– Они были зверски убиты. Преступникам удалось скрыться. Личности убитых установлены. Это известная предпринимательница и её муж – учёный, биолог. На видеозаписи, снятой камерой в подъезде дома, хорошо видно, что преступники вошли в дом и поднялись на седьмой этаж. Один из бандитов оказался девушкой. Описание соседей, видевших парочку, подходит под описание дочери предпринимательницы и её мужа.

В кадре показалась дверь с номером моей квартиры. Я занервничала. Не знаю, на что надеялась, может, на ошибку? Совпадение? Мало ли домов и квартир с таким же номером…

Вездесущий оператор прошёл внутрь, показывая разруху, кровь, лохмотья, обрывки. Словно там побывал Джек-потрошитель и порубил всё, что двигалось и не двигалось, гигантским топором. Я с ужасом узнавала и не узнавала очертания своего родного и теперь такого недосягаемого отчего дома.

Камера остановилась на расколотом надвое компьютерном кресле, залитом чьей-то кровью, с очерченным мелом силуэтом. В кадре рядом с креслом на полу – такой же силуэт. И море… Нет – океан крови.

Я тяжело сглотнула. Глаза вновь застлала пелена, а по щекам текли слёзы. Меня затошнило, и стала бить крупная дрожь.

Нет! Пусть будет так, что родителей не было дома в тот страшный миг!

Жаль тех, кто погиб!

– Это были не мои родители! – оказывается, я кричала во весь голос.

Остап сдавил меня в тисках стальных объятий. Он держал, а я вырывалась, билась в его руках, сопротивлялась. Хотела убежать, куда глаза глядят… Или не глядят… Как этого хотела я.

Надолго меня не хватило – обессилела. Остап положил меня на диван, вытер ладонью мои щёки. Я смотрела в потолок, пытаясь отрешиться от всего, выкинуть из головы страшный сюжет.

Родители живы. Это убили кого-то другого. Они живы.

– Оська, живо собирайся сам и вещи Альки прихвати, – резко скомандовал бледный дядя Семён. – С минуты на минуту тут могут быть полицейские. Бегите, дети, я вас прикрою. Отвлеку их. Скажу, что вы на охоту ушли, будете лишь завтра.

Остап метнулся наверх в наши комнаты – я слышала топот на ступенях. Всё никак не могла взять в толк, чего они с отцом переполошились? Зачем нам уходить? Убили не моих родителей. Папа мне эсэмэмску прислал – значит жив. И мама жива, как она может умереть? Никак.

– Давай вставай, детонька, спеши, – поднимая меня за плечи и усаживая, сказал дядя Семён.

– На охоту? – спросила я.

Ося нахмурился. Почему? На охоту ведь пойдём. Или опять будет припоминать мне что-то из детства?

Он снова стоял в гостиной, уже с двумя рюкзаками, и протягивал мне походную экипировку.

– На охоту, деточка, на охоту.

Клацая зубами, я стала судорожно натягивать на себя штаны и гимнастёрку, хлопковые носки и боты на шнуровке. Мне было всё равно, отвернулись мужики или смотрят на то, как я негнущимися пальцами пытаюсь завязать бантики на шнурках.

Я не могла поверить в реальность происходившего. Ещё недавно казавшаяся мирной и безмятежной жизнь, сделав резкий финт, повернулась ко мне своим филейным местом. Рухнуло всё, что долгие десятилетия выстраивал отец, о чём заботилась мать…

В нашем московском доме произошло убийство, и я – подозреваемая. Не я, конечно, а девушка, похожая на меня. Родители, наверное, переполошились.

Столько крови…

Бедная мама, она не сможет там ночевать. Папа о гостинице, думаю, позаботится. Они всегда друг о друге заботились.

Почему я говорю в прошедшем времени? Мои родители живы!

Живы, чёрт возьми!

Присев «на дорожку», прощаясь, мы обнялись с дядей Семёном. Увидимся ли мы ещё когда-нибудь? Наверное, нет! В новостях объявили, что я под подозрением и в бегах! Стиснув зубы, подавила слёзы жалости к себе. Дождавшись Остапа, вышла следом. Мы направились по тропе, уводящей в лес, в безопасность.

Оська снова взвалил оба наших рюкзака на себя, а я шла налегке, только туесок из берёсты болтался на бедре, пристёгнутый к поясу. Куда же в лес, да без него? Ни ягод, ни грибов не набрать…

В голове снова возникла страшная картина из репортажа: кровь, очерченные мелом силуэты…

Мои родители живы!

