Сквозь окошко внутрь дома смотрела черными глазами ночь. Загадочно мерцала изморозь, застывшая странными узорами, колкими иглами зимы, ледяными цветами, что цвели под отсветами свечи. И в глазах Лиары, повернувшейся к Раде, тоже было что-то загадочное сейчас, совсем чаровное и такое древнее, что на миг Рада оробела.

Искорка просто смотрела на нее, ничего не говоря, и улыбалась. Ее пушистые кудряшки отливали червонным золотом, и это же золото дробилось в ее глазах, преломлялось на ресницах, мягким светом заливало щеки, такие нежные, теплые, словно наливные персики, которые до боли хотелось поцеловать. На плечах ее лежало второе шерстяное одеяло, из-под которого торчали только голые пальцы ног, да выпирали худенькие коленки.

Рада вдруг поняла, что не может сдвинуться с места или сказать хотя бы слово. Маленький домик на краю мира, укрытый в холодной зимней ночи, и она в кухне, завернутая в шерстяное одеяло. И ночь, что была тише самого мягкого урчания котенка за пазухой. Разве могло быть что-то нежнее, что-то красивее? Разве нужно было ей самой еще что-то другое?

- Посидишь со мной? – приглушенно спросила искорка, поправляя на плече шерстяное одеяло.

- Да, - хрипло кивнула Рада, нетвердой походкой подходя к ней.

Она поискала глазами стул, но его здесь не было. Лиара тихонько пискнула и вцепилась в ее плечи, когда Рада приподняла ее, а потом опустилась на стул, усадив у себя на коленях. Теплые руки сразу же обвили ее плечи, и глаза, в которых загадочно плавились огненные солнца, заглянули прямо в самое сердце Рады.

- Ты выспалась? – спросила искорка, внимательно разглядывая ее, и золото в груди Рады начало закипать все сильнее и сильнее, готовое в любой момент лопнуть, взорваться тысячью фейерверков, увязанных в одну скатку. – Отдохнула, моя радость?

- Да, искорка, - кивнула она, понимая, что наглядеться не может в эти волшебные глаза, у которых не было дна, лишь только свет. – А ты?

- И я, - мягко улыбнулась та, а потом положила голову ей на плечо, поворачиваясь и глядя в окно. – Я сидела здесь и думала о тебе, о нас, вспоминала нашу дорогу, - тихо-тихо заговорила она, и в голосе ее слышалась нежность летнего вечера, баюкающего в ковше ладоней отгорающий ландышевый цвет. – Вспоминала тот первый день, когда увидела тебя верхом, помнишь? В Латре, с Даланом, когда вы катались по полю.

- Помню, - кивнула Рада, мягко обнимая ее и прикрывая глаза. Ее запах наполнял все, и в нем хотелось тонуть без остатка.

- Ты тогда была такая красивая! Пронизанная солнцем, и оно путалось в твоих волосах, горело под ресницами. Я смотрела, как ты едешь мне навстречу, и думала о том, что никогда не видела женщины более красивой на всем белом свете. И никогда даже и не надеялась на то, что однажды ты взглянешь на меня по-другому, так, как глядишь сейчас. – Голос ее на миг дрогнул. – Никто никогда так не глядел на меня, Рада. Да и не нужно этого было, только ты одна.

- Ты одна, моя маленькая весенняя птичка, моя золотая зоренька, - тихо прошептала Рада, целуя самые кончики ее кудряшек.

- И вот мы прошли через все эти непроходимые преграды, миновали столько боли, столько горя, столько страха. Через весь мир прошли, ведомые силой, которая превыше всего, чтобы найти здесь этот маленький домик в горах, укрытый под снегом. - Рада слушала, как она говорит, и прямо в ее груди плавилось сердце. Это было так больно, и так хорошо, так дорого, так по-настоящему. Она говорила, и хотелось плакать, или целовать ее глаза, или кружить ее на руках под серебряными звездами. Хотелось упасть на землю и в ноги кланяться той силе, что свела их дороги, молиться и благодарить, хоть Рада и понимала, что ни одной благодарности не хватит, чтобы окупить этот дар. Ни одного человеческого сердца, даже всех сердец вместе, не хватит для того, чтобы вместить всю твою любовь, Великая Мать! А голос искорки тек сквозь Раду, согревая гораздо лучше печи или шерстяного пледа, отогревая что-то запрятанное в самую ее глубь. – И мы будем жить с тобой в этом маленьком домике, под светом этих звезд, под задумчивой тенью этих гор. По ночам нам будет шептать свои сказки лес. Слышишь, как тихонько он дышит в своих снах? Знаешь, что ему снится?

