Почти под утро, когда на небосводе появились первые алеющие полосы тяжелых облаков, подсвеченных восходящим морозным солнцем, Дора наконец-то успокоилась. Заснула у Сириуса на руках, уткнувшись носом тому куда-то в грудь, а тот, покрепче обняв малышку, и сам почти мгновенно вырубился в том самом кресле. Андромеда, принесшая одеяла, постояла немного, любуясь семейной идиллией, и с грустью подумала, что, возможно, видит это в последний раз.

— Впервые Сириус Блэк засыпает в одной постели с девушкой, — усмехнулась она и все-таки ласково и настойчиво пригладила его челку.

*

Хогвартс, завтрак в Большом Зале

— Совершённое вчера, — Дамблдор поднялся в своем кресле и оглядел зал тяжелым взглядом уставшего, разочарованного человека, — повергло меня в глубокое отчаяние.

МакГонагалл рядом резко кивнула и еще сильнее сжала в руках многострадальный платок. Железная женщина плакала этой ночью, о чем говорили ее покрасневшие от слез глаза, и Лили не находила в себе сил поднять на нее взгляд.

— Семь лет я воспитывал вас, взращивал, как собственных детей. Защищал от последствий ваших собственных ошибок, оберегал, вкладывал в вас свои знания, веру и сердце, — Дамблдор глубоко вздохнул. – И что сделали вы?

Ученики потупились. Никто не умел лучше Дамблдора ткнуть носом в то дерьмо, что ты совершил благодаря собственному идиотизму. Никто лучше него не умел показать, насколько ты оказался отвратителен, насколько не оправдал возложенных надежд.

— Как вы считаете, что я должен сделать сейчас? Назначить отработки? Поставить вас в угол? Или, быть может, написать вашим родителям?

Студенты молчали. Кто-то осмеливался посмотреть на Дамблдора и преподавателей, но, натыкаясь на стену ледяного презрительного отчуждения, тут же сглатывал и опускал голову.

— Мне прекрасно известно, кто и в чем виноват, — спокойно продолжил Дамблдор. – Но мне непонятно, как вы, Гриффиндор, посмели осквернить память вашей сестры позорным нападением на ничего не подозревающих детей!

Гриффиндорцы вяло зашевелились, переглядываясь, но спорить было бесполезно. Тяжело спорить, когда знаешь, что сам неправ.

— И как вы, Слизерин, опустились до тех слов, что были сказаны ранее? Вы говорили о человеческой смерти, как о ежедневном явлении, которое не стоит ни малейшего внимания. Вы тем самым обесценили саму суть человеческой жизни!

МакГонагалл коротко всхлипнула и начала яростно вытирать платком глаза. Профессор Слагхорн смотрел на учеников так, словно видел их впервые. В его глазах застыла детская обиженность и боль старика, чьи дети предали его доверие. Даже Пивз, зависший под потолком и обнявший люстру своим бледным прозрачным телом, глядел осуждающе и не понимая.

— Те, кто принимал участие в происходящем, встаньте.

Властный голос директора, казалось, лишь наоборот еще больше припечатал студентов, пригвоздив их к лавкам и сделав ноги ватными и неуклюжими.

— Встаньте, — почти угрожающе произнес директор.

Ученики переглянулись, ожидая того самого знака – когда кто-нибудь другой, не они, поднимется со своего места, тем самым приняв на себя основной удар.

Фрэнк Лонгботтом, опершись обожженными в бою пальцами о столешницу, медленно поднялся и распрямился. Он не рискнул смотреть Дамблдору в глаза, но и головы не опускал. Его взгляд застыл и будто бы приклеился к противоположной стене. Вслед за ним медленно, дрожа всем телом и пытаясь не расплакаться, встала Лили Эванс. Казалось, даже ее волосы потускнели и из полыхающего костра превратились в едва тлеющий огонек.

Ева Кавендиш в непозволительно короткой юбке, развязно облокотившаяся о когтевранский стол, смотрела на Лили снизу вверх, обводя ту насмешливым оценивающим взглядом.

Постепенно поднимался весь Гриффиндор, и только Мародеры – Джеймс, Ремус и Питер остались сидеть на месте. Это было удивительно, но впервые они не принимали никакого участия в произошедшем кипише. Джеймс оттого чувствовал себя совершенно разбито и не знал, что делать и куда бежать. Ему казалось, что он предал собственный факультет своим отсутствием. Питер и Ремус, узнавшие о произошедшем этим утром, все еще выглядели недоуменно, не в силах по-настоящему поверить, что их друзья, честные и храбрые гриффиндорцы, устроили бойню в слизеринской гостиной.

