Да абсолютно не получалось!

Поэтому – броня, чтобы защитить от себя.

И – свой собственный план, чтобы защитить от всего остального. Уязвимость Питера после утраты способностей была непозволительной. Эмпатия не в счёт, она не способна уберечь от пули, а тем более – от излишнего геройства. Так что если для безопасности брата придётся изменить сам мир – значит, так тому и быть.

Довольно иронично, если подумать.

Ни отец, ни мать, ни Линдерман, ни сам Нейтан в своих замахах на будущее никогда не были столь самонадеянны. Но стоило на кону засветиться жизни Питера, самого далёкого от подобных игр человека – и Нейтан был готов разобрать мир на кусочки и собрать его заново, только в более удобной и безопасной для младшего брата конфигурации. И не просто готов, а как никогда силён и уверен в своём могуществе.

Сильнее матери, сильнее отца.

В броне, в игре и на коне – да будь оно всё проклято! Но разве не об этом ли он когда-то мечтал? Разве даже сейчас не испытывает от этого подспудного удовлетворения?

Грёбаный политикан!

Уберечь Питера, заставив его возненавидеть себя?

Отличный план! Лучше не придумаешь!

О да, это было так иронично, что Нейтан готов был смеяться в голос, если бы этот смех так болезненно не застревал в глотке.

Господи, Питер… Пит… да за что же это всё… Ну почему – всё – так!?

* *

Матери понравилось.

Он успел поймать её оценивающий взгляд.

Конечно же, она что-то заподозрила, но на этот счёт Нейтан и не сомневался. Это было не важно. Подозрения, сами по себе, ни на что не влияли.

Он «предложил» ей то, что она всегда желала в нём видеть, и не было причин думать, что она это не «возьмёт».

- На меня больше не рассчитывай, – сообщил он, когда они стояли в её кабинете, провожая взглядами гаитянина. Тот уводил своего недоверчиво озирающегося брата, которого и язык-то больше не поворачивался называть Бароном, в одну из палат исследовательского крыла Прайматек.

- Как скажешь, – на удивление легко согласилась она, – полагаю, что дальше Питер справится и без тебя. Он давно научился это делать. Но… – она замолчала, будто сомневаясь, стоит ли говорить дальше, и, повернувшись к сыну, несколько секунд пристально изучала его: небрежность позы, расправленные плечи, засунутые в карманы брюк руки, и просто таки оглушающую демонстрацию силы и независимости. В её взгляде, остановившемся на глазах Нейтана, был не то немой вопрос, не то самостоятельная попытка уловить его мысли, но, судя по едва заметно поджавшимся уголкам её узких губ, ни то, ни другое не возымело успеха.

Нейтан мог бы ей посочувствовать, если бы не комфортное для него сейчас их состояние прохладного противостояния. Так что он просто спокойно принял её «обследование», никак не показывая своё нелогичное раздражение на фразу о самостоятельности Питера.

Радуйся, мама, своему любимому образцу сына.

Ты ведь первая взращивала в нём умение строить любые лица при любых обстоятельствах.

Отступившись от дальнейших попыток прочесть намерения Нейтана, миссис Петрелли, с ещё более прямой, чем обычно, спиной, прошла вглубь кабинета и села за стол.

Ей и нравилось и не нравилось то, что она разглядела сейчас в сыне. Его взгляд хозяина если не мира, то, как минимум, его половины, как никогда напоминал отцовский в лучшие его годы. Он определённо знал, что делает, в каждом его движении присутствовала абсолютная осознанность; и он потрясающе держался, учитывая его небеспричинные претензии к ней.

Миссис Петрелли беспокоили только две вещи, и она не смогла бы сказать какая больше: вероятность того, что Нейтан переоценивает свои силы и рано или поздно рухнет под нагромождением своих планов – или вероятность того, что эти его планы идут вразрез с той линией, которой придерживалась она, и что ему достанет нажима, чтобы довести до победы именно свой, непредсказуемый для неё, вариант событий.

Два её вечных переживания.

Умный, но недостаточно сильный?

Сильный, но недостаточно умный?

