Леонид не стал садиться на скамейку, а встал со мной вместе позади последнего ряда. Наконец пожаловал и сам Спартак. Он как всегда был в пурпурном плаще и шлеме с павлиньими перьями — видимо, он стремился выглядеть военным на публике для поднятия боевого духа. Спартак поднялся на трибуну и уселся в третьем ряду. По его левую руку сел Аристид — Спартак сделал его своим секретарем. Вслед за Спартаком на трибуну взошла и его свита.

И вот на арену (я так называю огороженную часть площади) вышла первая пара гладиаторов-секуторов[20]. Лица их были закрыты шлемами с сетками. Но сражались они безо всякого энтузиазма, размахивая мечами в воздухе и явно не желая убивать друг друга.

Разочарованные зрители свистели и бросали на сцену гнилые яблоки. Но тут один из гладиаторов перешел в наступление и ранил другого, так что тот упал на землю. Оставшийся на ногах стоял в нерешительности возле.

— Добей его, смелей! — вопила публика, и разгоряченные видом крови зрители опускали большие пальцы вниз, к земле. Но победитель никак не решался на последний шаг.

Ситуация разрешилась самым неожиданным образом. Спартак встал со своего места и со словами «Эй ты, сопляк, смотри, как это делается!» вынул из-за пояса кинжал, размахнулся и бросил его своей могучей рукой.

Пролетев по воздуху шагов двадцать, кинжал в точности опустился на горло распростертого гладиатора, аккуратно его перерезав, а возле образовалась лужа крови. Публика взревела от восторга при виде такого гладиаторского профессионализма[21]. А я ощутил приступ дурноты и тихо потянул Леонида за тунику:

— Уйдем отсюда!

Леонид, бледный, тихо ответил:

— Нельзя, потерпи! Будь мужчиной! Соберись с духом.

Подбодренная финалом предыдущего боя, вторая пара гладиаторов сражалась уже с большим энтузиазмом, пока один из них не был повержен на землю. Толпа снова завопила: «Добей его! Не жалей».

Но в этот момент Леонид шепнул мне на ухо:

— Закрой глаза.

Я послушался и не видел, как был убит второй гладиатор.

Потом выступали еще три пары гладиаторов. Больше пленников для гладиаторских сражений у Спартака не оказалось, так что публика собралась было расходиться, но тут на арену вышел бродячий музыкант с кифарой. Он низко поклонился вначале Спартаку, а затем зрителям со словами:

— Господин! Почтенная публика! Я — бедный музыкант, странствую по свету, давая концерты. Позвольте усладить ваши уши пением.

В нем трудно было узнать того хозяина, которого я видел при первой встрече. Он сильно похудел, черты лица осунулись, а подбородок и щеки заросли щетиной, к тому же на нем был парик. И все-таки я узнал его по голосу.

— Ну что ж, давай! — громко сказал Спартак, и начавшая было разбредаться публика вернулась на свои места.

И хозяин запел. Вначале он пел о любви, и публика смолкла, завороженная. Куда исчезли кровожадность и пальцы, повернутые вниз? Хотя арена была залита кровью, воспоминания о сражениях и смерти рассеялись как мираж. Как будто бы раскрылся другой, светлый мир и началась новая жизнь. Хозяин пел о любви Орфея к нимфе Эвридике, погибшей из-за укуса змеи, и о том, как тот спускался к ней в царство мертвых, и на глазах многих рабов в толпе зрителей выступили слезы, думаю потому, что в рабстве лишь немногие могут найти любовь. Но вот певец перешел к задорным деревенским песенкам, и многие зрители стали ему тихо подпевать, отстукивая ритм пятками и качая головами, и бросали медные монетки на арену. И странно — казалось, хозяин хотел нравиться этой публике. Казалось, он забыл, что перед ним толпа взбунтовавшихся рабов и разбойников, и в своем исполнении стремился передать общий настрой. Когда он кончил песенку, видимо, помощник Спартака, сидевший от него по правую руку, молодой и кучерявый, поднялся со своего места и прокричал:

— Эй, певец, знаешь ли ты песню о свободе? Ла-ла-ла… нет тебя горше, нет тебя слаще… Если хорошо споешь, дам тебе золотой!

