– Любишь? – поражённо выдал Терренс, несмотря на то, что прежде и сам подобные догадки выдвигал, но не очень-то верил в реальность своих умозаключений. – То есть, ты и Кэнди?..

– Его зовут Кэндис.

– Но ты сам именно таким образом сокращаешь его имя.

– Терренс, – прозвучало с нажимом, сразу расставляя всё по своим местам, обозначая нужные акценты, позволяя уловить тонкости чужих привычек и особенностей общения.

– Какие сложности, – иронично заметил Терренс. – Как бы ни звучало его имя, сути это не меняет. Получается, что ты и мистер Брайт-младший… Между вами что-то было?

– Между нами много всего, – ответил Мартин, не вдаваясь в подробности, не желая ими делиться. – Было и есть.

– Ты, естественно, никому не сказал.

– Если это осуждение, то я нахожу его нелепым и вновь смею напомнить о событиях давно минувших дней. Ты тоже не отличался откровенностью и до последнего молчал о своих отношениях. Мне не стоит о своих и заикаться. Потому что мы не два влюблённых школьника с максимально понимающими родителями, готовыми принять и поддержать. У нас иной расклад, куда более омерзительный, с точки зрения окружающих. Это ведь так занимательно и многообещающе в плане скандальности. Как думаешь, многие воспримут новость нормально, без повышенного уровня истерии? Многие прослезятся, проникнувшись историей, и пожелают счастья? Или всё-таки большинство потребует моментальной отставки ублюдка, занимающего кресло руководителя и, несомненно, воспользовавшегося служебным положением, а академия получит ощутимый удар по репутации, которую столь тщательно оберегала, холила, лелеяла и поддерживала на должном уровне все эти годы? Есть идеи, каким способом мне следовало преподнести данную новость общественности? Может, я должен был появиться вместе с ним на одном из семейных или не очень торжеств, с удовольствием наблюдая, как вытягиваются лица у присутствующих? Получить одобрение от родственников? Разрешение? Найди вескую причину для обсуждения с вами моей личной жизни, и я признаю поражение, но пока придерживаюсь мнения, что наиболее подходящей тактикой поведения было молчание, а не демонстративное счастье, назло невесте, принявшей решение о расставании. Сможешь? Сомневаюсь. Не найдёшь ведь.

– Не осуждение, совсем нет. Я не потому спрашивал, – вздохнул Терренс, отдавая Мартину телефон. – Дело не в том, должен ты кому-то рассказывать о своих отношениях или нет, а в том… Может, однажды что-то где-то промелькнуло, это заметили, и так по цепочке пошло. Итог: его отец обо всём узнал, потому и ускорил процесс перевода в разы, наплевав на логику и рационализм. Хотя, сколько тут ждать? Несколько месяцев. Сущая мелочь, право слово. Чтобы сорвать человека с места, нужны веские причины. Разве нет?

– Когда речь заходит об Альфреде Брайте? Определённо – нет.

– Думаешь?

– Я видел и слышал достаточно, чтобы понять, как живёт этот человек и чем руководствуется в принятии решений. Исключительно своими желаниями. Гениальные идеи посещают его спонтанно, и он тут же кидается воплощать задуманное. Его семья как персональный театр марионеток, и он дёргает за ниточки. К тому же, тон письма вовсе не говорит об осведомлённости. Всё предельно вежливо и сдержанно. Он написал не Мартину Уилзи, а директору академии «Чёрная орхидея».

– Это разные люди? – спросил Терренс, без того догадываясь, какой ответ последует; можно было не уточнять.

Мартин посмотрел на него серьёзно, с мрачной сосредоточенностью и произнёс:

– Полярно.

– И что ты планируешь делать?

– Есть предложения?

Терренс покачал головой.

– Вот и у меня нет. Не думаю, что в ближайшее время меня осенит, и я моментально придумаю миллион вариантов решения задачи. Как ни прискорбно, но мне остаётся только одно. Смириться. Принять. Поблагодарить за то, что семья Брайт столько лет останавливала выбор на нашем учебном заведении, пожелать удачи на новом месте. Отпустить, если коротко. А потом стоять в аэропорту, провожая взглядом самолёт. Или на перроне, если они решат добираться поездом. Прикрываться газетой, играя роль начинающего шпиона и всячески демонстрируя незаинтересованность.

