И вдруг внятно увидела дом дяди Семёна. Хозяин стоял на крыльце и разговаривал с худым мужчиной. Если б тот не горбился, то был бы высоким, как Остап. Картина стала увеличиваться, словно незримая камера приблизилась и замерла. Теперь незнакомца, говорившего с отцом Оськи, рассмотреть не составляло труда. Неприятный тип – вот бывают такие – не нравится, и всё тут. Вроде вид презентабельный, пусть и одет в джинсы, рубашку и поверх неё тонкий свитер, а вот кажется скользким, ненадёжным.

– Алька, что там слышно? – раздался голос сторожа.

– К дяде Семёну пришёл незнакомец с мерзкой улыбкой. Он спрашивает обо мне и об отце. Собака взбесилась: лает, рычит, захлёбывается. Похоже, Семён Георгиевич его знает, незнакомца, разговаривает с ним, как… Разговаривает не как с приятелем, но руку пожал и лицо у дяди Семёна озабоченное.

– Как выглядит этот тип? – ненавязчиво перебил меня Егорыч.

– Худощавый, – как под гипнозом, ответила я. – На носу блестят круглые очки, дужки которых заправлены за лопуховидные ушные раковины. Большой рыхлый нос, свисающий с лица баклажаном. Он лебезит перед дядей Сёмой. А маленькие глазки всё время бегают из стороны в сторону.

Изображение исчезло так же внезапно, как и пришло. Я встряхнула головой, будто спросонья. Посмотрела на Остапа и удивилась: он буравил сторожа злым взглядом.

Что здесь происходит, чёрт побери?

– Мы, пожалуй, отдохнём с дороги, дядя Андрей, – напористо и ворчливо сказал Ося, поднимаясь из-за стола. – Спасибо за ужин и тёплый приём.

– Конечно, ребятки, – спохватился охранник, тоже вставая и собирая тарелки.

– Егорыч, я помогу! – тоном, не терпящим возражений, сказала ему, с упрёком посмотрев в спину удаляющегося с кухни Оськи.

– Да справлюсь я, дочка, иди прими душ! – стушевался дед.

Но я и слушать не стала, отобрала тарелки у Егорыча и поставила их в раковину, принялась за мытьё. Но не оставлял меня в покое навеянный эпизод. Колебаться не в моих правилах, предпочитаю решать всё и сразу, потому негромко спросила:

– Ты же узнал его по описанию?

– Похож на одного коллегу по лаборатории, – мрачно подтвердил он.

– Оська считает меня повёрнутой. Но я тоже себя такой считаю… С некоторых пор. Вижу, что видеть не могу. Да и не спорю – чокнутая.

– Что ты! Скажешь тоже! – возразил Егорыч.

– Он думает, что я не в себе, – настаивала я на своём. – Я же вижу, какие он взгляды на меня бросает!

– Не думаю я так, – сварливо сообщил Остап, входя в помещение. – Просто странно всё со стороны выглядит… Экстрасенсы отдыхают.

Сторож почесал затылок:

– А может, в тебе открылось ясновидение?

– Ага! – хохотнул Остап. – Андрей Егорович, ты – учёный человек! Странно слышать от тебя про ясновидение. Вообще от вашей компашки: дяди Бори, папы и тебя такое слышать дико. Я перед приездом Алинки с дядей Борей по скайпу разговаривал, так он тоже про ясновидение задвигал, а папа – верил и поддакивал ему. И всё это говорят учёные с мировым именем!

– Ну, так… – пожал плечами сторож, – чего в наше время-то не случается…

– Ещё скажи: инопланетяне существуют.

– Наукой не доказано обратное, – хмыкнул мужчина, – значит теоретически возможно.

Остап подошёл ко мне, обнял за талию, чмокнул в макушку и, повернувшись к сторожу, с улыбкой в голосе сказал:

– Прикалываешься, Егорыч?

– Да.

Короткий ответ пожилого мужчины прозвучал так ясно, чисто и просто, что я едва не выронила намыленный бокал из рук. В душе словно что-то перевернулось, застыло, как тогда, после сообщения об убийстве в нашей квартире. «Да» прозвучало приговором.

– Жаль, вижу только твоего папу, а не своего, – вздохнула я и принялась вытирать посуду полотенцем.

Егорыч промолчал, лишь по-стариковски поджал губы. Я заметила, что его рука дрожала, когда он засовывал хлеб обратно в пакет.

Ося уселся обратно на стул и нервно барабанил пальцами по столу. Мы со сторожем тоже присели с ним рядом.

