Такова философская религия. Не является ли она непримиримым врагом религии народной? не представляет ли в ее главах сплошную фантазию, путаницу и хаос все содержание этих мифов, освященных долговременным поклонением? Народ обожествил небесные светила. Но разве светила в своих идеально правильных движениях не являются прямым обнаружением закона, т. е. разума, Бога? Народ почитает Юпитера, как даря богов и людей. Не скрывается ли под этим верованием предчувствие той связи, которая соединяет между собою все части вселенной, образуя из них как бы единое тело, подчиненное общей душе? Религия предписывает уважение к законам, верность долгу, почтение к умершим; она указывает опору слабости человеческой в богах-промыслителях. Не есть ли она и в этом случае истолковательница и помощница разума? Разум, который есть истинный бог, не представляет чего-либо абсолютно недоступного для человека: человек причастен ему. Итак, религиозные верование могут иметь человеческое происхождение и в то же время быть достойными уважения. Задача философии состоит в том, чтобы углубить скрытую связь между традиционными доктринами и вселенским разумом и поддержать в этих доктринах все то, что содержит в себе крупицу истины.

Таков тот путь, которым философия пришла мало» помалу к примирению с религией. Уже Платон и Аристотель приемлют традиционное верование в божественность неба и небесных светил и вообще ищут в мифах следов и зародышей философской мысли.

У стоиков разум, принимая пантеистический характер, становится главной частью души человеческой и в то же время основным началом и конечною целью всех вещей; в этой форме он неизбежно присутствует во всяких естественно зародившихся верованиях человека, во всем том, что научает людей возвышаться над их личными мнениями и страстями. Конечно, мифы, легенды, религиозные обряды не заслуживают ничего кроме презрения, поскольку они низводят богов до уровня человека или еще ниже. Но в основе этих повествований, если мы сумеем их понять, если мы под их буквальным смыслом раскроем их смысл аллегорический, мы найдем истину. Зевс есть образ Бога, ибо он своим единством и своим всемогуществом связывает между собой все вещи; второстепенные боги суть символы божественных потенций, каковые проявляются в многочисленности и разнообразии элементов, в продуктах земли, в великих людях, благодетелях человечества. Тот же самый Зевс, в зависимости от того, с какой стороны мы его рассматриваем, оказывается то Гермесом, то Дионисом, то Гераклом. Геракл — это сила, Гермес — божественное познание. Культ Геракла есть почитание усилия, напряжения, прямоты, и презрение к трусости и сластолюбию. Увлеченные на этот путь, стоики не могли остановиться, и фантазия их на почве аллегорического толкование мифов не знала никакой меры. Они увлекались желанием спасти возможно большую часть из народных верований и обрядов, полагая, что разум, раз он должен иметь силу не только для избранных, но и для всех людей, должен облекаться в различные формы, отвечающие различным уровням развития людей.

Последним замечательным проявлением философского духа греков был неоплатонизм, который, рассуждая о сущности разума, хотел в своем учении о бесконечном едином подняться над самим разумом. Но чем трансцендентнее становилось божество неоплатоников по отношению к вещам, по отношению к жизни и самой мысли, тем сильнее ощущалась неоплатониками необходимость ввести между низшими и высшими формами бытия иерархию промежуточных существ. Этот то промежуточный слой как раз и совпал с областью народно-религиозных представлений. Боги народной религии, близкие слабостям человеческим, протягивают нам руку помощи, чтобы поднять нас к верховному богу. И Плотин, а также ученик его Порфирий, мало-помалу оправдывают с точки зрение разума все элементы традиционной религии: мифы, священные предания, культ св. изображений, молитву, жертвоприношения, чародейство. В качестве символов, вставленных между тем, что воспринимается чувствами, и тем, что доступно только разуму, все эти вещи хороши и истинны, ибо они необходимы для того, чтобы обратить людей к невещественному и неизреченному.

