более, что цели были такие, что он надеялся, что достигнув их, сумеет хоть частично искупить свои ошибки.

С трудом оторвав заворожённый взгляд от свершающегося чуда, буквально заставив себя отойти от кровати брата, Питер направился вслед за Адамом, но по пути, почти случайно посмотрев на полку в самом тёмном углу палаты, увидел там фотографии – до боли знакомые, явно принесенные кем-то из дома.

Наверное, мамой, скорее всего, она часто бывала здесь.

Сердце ёкнуло – почему-то о ней Питер почти не думал всё это время, а ведь она чуть не потеряла старшего сына, и считала погибшим младшего. Совесть всколыхнулась от этого осознания, но он принудительно заставил её умерить не слишком уместный сейчас пыл. Нет времени, нет возможности объявиться прямо сейчас. Сначала нужно завершить начатое Адамом ещё тридцать лет назад дело, а уже потом, если всё получится, вот тогда Питер вернётся домой.

Задержавшись на мгновение у фотографий, он взял одну из них в руки. Там были они с братом – он нарочито небрежно и как-то надрывно отмечал все детали фото, боясь, что если отпустит на волю то мягкое и щемящее, что затрепетало где-то внутри него, то или позорно разревётся, или вообще не сможет отсюда уйти – там были они, сияющие во все зубы, в смокингах и бабочках, как придурки. Точнее, это он был как придурок, ещё и с зализанными волосами, а Нейтан всегда смотрелся идеально в любой одежде, будь то бейсбольная форма или очередной дурацкий политически правильный галстук. А уж смокинг и вовсе сидел на нём, как влитой и выглядел так, словно Нейтан в нём родился.

Нелогично чувствуя себя вором, Питер решительно вцепился в рамку снимка, бросил последний взгляд на брата и кинулся из палаты. Почти бегом.

Он не боялся отстать от Адама. Он боялся не суметь отсюда уйти. Хотя с «украденной» фотографией сделать это было значительно легче.

* *

На ходу освободив фото от рамки, Питер аккуратно свернул её и спрятал во внутреннем кармане – там, где уже лежали деньги и билеты на самолёт, о которых успел позаботиться Адам.

Они должны были по отдельности улететь в Канаду, но не успели далеко уйти.

Элль и уже знакомый чёрный гаитянин перехватили их недалеко от выхода из больницы. Элль чрезвычайно была разочарована их побегом, и не особо церемонилась, запуская в каждого из них по немаленькому разряду. Адам упал, а Питер загорелся, и она отправилась к первому, а гаитянина отправила за вторым.

И началась погоня.

Питер не знал, удалось ли скрыться Адаму, но сам сдаваться не собирался. Сбросив горящую рубашку, он помчался по переходу, и, свернув после него в сторону и перебравшись через высокий забор, очутился на каких-то складах, заставленных огромными контейнерами, вид которых внушил ему надежду, что уж здесь-то ему удастся скрыться от внимания преследователя.

Несбывшуюся надежду.

Тот человек – он как будто чувствовал, куда и в какой момент отправляется беглец, и после совсем короткой пробежки он нагнал Питера, и, швырнув его в открытый контейнер, с очень хмурым лицом тоже зашел внутрь. Убедившись, что рядом с гаитянином его способности бездействуют, Питер, тем не менее, упрямо собрался, и, сжав кулаки, кинулся на него. Но тот был гораздо крупнее, и борьбы почти не получилось, несколько секунд – и рычащий в отчаянье, в своём полуголом виде кажущийся ещё более беззащитным, Питер оказался прикованным наручниками внутри контейнера.

Как проклятое загнанное животное!

- Если запрете меня – я всё равно потом сбегу!

- Никуда я тебя не запру, – присев перед ним, неожиданно устало произнёс гаитянин, – ты заслуживаешь лучшего. Твоя мать помогла мне в трудные времена.

- И теперь ты поможешь мне? – безысходность снова начала прорастать надеждой.

Но большой человек лишь грустно покачал головой. Он собирался оказать парню услугу, но совсем не ту, на которую тот рассчитывал.

- Ты должен начать новую жизнь, Питер, – сказал он, протягивая к нему руку, и добавил извиняющимся тоном, – и боюсь, это единственный выход.

Не понимая, о чём тот говорит, шумно дыша и опасливо следя за его широкой ладонью, Питер инстинктивно попытался от неё отклониться, но это заведомо было невозможно.

Тяжёлая рука опустилась на голову, и спустя мгновение он с ужасом понял, что его воспоминания стали покидать его, таять, исчезая без следа. Все – ранние и последние – о мистере Бишопе, о способностях, о взрыве, но, самое главное, о Нейтане.

И Питер рычал и вопил, цепляясь за истончающиеся обрывки, стараясь удержать хотя бы самое важное, то, без чего не мыслил себя, но всё, словно разъедаемое каким-то химическим раствором, быстро блекло, оставляя ему на доли секунды самые кончики-напоминания о чём-то очень значимом, достаточные, чтобы успеть осознать потерю, но потом забирая и их.

Когда гаитянин отвёл, наконец, руку, внутри была только пустота.

Он хорошо поработал.

С сочувствием посмотрев на полностью дезориентированного парня, он встал и, выйдя из контейнера, запер его.

Смутные очертания человека, закрывающего двери и лязгающего замком, стали первым воспоминанием, легшим на очищенные полки памяти Питера. Точнее, молодого, полуголого, напуганного и замерзшего, запертого внутри пустого контейнера парня, не помнящего даже своего имени и не понимающего, где он и почему.

====== 53 ======

Почему он стал думать, что Питер выжил?

Возможно потому, что столь резкое выздоровление не могло произойти само по себе, а внятных тому причин никто так и не смог предоставить. Ведь мог же это быть Питер? Ведь его тело так и не нашли, а кому ещё могло прийти в голову излечивать Нейтана? Ну, из тех, кто имел возможность это сделать. Из тех, кто имел хоть какое-то отношение к способностям.

На мать он не думал, та сама была поражена, увидев его стоящим на ногах, и почти что прежним, если не считать отросших волос.

Ведь мог же это быть Питер?

Нейтан понимал, что сознательно погружается в очень опасные сети призрачных надежд и вероятных заблуждений, но ничего не мог с этим сделать. Это было единственным, что давало ему повод жить дальше.

Хоть как-то жить.

От его силы и самоуверенности не осталось и следа. Его «скафандр» полностью сгорел во время взрыва, его оболочки – все, какие были – истлели вместе с костюмом и обгоревшей плотью, и если на теле каким-то чудом нарос новый слой кожи, то его внутреннее «я» осталось болезненно, невыносимо обнажённым.

Дома он задержался ровно настолько, сколько ему понадобилось времени осознать, что здесь, с матерью, в окружении напоминаний о своём ложном и губительном прошлом, он жить не сможет. И, потоптавшись в гостиной, и забрав буквально несколько вещей из своей спальни, он, игнорируя пристальный взгляд ещё больше чем обычно сухой и демонстративно гордо держащей себя матери, отправился в квартиру Питера.

Ничего не сказав, ни о чём не предупредив – куда, на сколько и что вообще он собирается делать дальше.

Мать молча проглотила это невысказанное пренебрежение, и отпустила его. Она знала Нейтана, и догадывалась, куда тот направился, и если ему было нужно время на то, чтобы смириться с потерей брата – она была готова ему его дать.