– Я вот что подумал, – начал Андрей Егорыч, поглаживая ладонью столешницу. – Под твоё описание, Алина, подходит один наш общий знакомый. Звали его Николай Запрудный. Амбициозный, завистливый и меркантильный до мозга костей человек. Работал в нашей лаборатории. Избавиться от него не могли – сын одной шишки. Ничего сказать не могу, он подавал надежды и работал по призванию. Просто мы его недолюбливали. Вечно суетился, вертелся… Как-то не заладилось у нас… Знаю, что после развала Союза, а за ним и лаборатории, подался он в коммерцию. Прыткий очень оказался. Слышал, что связался с зарубежными партнёрами, пристроился. Приторговывал разработками, что его родственничек через него слил зарубежной компании. Оно и понятно, наукой в то время мало интересовались, думаю, хоть так, через продажу, достижения не пропали.

– А сейчас что ему нужно? – удивилась я.

– Откуда мне знать, девочка? – разведя руками, неубедительно отмахнулся Егорыч. – Может, предложить хочет что-то. Только мы ведь от дел отошли давно, в науку не суёмся.

– Спасибо, дядя Андрей, – сказала я, поднимаясь со стула. – И взаправду, устала я, пойду приму душ и прилягу.

– Правильно, дочка, – похвалил он. – Ты иди, пока я посылку от отца принесу.

Я направилась в отведённое нам с Остапом помещение. Друг детства задержался на кухне, что-то тихо обсуждая с Егорычем. Попав в комнату, я, на автопилоте взяв широкое махровое полотенце, направилась в душ.

В кабине нещадно тёрла себя мочалкой, стараясь стереть наваждения от событий предыдущих дней. Мне казалось, что если тщательно потереть себя, я смогу исправить страшные выверты судьбы, нависшие над моей семьёй. Все считают родителей умершими. Они ещё увидят, что ошибаются! Не могли они меня бросить одну на этом свете, так внезапно и нелепо покинуть этот мир.

Чушь какая! Моя мама… мамулечка – деловая женщина. Их с отцом всё время охраняли…

Я согнулась в кабинке, прижавшись к её стенке, беззвучно затряслась. Глаза щипало от слёз, но струи воды смывали солёную влагу. Мышцы и челюсти сводило – так сильно я стискивала кулаки и зубы, чтобы не кричать от страха и тоски.

Н-е-е-е-т! Они живы! Живы!

Распрямилась. Тело сотрясалось, будто стояла под ледяной водой. Стала растирать кожу до покраснения, до боли. Оцепенение отпускало, и я начала чувствовать обжигающие струи, вдохнула горячий пар. Постояв ещё немного под душем, я выключила воду.

Надо выходить.

Нащупав ногами чужие шлёпанцы, просунула в них ступни. Сняла с крючка на внешней стороны двери кабинки полотенце, промокнула и отжала волосы, вытерла тело. Вспомнив, что вся одежда осталась в комнатушке, обмоталась полотенцем и вышла наружу.

Сидевший на диване Остап вскинул голову и застыл с восхищённым выражением глаз. Рядом с ним лежала коробка, завёрнутая в специальную бумагу для посылок. Я направилась к дивану, придерживая полотенце, чтобы не слетело, взяла посылку.

– Оденься, потом рассмотришь.

Я замешкалась, сомневаясь, стоит попросить у парня чистую футболку или нет. Вид у Оськи стал хитрющий, и я прикусила язык. Собрала вещи и вопреки здравому смыслу направилась в санузел, там оделась.

Донёсся собачий лай. Такой оглушительный, что невольно внутренне напряглась. Ясно одно: у ворот чужаки.

– Где Алинка? – донёсся из-за двери встревоженный голос Егорыча. – Собирайтесь немедленно!

– Что случилось?

Я ускорилась со сборами, покинула санузел.

– Некогда лясы точить, – вместо ответа бросил сторож. – Сейчас вы собираетесь и топаете к шестнадцатому корпусу. Это по дороге прямо и направо до тупика. Здание проходное. Пройдёте его насквозь. Камеры в том крыле не работают, и вас не сразу заметят.

– Да что происходит?! – не выдержала я. – Вы знаете что-то большее, чем остальные, дядя Андрей? Скажите! Почему такая спешка? У вас проблемы? У меня? Что случилось?!

– Нет времени, – отмахнулся от вопросов Егорыч. – Потом ты всё поймёшь. У тебя проблем нет, как и у меня, есть обстоятельства. Собирайтесь. Значит, так… В заборе прямоугольный люк. Вот ключ, отопрёте его и закроете с другой стороны. Там, в лесу, осторожнее. За забором крутой спуск, шеи себе не переломайте. Посылку отцову забери.