Это была лагерная песня, сочиненная знаменитым кифаредом Помпонием, и кто же ее не знал?

Публий Домиций поклонился, сильнее ударил по струнам и запел: «Свобода, свобода, умрем за тебя… и нет тебя горше, и нет тебя слаще…», и когда он пел последний куплет, внезапно зрители стали ему подпевать, и громогласный хор вознес к небесам хвалу свободе, за которую он сражался, а затем все громко зааплодировали.

— Молодец, заслужил! — прокричал кучерявый помощник Спартака и бросил певцу золотую монету, которую тот подхватил на лету, и затем низко поклонился.

Публий Домиций спел еще пару песен, и закашлял.

— Господин, больше не могу петь, — обратился он к Спартаку вдруг охрипшим голосом. — У меня болит горло, а я беден, и у меня нет денег на врачей.

Мужественное лицо Спартака просветлело:

— Ну, так у меня есть врач. Тебя отведет к нему Аристид. Это хороший врач, он вылечит тебе горло. Поправляйся! И приходи к нам петь снова! — и он обратился к Аристиду: — Отведи его к Никандру, он заперт в пожарной башне.

И с этими словами отвязал от пояса ключи и подал тому их.

— Пойдем, — сказал мне тихо Леонид.

Мы пошли к пожарной башне, но другим путем, чем хозяин и Аристид. Хотя Спартак приказал бросить Никандра в темницу, но фактически сделать это было невозможно, ибо в нашем городе была всего лишь одна темница, и она была использована солдатами Спартака как склад, в частности, именно туда унесли злосчастные статуи Леонида. Поэтому Никандра заперли на третьем этаже брошенной пожарной башни. Она была построена на окраине города — на самом высоком месте, недалеко от дома Никандра. Первые два ее этажа использовали для хранения пожарного оборудования, а на третьем был кабинет начальника пожарной охраны, чтобы ему с высоты виднее было, что делается, и там же хранились документы, поэтому у этой комнаты была особо крепкая дверь и прочные засовы и замки. Со скованными ногами никак нельзя было выбраться из окна третьего этажа, и Никандра там заперли. Поскольку он не был военачальником или важной персоной, то к нему не приставили стражи, полагая, что рабу-врачу никто побега устраивать не будет…

Вечерело. По дороге мы встретились с Квинтом Лентулом — он нес под мышкой сверток и пошел вместе с нами. Мы подошли к пожарной башне и в вечерних сумерках увидели, как хозяин и Аристид открывали входную дверь. Когда они вошли, мы последовали за ними немного спустя и услышали, как на третьем этаже Аристид открывает замки.

Никандр удивился и несказанно обрадовался, когда мы ввалились к нему всей толпой. Ноги его были в кандалах. В следующий миг он поспешил навстречу хозяину, желая поцеловать ему руку. Но хозяин не дался, отрезав:

— Оставь, сейчас не до телячьих нежностей!

Я не знаю, кто далее сбивал Никандру цепь с кандалов молотком и зубилом, принесенным Квинтом Лентулом в свертке, а кто привязал к столу связанные скатерти, чтобы они спускались из окна для имитации побега, ибо меня отправили на улицу караулить.

— Если увидишь на улице прохожих, свистни один раз, чтобы мы подождали, а если кто войдет в башню, свистни два раза, — приказал мне Аристид.

Я на вид был озорной мальчишка, поэтому мой свист вряд ли кого мог заинтересовать. Но на улице никого не было, и свистеть мне не пришлось.

Когда почти совсем стемнело, из окна была выкинута веревка из связанных скатертей и из башни вышли вначале Квинт Лентул и Леонид, а затем Никандр и Аристид, и они пошли разными путями, пока все вместе не встретились у опушки леса на горной тропе, ведущей к пляжу у «зеленого мыса» (так мы привыкли называть этот пляж).

Тут Аристид вынул из-за пазухи сверток и передал хозяину.

— Это перерисованные карты Спартака, — сказал он. — Спартак собирается послезавтра покинуть город. Ты должен доплыть на лодке до Фламинии, ну, до деревни за горой, ты должен гору оплыть. Там нет людей Спартака. Там живут бедные колоны, грабить некого, и рабов ни у кого нет. Спартак не будет туда заходить.