Возможно, не любого, и не сразу, но Питер и не был «любым».

Только он умел так, на полном ходу, разворачиваться на сто восемьдесят, и, не отвлекаясь на перегрузку, мгновенно проникаться эмоциями того, кого минуту назад считал противником. Только он, не имея подобного опыта, мог хоть как-то понять его.

Но тем хуже было для обоих.

Потому что у Питера не было выбора.

- С твоей способностью я смогу угадать все изменения, я смогу спасти мир.

- Мир вечно надо спасать, – с горечью возразил Габриэль.

- Ты не понимаешь, – сорвался на шепот Питер, – вы все погибнете. Все! Погибнете! Твоя семья… твой сын… миру придёт конец, – его убивало нежелание Габриэля видеть неизбежное. – Не веришь мне? – Он протянул ему кисть. – Нарисуй! Сам увидишь! Нарисуй будущее!

Мрачно уставившись на кисть, как на личного врага, Сайлар всё-таки решился и взял её, и, предупредив Питера, чтобы сын не видел его в этом состоянии, подошел к мольберту и вошёл в транс.

* *

Ему не понадобилось много времени.

Уже совсем скоро он стоял, опустив испачканные в краске руки, и обречённо смотрел на раскалывающуюся на куски планету. Питер стоял рядом и молчал, словно давая ему время свыкнуться со всеми последствиями этого рисунка.

Хотя почему «словно»? Он точно делал это осознанно, наверняка зная о том, о чём думает Габриэль. С этим своим серьёзным всепонимающим взглядом.

Питер, Питер… Если бы он знал, о чём просит. Если бы знал.

Гэбриэль прекрасно отдавал себе отчёт в том, что изменение прошлого вряд ли позволит ему снова справиться с голодом – слишком много и слишком тонких условий для этого потребовалось в этот раз, и вряд ли он сможет снова подружиться с Питером, и сын… его маленький Ной… он тоже вряд ли у него будет.

Но на это была хоть какая-то надежда.

А на то, что мир выживет, если они не вмешаются, уже не было.

Его Питер, брат, уже был мёртв, и это была только одна из первых трещин на стеклянном шарике его счастливой жизни. Остальное было делом времени.

Время… всегда – время…

И он достал свои старые поломанные часы с разбитым стеклом, и протянул их своему гостю.

- Сайлар? – недоумённо прочёл тот надпись на циферблате.

- Это мой шрам. Память о том, кем я был. И кем могу стать.

- Они не идут, – покрутил в руках старый механизм Питер, – почему ты ничего с ними не сделал?

- Хочешь получить мои способности – почини их, – Габриэль с каким-то паническим благоговением уставился на ловко вскрытую телекинезом заднюю крышку металлического корпуса. Его жизнь, его ад, его суть – эти часы были символом его дара и его голода, квинтэссенцией чуда и проклятия.

- Прислушайся… Это как симфония. У каждого инструмента своя партия, вместе они составляют идеальную гармонию, – он отошёл в сторону, отвернувшись; не глядя, но чувствуя все действия Питера, и почти шептал, невольно заражая того ощущением священнодействия, заставляя прислушаться к внутренним вибрациям, поддаться желанию узнать, – если поймёшь устройство часов, сможешь понять что угодно.

Послушно поддаваясь мерности его голоса, «ученик» приподнял телекинезом в воздух несколько маленьких деталей, стараясь даже так, на весу, не нарушать схему устройства.

- Причины. Следствие… – продолжал проговаривать «учитель».

Питер исправил пару погнутых шестерёнок и, не замечая больше грубых локальных повреждений, охватил взглядом всю конструкцию.

- Действие. Противодействие.

Представил её единым целым, отбрасывая все несостоятельные способы её соединения, оставляя только один, единственно верный.

- Как изменить будущее…

Шестерёнка покачнулась и, прокрутившись, встала на место; маленькая невидимая пружинка внутри подтянулась на несколько микрон; механизм замер в преддверии новой жизни, и на одновременном выдохе двух людей, оглушительно затикал.

Питер застыл, прислушиваясь к изменениям внутри себя, и вскинул напряжённый взгляд на Габриэля.

