Никогда!

Никогда!!!

Нейтан стиснул Питера ещё сильнее, прижимая к себе за голову и плечи, надеясь хоть как-то сковать его движения, с каждой секундой делающие ситуацию всё менее обратимой. Подавляемые чувства клокотали, сердце поршнем врывалось в рёбра, о том, что творилось в брюках, не хотелось и думать.

Питер – даже придавленный мёртвой хваткой – продолжал влажно сопеть и обнимать.

А потом Нейтан открыл глаза, и увидел в приоткрытых дверях кабинета самого себя.

И Питера.

Из прошлого. Незадолго до Кирби-Плаза. Удивительно молодых и ожидаемо потрясённых

Они исчезли прежде, чем он окончательно вспомнил, что это было.

Вспомнил, что почувствовал тогда: шок и недоверие, и нежелание такого будущего, будь оно хоть трижды светлым и радостным. Вспомнил, что ни он, ни Питер не узнали «парня в чёрной футболке». Вспомнил, насколько был потрясён собственным сдавшимся видом, и разозлён тем, что кто-то посмел посягнуть на его открытость, сунуться на территорию, доступную только его младшему брату, да и то, только в моменты особой беззащитности последнего.

И, болезненно поморщившись, он последним ласкающим движением провёл вниз по мягким чёрным волосам и, схватившись уже обеими руками за плечи Питера, с силой отстранил его от себя.

- Ну всё… Хватит, Пит… Хватит.

А тот непонимающе медленно моргал и пытался понять, что происходит.

* *

Господи… он выглядел, как оторванный от материнского соска котёнок – какие они бывают, круглоглазые, расфокусированные, с помятой физиономией и растопыренными лапами. И это ещё больше разозлило Нейтана – на фоне этой невинности его собственное возбуждение выглядело ещё отвратительнее.

Да господи ты боже мой, Пит что, не понимает, что творит!?

Он же не дурак – его брат – он ведь никогда дураком не был!

С рычанием, Нейтан оттолкнул его назад, вынуждая отодвинуться от края и полностью усесться на стол, и, схватив за бёдра – не дёргая на себя, а фиксируя на одном месте – с размаху двинул между ними всем своим весом… по столешнице, больно впечатавшись в неё ногой.

Старый массивный стол протестующе скрипнул.

На пол, невольно сбитые, полетели какие-то папки, лампа и пресс-папье

В глазах Питера не промелькнуло ни капли испуга. Только мучительное понимание. И готовность принимать всё, что только ни творилось с ним и вокруг него.

Что только больше раззадорило Нейтана.

Боль нисколько не отрезвила его, разве что позволила отвлечься с одной физической реакции на другую и перенаправила ярость в другое русло.

Отлично!

Его бесстрашный умный брат готов всё понимать, принимать и справляться с любыми проблемами?

Так это просто замечательно!

Поднять все блоки! Застегнуть скафандр, опустить шлем!

Раз уж принимает всё подряд – примет и это!

Меняясь на глазах, Нейтан отпрянул от Питера, отошёл к окну и, встав вполоборота, принялся демонстративно приводить себя в порядок.

Питер продолжал сидеть на столе, тяжело дыша и отчаиваясь понять, почему у них всё идёт не так? От тоски, подступившей после лишения тепла, хотелось выть.

После всего испытанного, после взрыва над Кирби-Плаза и последующих потерь и обретений, казалось, что между ними никогда больше не будет барьеров!

Но барьер стоял. От пола до потолка. И неизведанной стеклянной толщиной. Хочешь смотреть – смотри, вот тебе снова застёгнутая рубашка, вот тебе красивый рубленый профиль – хоть сейчас на рекламный щит, вот тебе стальной взгляд и стиснутая челюсть.

Дотронуться пальцем? Наверное, уже вряд ли.

Дотронуться эмпатически? Не стоит и думать.

Поговорить?