С другой стороны, а разве бы они сами поступили бы иначе?

Дамблдор обвел взглядом собственных студентов, посмотрев на каждого проницательным холодным взглядом, не нашел Сириуса, и что-то переменилось в его глазах. Будто тонкий лед порядком подтаявшего доверия окончательно треснул пополам.

— Слизерин?

— Ну же, — отчаянно зашептал Слагхорн, — ну же! Вставайте!

Кто-то, кажется, Нотт, попытался было открыть рот и высказать свое мнение о «происходящей несправедливости», но Нарцисса «нечаянно» опустила на его руку вилку остриями вниз, и парень закашлялся от боли и неожиданности.

Медленно, ворча, как разбуженные по зиме медведи, слизеринцы начали подниматься. Больше половины.

— Прошу Гриффиндор, а также Слизерин внимательно оглядеться. – Дамблдор сделал паузу. – Посмотрите на своих младших братьев и сестер – тех, кто чудом не оказался в Больничном Крыле по вине ваших выходок.

Студенты потупились еще сильнее.

— Всем, кто вчера не участвовал в этой отвратительной драке, я задал один вопрос. «Можете ли вы доверять этим людям? Можете ли ежедневно делить с ними кров безо всякого страха?»

Мадам Помфри тяжело покачала головой и с силой отхлебнула тыквенного сока, после чего закашлялась и, совсем не скрываясь, тут же закусила его остывшим тостом.

— Все, кто сейчас поднялся. Все до единого… — Дамблдор посмотрел попеременно на слизеринцев и гриффиндорцев. — Отчислены.

Тишина, наступившая в зале, стала болезненно оглушающей.

— То есть как? – тупо спросил Джеймс, разворачиваясь к директору всем телом. Страх, что внушал седовласый волшебник, мигом исчез уступив место другому чувству – боязни потерять Лили Эванс.

— Не вы, мистер Поттер. Как это ни странно.

— Профессор! Но Лили…

— Я сказал, отчислены, мистер Поттер.

Большой зал наполнялся жужжанием, будто рассерженные чьим-то внезапным вторжением пчелы просыпались, готовые вылететь из улья и закусать обидчика до смерти. Слизеринцы, набирая голос, начали кричать о несправедливости директорского решения, гриффиндорцы тупо смотрели друг на друга, не в силах осознать услышанное и только неясно бормотали что-то себе под нос.

— Заметьте, — холодно произнес Дамблдор, перекрывая всеобщий гам, — это было не мое решение – это было решение ваших братьев и сестер, чье доверие вы так глупо растратили.

Шум и гомон прекратились столь же резко, сколь и начались, будто кто-то сказал «Силенцио!».

— Вы не можете отчислить половину факультета, — очень робко и очень неуверенно наконец произнес Эйвери. У него было такое лицо, словно он проглотил лягушку и теперь изо всех сил пытался скрыть это.

— Я могу все, — холодно отчеканил Дамблдор, после чего медленно поднялся и, не говоря больше ни слова, стремительной походкой покинул Большой Зал. Разговор был окончен.

— Я не позволю ему отчислить тебя, — горячо зашептал Джеймс, как только Дамблдор переступил порог зала. – Мы что-нибудь придумаем. Это же наш старик Дамби!

Лили только беспомощно и натянуто улыбнулась.

— Ко мне в кабинет, мисс Эванс, мистер Люпин, живо, — раздавшийся за их спинами голос МакГонагалл едва заметно дрожал, и Лили поняла, что время задавать вопросы прошло.

*** *

Кабинет МакГонагалл, утро

— Профессор, я… — робко начала Эванс, но резкий взмах руки остановил ее.

— Без лишних слов, мисс Эванс, — отрезала МакГонагалл. – Я понимаю вашу боль, но не собираюсь оправдывать ее последствия.

— Вы действительно отчислите всех этих учеников? И Лили? – раздраженно спросил Ремус. Он не скрывал, что не одобряет решения Дамблдора.

— А вы не понимаете? – МакГонагалл опустилась в кресло и застыла, напряженно глядя на старост своего факультета, словно ждала, что те закивают головами, радостно улыбнутся и заверят ее в правильности директорских действий.