Нейтан редко разочаровывал её, но в нём было больше болевых точек, чем ей бы хотелось, и чем он сам признавал, и главнейшей из них был Питер.

И, как предполагала миссис Петрелли, в нынешнем бенефисе Нейтана тот занимал не последнее место.

Знать бы ещё какое…

Воспоминания о последних видениях заставили её непроизвольно передёрнуть плечами. Сны были ещё более путаными, чем обычно, но несколько их посылов она смогла уловить и запомнить, и об одном из них всё же сочла необходимым известить своего, показательно не нуждающегося ни в чьих подсказках, старшего сына.

Закрыв папку с лежащим на столе делом Барона, она провела пальцами по её окантовке.

- Но… – продолжила она свою незавершённую минутой назад фразу, – во всех вариантах хорошего будущего вся семья вместе.

- Ты об отце? – не удержался Нейтан от шпильки.

Она осуждающе вскинула голову, возвращая к нему свой сканирующий взгляд, и сухо возразила:

- Разумеется, не о нём, – отметая любые возможности преуменьшить серьёзность её слов; но сразу же, неожиданно разбавив сухость мягкой и бесконечной усталостью, добавила, – впрочем, и не о себе тоже.

====== 100 ======

С момента визита Сайлара прошло два дня.

Питер уже почти не удивлялся тому, что судьба, то ли из доброты, то ли в насмешку, в ответ на его безмолвную давнишнюю мольбу, раз за разом выбирает его в качестве вершителя. Но то, что он и в этот раз оказался на острие – да ещё и без способностей – для него стало полнейшей неожиданностью.

Крайне неприятной неожиданностью.

Потому что сейчас это походило не на очередной повод для геройства, а на расплату за все предоставленные ранее возможности.

С пистолетом в руках и в тисках обстоятельств – он понимал разумом ту горсть причин, по которым должен был совершить свою нынешнюю «миссию», но всё, что в нём было, помимо разума, противилось этому, пренебрегая всеми вываленными на него доводами.

И по дороге в Пайнхёрст он сбежал.

Взял – и позорно сбежал!

Путанно извинился, пообещав вернуться через пару часов, выскочил из такси, оставив гаитянина одного, и вырвался на воздух.

Это всё было слишком.

Он не собирался исчезать. Ему лишь нужно было отдышаться. Прийти в себя. Налиться уверенностью. Успокоиться и, отдавшись на волю интуиции, снова и снова убедиться, что иного решения нет.

А потом вернуться – и убить своего отца.

Раз уж это был единственный выход.

* *

Тогда, два дня назад, Питер с самого утра отправился в Прайматек.

Документы подтвердили его слова, как он и ожидал.

Чего он не ожидал – так это волны облегчения на лице матери, когда он, застигнутый ею на «месте преступления» у того самого сейфа, задал прямой вопрос.

Да, у него другие генетические родители. Да, первопричиной его появления стало желание отца получить идеального ребёнка. Да, по сути Питер был экспериментом, в те года его зачатие и не могло быть ничем иным, наука отставала от пожеланий главы клана Петрелли, и только успехи «коллег» из Европы позволили заняться вопросом об идеальном потомстве на новом поле, где можно было играть с клетками вне организма человека.

Питер стал первым таким ребёнком на североамериканском континенте, хотя в публичных данных это, конечно же, отражено не было. Более того, на годы опередив официальную медицину, он стал первым ребёнком в мире, рождённым не биологической матерью.

Продукт селекции.

В современном мире обычные, нуждающиеся в подобной помощи люди, подбирали доноров по фенотипу, гороскопу, образованию и IQ.

Его отца волновали только способности.

Разговор получился не слишком долгий, и Питер не услышал ничего такого, о чём не успел бы догадаться сам. Но ему было нужно услышать это от матери, и он был благодарен сейчас её обычной сдержанности в словах и непривычному волнению во взгляде. Она была осторожна в своих объяснениях. Не пряталась за высокомерием, и не отмахивалась от сунутых под нос бумаг как от чего-то незначительного, но и не рассыпалась в извинениях и сожалениях.