На улице никого не было в такой поздний час. Окошки большей части зданий становища давно погасли, лишь в Доме Дочерей еще кое-где теплился свет, и его рыжие квадраты падали сквозь густую тень на сугробы под окнами. Вдали лениво брехнул пес, да и затих, упрятав голову под пушистый хвост. Было так тихо, что Найрин слышала, как дышат горы, а издали долетал мерный звук молота по наковальне – Дара со своими пятью ученицами допоздна ковала у себя в кузне. И еще с Плато Младших Сестер долетали обрывки смеха и голосов. Там всегда царило веселье, как сильно бы ни загружали девочек, как бы много времени ни отнимала у них учеба.

Докурив и выбив трубку о каблук, Найрин спустилась по скрипучим ступеням крыльца на протоптанную в снегу тропинку. Снег похрустывал под сапогами, а щеки щипал мороз. И ей так ярко вспомнилось сейчас ее детство, когда под вечер все они сидели за изукрашенными морозными узорами окошками у большого стола, доедали нехитрый ужин, сплетничали и смеялись над шутками рыжеволосых близняшек. И в печке тихонько потрескивали дрова, и под шерстяным пледом было так уютно-уютно, что можно было и не думать о ледяной ночи, притаившейся за стенами их маленького дома.

Развернув крылья, Найрин оттолкнулась от земли и взлетела, чувствуя сладкое тепло в груди и легкую грусть. Сейчас тоже было хорошо, ничуть не хуже, чем тогда. Разве что близняшек не хватало до боли, и Эрис тоже ушла в Рощу Великой Мани, сделавшись далекой и загадочной, как звезды в небе. Но зато саму Найрин у теплого очага дома ждала Торн. И запах хлеба наполнял их маленький дом, и шерстяное одеяло они всегда делили на двоих, и в ее руках было так хорошо и так правильно, как нигде и никогда. Думала ли ты об этом много лет назад, когда сама жила на Плато Младших Сестер? Могла ли ты представить, что так будет?

Морозный ветер кусал лицо и щеки, и Найрин тихонько улыбалась, взлетая все выше и выше на могучих воздушных потоках. Она миновала Плато, оставив его далеко позади, миновала домик царицы, в окошках которого яркими огоньками горел свет. Там, наверное, сейчас собирает на стол Саира, ворча, что не ее это дело, а сама ждет Лэйк, следя за тем, чтобы ее ужин не остыл, заботливо подкладывая в очаг толстые поленья. Замелькали под ногами Найрин и другие огоньки других домов, в каждом из которых анай ужинали или готовились ко сну. И этих огоньков было значительно больше, чем восемь лет назад. Но и меньше, чем до войны.

Порог ее собственного дома встретил ее теплым светом оконца, под которым, каким-то чудом прилепившись к склону горы, росла колючая сосенка. Найрин по привычке огладила ее кучерявые веточки, как делала всегда, когда возвращалась домой. Иногда она даже специально приносила с собой земли, чтобы подсыпать к ее корням, а этой осенью они с Торн укрепили ствол с помощью вбитых в скалу распорок, чтобы дереву было легче расти под пронзительными ветрами, что на этой высоте не стихали ни на миг.

В доме было тепло, пахло горячим ужином, в доме ее ждала Торн, лежащая поверх шерстяного одеяла на кровати и читающая при свете маленькой чаши с огнем Роксаны. Потрескивал очаг, наполняя воздух пряным сладковатым запахом сосны и березы, возле него, чтобы вода не остыла, стоял закопченный железный чайник. Найрин сняла с плеч пальто, вешая его на крючок у двери рядом с пальто Торн, и жена пошевелилась на кровати, откладывая в сторону книгу.

- Замерзла? Поешь горячего, все готово.

- Ты сама ужинала? – Найрин знала ответ еще до того, как задала вопрос. Это тоже была традиция, такая же, как и сосенка, и плащи на крючках. Драгоценные мелочи, маленькие самоцветы воспоминаний.

- Нет, тебя ждала, - улыбнулась Торн, поднимаясь с кровати.

На ней были простые домашние штаны из холстины и свитер крупной вязки, который, исколов себе все пальцы и изругавшись, с грехом пополам связали-таки Найрин. Торн, в чьих глазах всегда отражалось тепло очага, согревающее даже в самые холодные ночи. Торн, которая была надежнее всех этих гор вместе взятых.

- Какая же ты глупая, - тихонько прошептала Найрин, обнимая ее и пряча лицо на ее плече, пахнущем дымком, хлебом и ей самой. И не было на свете иного запаха, которым ей хотелось бы дышать. А Торн только рассмеялась и покрепче обхватила ее, целуя куда-то в стриженный висок.