Да, он ведь, кажется, пришёл поговорить. Он, кажется, всего лишь хотел рассказать Нейтану о своей миссии; сказать, что не представляет, как наведёт на отца оружие и спустит курок. И нет, разумеется, он не ожидал, что Нейтан это одобрит, или даст совет, или что там делают обычные старшие братья. Нет, ему не нужен был обычный совет среднестатистического брата, он же не костюм выбирал! Ему нужен был его собственный, личный, единственный старший брат! Его. Нейтан. Просто. Рядом. В одном на двоих пространстве. В котором никто никому ничего не должен говорить. В котором Питер сам мог лучше чувствовать, что и как ему делать. Где Нейтан просто мог стоять вот так, как сейчас, у окна, с лицом последнего засранца – и одновременно быть рядом, даже не глядя в сторону младшего брата. И – ничего не делая – делать так, что у того уходили все сомнения, и среди множества возможных решений текущей проблемы оставалось одно, единственно верное.

Текущая проблема.

Да уж…

С каждой секундой чувствуя себя всё тошнотворнее, Питер заозирался, остро осознав недвусмысленность своей позы и, сдерживая дыхание, сполз со стола.

- Нейтан… – начал он, ещё больше подтравливая его гнев и вызывая на себя предупреждающий взгляд.

- Нет, – отрезал тот.

- Пожалуйста, мы должны об этом…

- Не должны.

Нейтан всмотрелся в отражение в стеклянной дверце шкафа и поправил галстук.

- Но…

- Всё хорошо, – полностью отрицающим это утверждение ледяным тоном заявил он, – мы просто забудем обо всём этом – и всё.

- Забудем? За… – Питер запнулся, коснувшись пальцами губ, словно останавливая самого себя от излишне экспрессивных слов. Его всё больше одолевало подозрение, что стоит ему выйти за дверь, и он больше никогда не увидит своего брата таким, каким он был на самом деле. Что место Нейтана займёт двойник-незнакомец и, что самое страшное, никто, кроме Питера, этого и не поймёт. Что всё необходимое нужно решить сейчас. Каким бы неприступным ни казался Нейтан. Какой бы сложной ни казалась необходимость сохранять собственную бесстрастность.

- А помнишь, – заново начал Питер, как можно более спокойно, – однажды ты уже закрывал глаза на очевидное. И ничем хорошим это не закончилось.

- О чём ты? – не сразу и нехотя спросил тот.

Странно, Питер, казалось бы, проявлял чудеса самообладания, но, вопреки ожиданиям, это ещё больше злило Нейтана. Откровенно говоря, его злило вообще всё, любое слово, жест, эмоция. Питеру определённо стоило бы сейчас уйти. Нейтан привык к тому, что тот чувствует всё за три километра и за три часа до того, как он сам поймёт, что с ним происходит. Но сейчас… ах да, сейчас он сам перекрыл брату весь доступ к себе. И это злило больше всего.

Злость копилась по капле.

Пока Нейтан заправлял рубашку в брюки, пока приглаживал волосы. Пока строил неприступный вид и думал, чем бы занять руки, чтобы не пойти крушить мебель. Он почти представлял траекторию летящих через комнату сувениров, фоторамок и канцелярии; почти слышал шуршание бумаг и ещё более протестующий вопль старого, ещё отцовского, стола: какое безобразие творит эта нынешняя молодёжь, какой возмутительный скандал!

А Питер ничегошеньки из этого не чувствовал – аплодисменты умению держать блок! – и продолжал говорить-говорить-говорить, не видя уплотняющейся пелены ярости за такой несокрушимой на вид выдержкой брата.

- Я о том, что ты умеешь летать. О том, как ты отказывался принимать это. Для большинства людей способности – это ненормально, но их наличие – факт, и отрицать его бессмысленно, его можно только принять! И только потом решать, что с ним делать! Так же, как и… – с самого начала не желая догадываться, но всё же догадываясь, куда клонит Питер, Нейтан, сам того не замечая, медленно, едва заметно, отрицательно качал головой, с каждой фразой брата всё больше хмурясь и всё больше желая заставить того замолчать, но только когда тот перешёл к прямым сравнениям, оборвал его.

- Нет.

- Нет? – опешивший от столь категоричного отрицания, переспросил Питер.

- Это не одно и то же! – достигнув критической точки, злость по миллиметру начала расплавлять всю невозмутимость Нейтана.

- Это – то, что ты пытаешься отрицать! – легко поддаваясь возрастающему накалу, энергично возразил Питер.

- А что, нужно устроить в честь этого праздничный фейерверк?! – Нейтан уже почти кричал.