Телефон Альфреда молчал. Точнее, гудки шли, а вот ответа не было. Потратив время впустую, Кэндис позвонил Инге. Она, в отличие от Альфреда, ответила моментально, но звонок оборвался почти сразу. Повторно набрав номер мачехи, Кэндис услышал лишь приветствие автоответчика, предлагавшего оставить сообщение после звукового сигнала. Инга выключила телефон. Звонки на домашний телефон привели к тому, что Кэндис напоролся на Патрицию.

Она трубку не бросала, но рассчитывать на её помощь не приходилось.

– Позови мне кого-нибудь из взрослых, – грубо произнёс Кэндис, спустя несколько минут насмешливых замечаний.

Терпение его было на исходе.

– И не подумаю.

– Они ведь оба дома, правильно?

– Да.

– Так позови.

– У них серьёзный разговор.

– Обо мне они забыли?

– Как же. Забудешь тебя.

– А если не забыли, можешь, просветишь, почему никто из них не приехал? Или я должен добираться собственными силами?

– Попроси.

– Что именно?

– Кого-нибудь из своего окружения, – хмыкнула Патриция и всё-таки положила трубку, ничего толком не пояснив.

– Можешь поехать с нами, – произнёс Роуз, появившийся за спиной по привычке неожиданно, но явно не только что.

Судя по высказанному предложению, подслушал, если не весь разговор, то большую его часть.

– Правда? Спасибо.

– Правда. Не за что.

Слова сводной сестры из головы уходить не желали. Что-то в них Кэндиса цепляло, но он не мог определить, что именно, а в присутствии посторонних людей размышлять об этом не представлялось возможности.

Нельзя сказать, что Роуз и его старшая сестра болтали без умолку, словно боясь, что в салоне воцарится тишина. Они обсуждали какие-то повседневные дела, изредка вовлекая в свою беседу Кэндиса, а он отвечал. Когда было, что сказать.

Поскольку подходящие слова находились редко, то Кэндис предпочитал помалкивать, но слушать, чтобы потом не попасть впросак, если к нему обратятся, и не переспрашивать несколько раз. Не раздражать собеседников своей рассеянностью.

Родной дом встретил Кэндиса гробовой тишиной.

И холл, и гостиная пустовали. Родственников в поле зрения не наблюдалось, и это настораживало.

Такая активность накануне, бесконечные наставления и напоминания, а потом – отключённые телефоны, отказ от разговора и полный игнор. Так, словно он уже уехал отсюда, и тот, кто жаждет достучаться до остальных членов семьи Брайт – всего лишь призрак.

Невидимка, которого никто не видит и не слышит. Не замечает.

Скорее, нарочно игнорирует.

Кэндис оставил чемодан у стены и принялся разматывать шарф, попутно решив, что сам пойдёт к отцу, раз тот не желает первым начинать откровенный разговор.

То ли Альфред прочитал его мысли, то ли просто подумал, что тянуть время – занятие бессмысленное, но Кэндис услышал шаги и вскоре лицезрел отца перед собой.

Не отличавшийся дружелюбием и радушием в обычное время, сейчас Альфред и вовсе выглядел живым воплощением первобытной ярости, той самой, что способна разрушать до основания, ломать, причиняя боль и совершенно этого не замечая или воспринимая как должное.

– Добро пожаловать домой, – преувеличенно ласково произнёс Альфред.

Приторная улыбка исчезла стремительно, губы сжались в тонкую линию.

В лицо Кэндису полетел ворох снимков.

Подняв одну фотографию, Кэндис перевернул её и посмотрел, что там запечатлено. Сглотнул слюну, отчего-то ставшую горькой.

– Я смотрю, слов на ветер не бросаешь. Карьера идёт в гору. Промо-фото уже есть, осталась пара штрихов, – усмехнулся Альфред. – Когда фильм-то ожидать, сынок?

Ввести Кэндиса в заблуждение было непросто, потому этот ироничный тон доверия не внушал и не успокаивал.

Внутри похолодело.

*

Давно забытый сон, но до ужаса реальные ощущения, будто всё происходит рядом.