А знаешь, Роксана, нет ничего дороже тех восьми лет мира, что Ты дала нам. И как бы я Тебя ни звала, как бы ни просила у Тебя для своего народа, для себя я прошу лишь одно – этот маленький дом с узорами на стеклах, и ее в нем. Только ее.

***

Рада проснулась рывком, вскинув голову с простой плоской подушки, на которую она упала навзничь несколько часов назад и почти сразу же уснула. После долгого сна тело чувствовалось ленивым и мягким, напоенным приятной дремой, которая расслабила усталые мышцы, развернула вечно сведенные плечи. Пошевелившись под одеялами, Рада вздохнула и огляделась, с трудом припоминая, где она находится.

Маленький домик тонул в тенях, скрадывающих углы, смягчающих острые очертания предметов. Здесь почти ничего и не было, но при этом было так уютно, как она и мечтать не могла. Печка, выпирающая толстым боком из стены, в алом зеве которой малиново мерцали угли, а во все стороны от нее расходились волны уютного смолистого тепла. Добротно сколоченный стол с двумя стульями возле него, а на столе – кувшин с молоком, две чашки и краюха домашнего хлеба, накрытая простым льняным полотенцем. Узкий шкаф, внутри которого на полках сейчас лежали их сложенные вещи. Маленькая чаша в восточном углу помещения, пустая, из тех, в каких анай разжигали огонь во славу своей Богини. А на полу – плетеная циновка, на которой играли отсветы пламени из камина, бросая на нее диковинные живые узоры, которые никогда бы не смогла вышить даже самая талантливая мастерица.

И тишина.

Рада вдохнула ее всей собой: тишину, в которой было лишь легкое потрескивание дров в печи, да едва слышное дыхание мороза за окнами. Это была не та стылая, бесконечная тишь, никогда не нарушаемая ни единым звуком, которая обычно лежала за Семью Преградами. И не странное молчание ночного Эрнальда, в котором все равно порой слышался чей-нибудь заспанный кашель, отдаленное шарканье шагов по пустым галереям, обрывки музыки из домов тех, кто еще не спал. Это была тишина гор, молчаливых зеленых лесов, взбирающихся по их склонам, тишина полного звезд неба и солнца, что ждало своего часа, чтобы родиться где-то за самым краешком мира. Тишина зимы, укрытая толстым одеялом снега, когда лес угрюм и ворчлив, когда дороги и перевалы завалило до весны, когда глубоко у древесных корней, укрывая пушистым хвостом нос, дремлет жизнь, сомкнув золотые глаза.

Как хорошо!

Рада вновь вдохнула воздух, и он пах домом. Деревом, из которого была сложена передняя часть их вырубленного в скале жилища, молоком, налитым в кувшин и чашки и забытом на столе, углями и разогретыми боками печи, которая прятала их у себя за пазухой. К этому всему примешивался еще сладковатый запах циновки и едва слышный травяной аромат ее волос, от которого кружилась голова, и невыносимая нежность сжимала сердце Рады.

Она откинула край шерстяного одеяла и села, спустив босые пятки на пол. Под ногами приятно чувствовалась циновка, которой в несколько слоев были устланы полы, и в доме было тепло и уютно. Искорки не было в комнате, но Рада ощущала ее присутствие в доме: неуловимое знание, шестое чувство, как когда-то кто-то стоит за твоей спиной, и достаточно лишь его дыхания, чтобы знать – он там.

Из узкого коридора, ведущего на маленькую кухню и дальше, в сени, лился на пол мягкий свет свечи. Рада пригнула голову, проходя под низкой притолокой, сработанной из сосны, в трещинах которой янтарными слезами приглушенно посверкивали капли смолы, и вышла в кухню, остановившись на пороге.

Возле маленького, полностью скрытого под узорами мороза окошка сидела Лиара, поджав под себя ноги и полностью уместившись на стуле, будто кот. Перед ней на узком столе горела свеча, отбрасывая на стены причудливые отсветы. Здесь тоже было совсем немного мебели: несколько шкафов для посуды, разделочный стол, еще один стол для еды, бок печи, выпирающий из стены, с двумя конфорками на нем. Но что-то невероятно уютное было в закопченных кастрюлях, аккуратной стопкой высившихся у стены, в глазурованных глиняных чашках и мисках с простеньким орнаментом, в большой корзине для дров и двух ведрах ключевой воды, такой ледяной, что аж зубы сводило. И пахло здесь: травами, едой, домом.