– Главное не проколоться и держать газету так, как нужно, а не вверх тормашками.

– Само собой, – усмехнулся Мартин и замолчал, не зная, что ещё добавить в сложившейся ситуации.

Взгляд вновь скользнул по ровным строчкам письма, выносящего вердикт его отношениям. Приговор, не подлежащий обжалованию. Мартин положил телефон в карман, понимая, что теперь руки занять нечем, и он чувствует себя потрясающе неловко.

– Мартин?

– Думаю, мне нужно побыть в одиночестве. Извинись от моего имени перед Элизабет, – произнёс, опустив ладонь на плечо брата; пара секунд, не более. – И прости, что сорвался. Сожалею. Но я действительно…

Мартин не договорил. Прервался на середине фразы и поспешил удалиться, оставив Терренса в одиночестве.

Ему нужен был тот самый эмоциональный взрыв, огромное количество адреналина, попытка вышибить один клин другим. Рискнуть, поставив на кон что-то достаточно ценное, и попытаться схлестнуться с судьбой в ожесточённом противостоянии. Обязательно выиграть.

В данном случае, он ставил свою жизнь.

Энтони Кларк знал толк не только в строительном бизнесе и длинноволосых блондинках мужского пола, последние несколько лет являясь ценителем одного конкретного экземпляра. В обозначенных выше пунктах он, несомненно, разбирался просто отлично, но ещё одной очевидной страстью школьного приятеля были автомобили. Он не коллекционировал их и не швырял деньгами, собирая солидный автопарк, но зато мог с лёгкостью получить звание ходячей энциклопедии, посвящённой машинам. А потому, когда речь заходила о покупке автомобиля, многие знакомые за советами обращались к нему.

Мартин бы тоже обратился, но у него необходимость в консультации отпала сама собой. Выиграть пари, и Энтони самостоятельно выбирает, на чём ближайшие несколько лет будет ездить младший из троих детей семьи Уилзи.

Выбрал.

Отлично постарался, надо сказать.

Мартин не смог бы подойти к решению вопроса лучше, практичнее и основательнее. Оптимальное сочетание дизайна и технических характеристик.

Будучи водителем крайне аккуратным, Мартин никогда не нарушал правил дорожного движения, но сегодня ему было наплевать на всё. Он использовал все возможности своего автомобиля, не опасаясь попасть в аварию, не боясь столкнуться на пустынной дороге с чужой машиной, стремительно вылетающей из-за поворота. Он вообще не придавал этому значения. Ничто, кроме письма, не могло привлечь его внимание. Ничто так настойчиво не лезло на первый план, затмевая собой иные события, происходящие в жизни.

Только это.

Одиночество, пустынная дорога и огромная скорость.

Попытки самоанализа. Провальные попытки, по большей части.

Что? Как? Когда? Почему так получилось?

Стоит однажды вмешаться в конфликт, разгорающийся между учеником и его матерью, чтобы жизнь изменилась до неузнаваемости.

Сегодня на редкость наивные рассуждения и обещания наглого юноши провоцируют смех, а завтра от собственного веселья не остаётся и следа, потому что постепенно накрывает осознанием, что его слова не ушли в пустоту. Они стирают границы, лишая воли, отсекая возможности сопротивления и отступления.

То ли импринтинг, то ли история о соулмейтах, то ли ещё какая-нибудь одиозная, несомненно, раздражающая, пафосная чушь, в момент ставшая реальностью.

В тридцать лет стоит иначе относиться к жизни. Уже нет шансов опустить глаза в пол, пробормотать неразборчиво, что не хотел ничего такого, попросить прощения и получить его, не прилагая большого количества усилий. Проворачивать подобные трюки реально в детстве. Чуть хуже получается в подростковом возрасте, но, перешагнув определённый рубеж – попросту нелепо.

Классификация несложная.

Всё понятно и просто.

Наваждение родом из прошлого, протянувшееся до настоящего момента.

Между вами что-то было?