Такова та позиция, которую по отношению к религии заняла греческая философия. Преемница последней, христианская мысль разбила те рамки естественного познание и действия, в которых расположилась эта философия. Страстная жажда бесконечной любви и мощи, чуждая ясному гению греков, приводит к тому, что религиозная идея хочет быть чем-то большим, чем высшее объяснение, совершенный образец, жизнь и единство вселенной. И прежде всего она утверждает себя, как нечто самодовлеющее. стоящее вне вещей и над ними в силу своего единственного совершенства и абсолютного могущества. Бог существует, ибо он есть мощь, величие и независимость, ибо он есть самостоятельное. существо. Отныне духу человеческому нет надобности с усилием, индуктивным путем подниматься по лестнице усовершенствований, доступных для него в нашем мире, где он, будучи сам далеко не совершенным, является причиной этих усовершенствований. Бог христианства открывается сам собою, независимо от всех других существ этого мира, которые, созданные по произволу из ничего, являются лишь образчиками его могущества. Таким образом, религия стремится развернуться на полной свободе, устремив взоры только на Бога. Она хочет остаться самою собою до последних возможных пределов, тогда как религии, основанные на созерцании природы и и человека, всегда сохраняют примесь антропоморфизма и натурализма.

В этом-то смысле Христос и сказал людям: „вы заботитесь о многом, а одно только нужно“, и далее: „ищите прежде всего царствия Божия, все же прочее приложится“.

Казалось, сам дух, ничего не заимствуя у материи, готов реализоваться в этом мире, образовав из себя особое сверхприродное тело.

Однако фактически христианской мысли пришлось считаться с условиями того мира, который она хотела завоевать, с его учреждениями, нравами, верованиями, преданиями. Чтобы быть понятым, необходимо говорить языком тех людей, к которым обращаешься.

В форме греческой философии рациональная и научная мысль встретилась с христианством. С одной стороны встреча эта послужила для христианства толчком к тому, чтобы отчетливее осознать свой собственный принцип, развить его и точно формулировать. Учению, озаренному чистым естественным светом, по которому Бог не отделяется от закона природы, по которому мир сам по себе восприимчив к очарованию гармонии и справедливости, христианство противопоставило веру в сверхъестественное откровение, глубокое сознание ничтожества и испорченности естественного человека, Бога любви и сострадания, который сделался человеком, чтобы спасти людей. Но с другой стороны, когда языческие писатели поносили эти идеи, как противоречащие разуму, христиане, принимая точку зрение своих противников, протестовали против этого обвинения; и Ориген в полемике с Цельзом доказывал разумность христианской веры.

Тем самым христианские мыслители вступили на путь, приведший их к так называемой схоластике. Так как христианство стремилось овладеть жизнью человека во всей ее полноте, оно должно было гарантировать удовлетворение потребностей познание в такой же мере, как и потребностей воли и сердца. Но тогдашнее познание представляло из себя тот шедевр ясности, логики и гармонии, который именовался греческой философией. Перейти от веры к знанию значило, таким образом, соединиться с этой философией. Истина не может противоречить истине: один и тот же Бог, совершенный и правдолюбивый, является источником и естественного просвещение и таинственного откровения. Поэтому истинная философия и истинная религия в сущности представляют одно и то же.

Этот взгляд Скота Эригена является однако слишком общим и неопределенным. Как по своим источникам, так и по своим задачам философия и религия не совпадают между собой. Примирение между философией и теологией не подлежит спору, но каждая остается в своей области. За философией остается познание вещей, сотворенных Богом, и тех сторон божественной природы, которые могут быть выведены из рассмотрение его творений; за теологией — познание сущности и внутренней жизни божества. Разум и вера разделяют между собой область бытия таким же способом, как папа и император разделяют между собою власть в человеческом обществе. Они ни в коем случае не равны по достоинству: разум и вера образуют феодальную и аристотелевскую иерархию, в которой низший обязан выполнять долг верноподданного по отношению к высшему, а высший гарантирует безопасность и права низшего. Философия доказывает то, что изрекает вера. С своей стороны благодать не разрушает природы и разума, но осуществляет во всей полноте заложенные в них потенции.