Сначала падение и боль, удар и темнота, последнее – крик. Собственный. Точнее, того, чьи дневники хранятся в семье и передаются из поколения в поколение.

Старая добрая Англия.

Зелёная униформа, охотничий костюм. Кровь на светлых волосах и закрытые глаза.

Англия современная.

Кровавый отпечаток ладони на стене, бордовые капли, превращающиеся, подсохнув, на гладком паркете в коричневые лужицы-кляксы.

Я убью тебя, сука неблагодарная. Сам, лично, блядину придушу.

Как в замедленной съёмке одна из капель срывается и падает вниз.

Мысли об этом не покидали Мартина на протяжении всего вечера, порядком действуя на нервы и отравляя существование. В целом, несмотря на неплохую атмосферу, Мартин чувствовал себя паршиво, потому постарался с семейного ужина смыться поскорее. Ему предлагали остаться на ночь, но он заверил, что нет никаких проблем. Он не хочет обременять своим присутствием, потому поедет домой и потом даже позвонит, чтобы никто не беспокоился о его судьбе.

Хотя, какие могут быть страхи, в самом-то деле?

Это Терренс позволял себе пить, Элизабет периодически прикладывалась к бокалу вина, Кристофер составлял супруге компанию. Даже Нэнси с Альбертом что-то пили, аргументируя это тем, что душа просит немного праздника.

Трезвенников в компании было трое. Рендалл никогда страсти к алкоголю не питал, потому пил кофе. Дэниэлу банально из-за возраста не наливали. Мартин сам воздерживался, поскольку не планировал задерживаться надолго и с самого начала решил, что уедет к себе. Настроение было не слишком радостное, а обсуждать с родственниками причины своих переживаний он не считал нужным.

Даже если у них в семье принято решать проблемы совместными усилиями. Один за всех, и все…

Да-да, вечная классика французской литературы, характерная и для одной отдельно взятой английской семьи.

Клан Уилзи. Именно так с давних пор называла родственников Элизабет.

Иногда добавляла, улыбаясь: «Моя любимая мафия».

Учитывая большое количество в этой компании лиц, связанных с юриспруденцией – на любой вкус: от адвоката до судьи – звучало двусмысленно и немного комично.

Мартин к родственникам относился с теплотой. Может, не до сердечек и звёздочек в глазах их любил, как заявил однажды, но явно не через силу с каждым из них общался. Сейчас настроение было неподходящее, а потому привычные радости не приносили удовольствия.

Все мысли оказались заняты событиями уходящего дня, воспоминаниями о том, как Кэндис проходил мимо здания академии, и Мартин, стоя у окна, перехватил взгляд, на него направленный.

Приложил ладонь к стеклу.

Кэндис этот жест скопировал и слегка согнул пальцы, словно желал их переплести с чужими пальцами.

Ногти царапнули по стеклу. Неприятный скрежет, не имеющий значения. И ни единой возможности отвести взгляд, будто время остановилось, и момент этот совпал с моментом, когда взгляды пересеклись.

Мартин сомневался в своих способностях, связанных с умением читать по губам, но пребывал в уверенности, что слова, произнесённые Кэндисом, разобрал правильно.

Немного. Всего два.

Навсегда твой.

«Услышав» их, Мартин сразу же вернулся к мыслям о недавнем разговоре и о перспективе ношения колец. Эти слова великолепно подходили для того, чтобы быть увековеченными и запечатлёнными на золоте.

Идеальная гравировка.

Мартин успокаивал себя, говоря, что всё будет хорошо, и вынужденное расставание не только не разрушит, но и укрепит их отношения.

А сам он, пожалуй, вскоре увлечётся коллекционированием билетов. Не тех, что на концерты, начиная от роковых, заканчивая оперой, а тех, что на поезд и на самолёт.

Мартин старался мыслить позитивно и единственное, что сбивало с толку, возвращение снов.

Мартин подумал: стоит немного сменить обстановку, подняться на третий этаж и выбраться на балкон. Проветриться, проанализировать, убедить самого себя в том, что все опасения не имеют оснований и, по сути, своей напрасны.

В одиночестве было ещё хуже, чем при большом скоплении народа.