Не думать о том, что произошло в квартире! Следствие проведут, и мы встретимся.

После яркого солнечного дня полумрак леса давил на нервы и отражал моё внутреннее состояние. Надо же, уже стемнело. Странно, когда пили чай, был полдень. Ничего себе я отключилась. Теперь понимаю, отчего дядя Семён выглядел таким бледным. Побелеешь тут, когда гости в обмороки падают.

Я принюхалась. Пахло кострами, затопленной соседской баней, еловыми шишками, телом Остапа. Он шёл впереди без фонарика. Впрочем, какой фонарик, если луна в полнеба? Только в таёжной глуши можно увидеть настолько яркие звёзды, а ещё, пожалуй, на море. До моря далеко, а тайга – вот она, тут.

Мы двигались в сторону оврага. Собирался провести Линку по его дну, а потом вскарабкаться наверх. Далее – правее и прямо, примерно пару километров. Жаль, топали в ночь, могли бы сразу в санаторий махнуть.

Там хорошо, уединённо. Давно прикрыли территорию за ненадобностью, никто денег вкладывать не хотел. Владелец – местное здравоохранение, но и ему дела нет. Всего персонала – директор да смотритель. Корпуса стоят в хорошем состоянии: Егорыч следит, чтобы не растащили добро.

Отец Алины часто к нему наведывался, и мы за компанию. Оказывается, знали друг друга мой отец, дядя Боря и местный сторож сто лет: вместе работали. В девяностые контору закрыли, Егорыч подался в наши края, как и мой отец, а дядя Борис ушёл годом раньше – его пригласили работать в Латвию, на немецкий концерн.

М-да. По Андрею Егоровичу сейчас и не скажешь, что был он когда-то научным сотрудником, да ещё и степени какие-то там имел. Любитель ватников, валенок и губной гармошки. Ему лет семьдесят, наверное… Бодро держится: на лице почти нет морщин, подтянут. Зимой и летом купается в прудах возле деревни.

К Егорычу, конечно, сейчас дело стоящее – духовная терапия. Скверно, что не сразу к нему. Хотя… Какая разница? После того, что пришлось услышать по телевизору, с Алиной не дошли бы по-любому. Сейчас пусть медленно, но передвигаемся, и то ладно.

Я остановился и обернулся. Девушка шла неторопливо – сказывался терапевтический эффект от отцова отвара. Набухал он ей, будто мужику здоровому – теперь вот будем плестись, точно заблудившиеся в лесу козы. Что за спешка такая? Ей бы отлежаться, выспаться… Такой стресс пережила, что не каждому по силам.

Попёрлись к лешему на рога, на заимку! Здрасьте, я ваша тётя!

Ладно, отоспится в поселении. Я туда ходил три дня назад, всё вроде в порядке, на месте, нормально устроимся.

– Линка, чего ползёшь, как черепаха? Волк за задницу цапнет. Давай уже, время поджимает!

Чего полез? Ей и так не сладко. Вон глаза стеклянные какие – сейчас заснёт. Может, её себе на спину посадить? Она лёгкая – унесу.

– Иду я, – бросила девчонка. – Ты свети мне под ноги, спотыкаюсь.

Я направил луч света от фонаря прямо под ноги Алины. Девушка наступила на яркое пятно, словно на солнечного зайчика. Мы так в детстве играли с котом: ловили яркий луч зеркалом и пускали на землю, а кот бегал, пытался сцапать. Помню, мы смеялись до одури.

Вдруг Алина застыла и тряхнула головой. Я подался к ней, но она вскинула руку, тем самым подавая знак, чтобы остановился. Замер, мало ли что…

Алина постояла с каменным лицом совсем недолго, но по мне так вечность. Я шарил взором по её фигуре, по траве под ногами, пытаясь отыскать врага – змею. Потом девушка покачнулась, и я не выдержал, рванул к ней. Вовремя – успел подхватить. Алина повисла на моих руках.

Она в сознании, только глаза безумные.

Чёрт! Мало в неё отец влил отвара, ох, мало! Пусть бы я тащил её всю дорогу на себе, но не боялся бы истерики или обмороков.

– Ты как? – поцеловав щеки, лоб, чтобы определить нет ли температуры, спросил я.

Видно, скверно. Фонарик в руке освещал тропинку, а не нас. Я почувствовал губами выступивший на лбу подруги пот, что весьма странно – в лесу прохладно.