- Нет, - прошептала Рада, чувствуя, как закипают в уголках глаз слезы. Казалось, это сама ее душа рыдала от невыносимой нежности, которой и слова не было на человеческом языке.

- Ему снятся земляничные поляны, прогретые солнцем, над которыми поют толстые мохнатые шмели. Ему снится голубое небо сквозь зеленые верхушки сосен, шелест иголок на ветру, солнце, дробящееся в застывшей на коре капле смолы. Он видит дрожащую россыпь радуг в паутинках, покрытых утренней росой. Он слышит песню жаворонка в рассветном небе, в котором расплескалось полное огня зарево, медленно алеющее на востоке, чтобы взорваться золотыми копьями и растечься победной песней над миром. Он видит туманы, спящие в тенистых низинах, и болотные травы, шепчущиеся на ветру. И теплые ночи, которым нет конца, ночи, когда никогда до конца и не темнеет, прозрачные, словно занавески на нашем окне, легкие, как твое дыхание, моя милая. Совсем скоро придет наше лето, Рада. Совсем скоро родится глубоко под землей зеленая трава, потянется к солнцу, разбудит стылую землю. И запоют ручьи, понесутся над миром свободные пушистые ветра, такие же легкие и сильные, как ты, моя родная. И я пойду на рассвете в мокрый лес собирать травы и петь земле, и я буду плести тебе венки из вереска и горечавки, которая так похожа на твои глаза. А по вечерам – сидеть с тобой на пороге нашего дома и дышать закатами, полными запаха свежескошенной травы и дурманящей сладостью жасмина.

Искорка все говорила, а Рада уже не могла. Никаких сил уже не было, и ни одно сердце не могло вместить в себя эту любовь, каким бы огромным оно ни было. Слезы сами побежали по щекам, странные, нежданные, но такие правильные. Будто все вымывало прочь из ее глаз и сердца, из ее души. Тревоги и страхи, прошлое, скомканное, будто грязный, исчерканный и покрытый кляксами лист бумаги. И распускался золотой цветок прямо под ребрами, гораздо красивее самого Цветка Жизни Фаишаля, гораздо сильнее всех Источников и всех ведунов этого мира. И ей почти казалось, что сейчас произойдет чудо, неописуемое, необъяснимое чудо, которого она ждала со времен своего первого вздоха, а может, и гораздо дольше.

- Не плачь, моя милая, - шептала прямо в ее сердце искорка, и ее пальцы тихонько перебирали прядки на затылке Рады. – Никогда не плачь, мое сердце, потому что нам нечего плакать. Какой бы путь ни сплели нам Марны, как бы далеко ни повела нас Великая Мать, а все равно-то мы прямо у нее в ладонях, и ничего дурного с нами вовек не случится. И чтобы ты всегда улыбалась, и чтобы всегда носила с собой кусочек неба, я дарю тебе вот это. Пусть он бережет тебя, моя солнцем целованная, ветрами омытая! Пусть он хранит тебя даже в ненастье и бури, в самом далеком краю, куда только заведет тебя дорога. И я буду хранить, потому что всегда буду с тобой.

Сквозь пелену слез в глазах Рада даже не сразу поняла, что ей показывает Лиара. В свете свечи на ее ладони поблескивал тяжелый перстень с утопленным внутрь камнем. Рада прищурилась, пытаясь разглядеть, что это. Камень походил на летнее небо в кудрявых белых облаках, чьи огромные валы закручивает и гоняет по своей воле бродяга-ветер. И это было так неожиданно, так красиво, что она вздрогнула, поднимая на искорку глаза:

- Это… мне?

- Да, мое сердце, - мягко кивнула Лиара, надевая перстень на указательный палец Рады. Он подошел, будто влитой. – Носи его с собой всегда, пусть он хранит тебя.

Рада вскинула глаза, глядя на нее. Все ушло прочь, все те назойливые мысли, что без конца лезли в ее голову, весь шум, что, казалось, навечно забил ее уши. Осталась только она: самая красивая, самая нужная, самая родная, с глазами-солнцами, с улыбкой, от которой все тело Рады пело, словно скрипка в руках влюбленного в песню музыканта.

- Я люблю тебя! – сорвалось с губ, и Рада обняла ее, осыпая поцелуями ее лицо, щеки, глаза, брови, смеющиеся губы, торчащие из-под верхней губы маленькие клычки.