- Теперь ты знаешь… – глухо сказал тот, – мне очень жаль…

* *

Наличие способностей у противников не предполагает долгой схватки. В этой битве почти наверняка победит тот, кто дотронется до врага первым.

Многое зависит от везения. Многое – от готовности защитить или умереть.

Но определяющим фактором чаще всего является страх.

Особенно если враг умеет этим страхом питаться, усиливая свои возможности прямо пропорционально внушаемому ужасу.

* *

Наверное, за ним как-то проследили до дома Габриэля. А, может, просто догадались, где можно найти двойника убитого террориста. Всё, что они хотели – это чтобы Питер сдался, и тогда они пообещали не тронуть ни хозяина дома, ни его маленького сына, удерживаемого ими в заложниках.

Ной молчал, но в его глазах была паника. Он смотрел на отца, цепляясь за него взглядом, изо всех детских сил веря в то, что тот обязательно его спасёт. И дядя Питер тоже.

Ведь они самые сильные.

Ведь они самые главные герои.

Конечно, те сумели возразить нападавшим.

У них было слишком много поводов выкрутиться из этой ситуации без потерь. Перевес был на их стороне, несмотря на то, что противников было трое. Питер успешно отвлекал двоих, Габриэлю достался тот, что удерживал сына. Он сумел освободить Ноя и, крикнув ему спрятаться подальше, встал перед врагом со взглядом, не сулившего ничего хорошего тому, кто посмел дотронуться до его ребёнка.

На его стороне были десятки самых мощных способностей этого мира.

У врага была лишь одна, он был чуток к страху, и даже в этом он был бессилен перед стоящим на его пути человеком, абсолютно его не боящимся. Но в глубине комнаты, далеко за спиной Габриэля, пытаясь спрятаться за стулом, съёжившись на полу, сидел его сын. И каким бы храбрым ни был этот малыш, сейчас его сердце заходилось от ужаса, наполняя тёмную сущность врага гигантской силой.

Недобро ухмыльнувшись, враг впитал его страх, вскинул руку и отшвырнул Габриэля через всю комнату, сокрушая всё, что попадалось у того на пути.

Тот остановился уже у самой стены, среди обломков стола и нескольких стульев.

Рядом с бездыханным телом своего сына, не сумевшего выдержать этого крушения.

Всегда такого вёрткого и живого сына, сейчас вдруг ставшего вялым и почему-то невесомым – этот факт особенно поразил Габриэля, заставляя согнуться пополам над неподвижным телом.

Выбивая из лёгких воздух, пережимая гортань.

Наполняя пустотой и тупым недоумением – почему это должен был быть он?

Его маленький Ной – центр огромной стеклянной вселенной, разлетевшейся вместе с его смертью на миллионы осколков, высасывающей жизнь из склонившегося над сыном Габриэля Грея, наполняющей безудержной силой поднимающегося с колен Сайлара – почему именно он?!

Почему?

- Они убили его, – прошептал возродившийся, чтобы отречься от жизни, Сайлар, глядя то на Питера, то на свои разгорающиеся изнутри руки, – они убили его.

И несколько мгновений спустя ослепительная вспышка поглотила комнату, дом, целый город в Техасе, и стеклянные остатки личной вселенной Габриэля Грея, не оставляя этому проклятому миру ни единого её осколка.

====== 77 ======

Грудь распирало.

Ничего не болело, но чувство было такое, что любое воздействие извне обойдётся ему на порядок больнее, чем раньше.

Осторожно открыв глаза, Питер уставился на ослепительно белый потолок, расплывающийся из-за какой-то мути перед глазами, скользнул взглядом по неуютным кафельным стенам, двери, имеющей неприступный вид. Повернул голову набок и, дёрнувшись от неожиданности, чуть не содрал кожу на плотно обвязанных запястьях.

На соседней кушетке лежало тело его двойника.

С трудом превозмогая мысль, насколько тот, с расслабленным после смерти лицом, выглядит моложе и спокойнее, и от этого слишком похоже на него самого, Питер отвернулся и, закрыв глаза и стиснув губы, попытался освободиться от пут на руках.

Бесполезно.

Способности молчали.

В груди нехорошо засвербело.