Мартин знал этот взгляд.

В былое время неоднократно доводилось на него натыкаться, когда возникали разногласия, и Терренс жаждал получить полный отчёт о причинах, подтолкнувших к совершению того или иного поступка. В детстве действовало безотказно – вероятность признательной речи приближалась к заветной сотне процентов. Но в том-то и дело, что в детстве.

Так давно, что вспоминать, вороша прошлое, нелепо. Хоть всё и происходило по-настоящему.

– Собираешься молчать весь вечер?

– Ты сильно разговорчивым становишься, когда сталкиваешься с проблемами? – спросил Мартин, игнорируя вопросы брата и предпочитая задавать свои.

– У тебя проблемы?

– Разумеется, нет. Что ты? Как можно думать, что у меня бывают сложности в жизни? Я просто решил немного развлечь благородную публику, а потому устроил это шоу, которому не суждено быть доведённым до финала.

– В любом случае, ты мог подумать об Элизабет. О том, сколько сил она положила на организацию праздника, а ты своими выходками, едва не…

– Мне опостылело думать о других, – произнёс Мартин, грубо оборвав чужую речь. – Я всегда, всю свою грёбанную жизнь, только и делал, что думал о них. О ком угодно, но никак не о себе. «Лиззи не хочет становиться во главе академии? Ладно, ничего страшного. У нас есть Терренс. О, он тоже не собирается связывать жизнь с семейным делом? Опять же, ничего страшного. Ведь у нас есть Мартин. Слышишь, дорогой? Теперь эта почётная должность по праву твоя. У тебя нет альтернативы. Ты будешь делать то, что захотели мы, возражения не принимаются. Не потому, что ты действительно подходишь, и мы сразу вспомнили о тебе, а потому, что больше нет кандидатов». И это лишь один из вариантов. Хочешь, наберу сотню-другую ситуаций, когда я, такой неблагодарный, думал исключительно о себе? Нарисованные мной примеры ведь совсем ничего не значат. Они не показательны ни разу. Я просто капризничаю и стараюсь отомстить старшей сестре и внезапно ставшему её главным помощником старшему брату за мифические обиды. Так? Или признаем, что я тоже человек, у которого периодически сдают нервы, и щедро пожалуем мне право на выплеск эмоций? Есть случаи, когда я могу контролировать себя, а есть такие, когда – нет. И не тебе указывать мне, как себя вести. Рассказать небольшую, но весьма поучительную историю о праздновании восемнадцатого дня рождения Энтони, или вспомнишь о своей запредельной сдержанности самостоятельно, без посторонних подсказок?

– Мы были тогда подростками.

– И что с того?

– Тебе тридцать.

– Мне тридцать, да. И я всего лишь швырнул, разбивая, пару бокалов, а не приложил головой о стену парочку гостей. По-моему, этот поступок не тянет на преступление века.

– Учитывая тот факт, что обычно ты и этого себе не позволяешь…

– Терренс.

– Что?

– Заткни фонтан красноречия, в котором, уверяю, никто не нуждается, и оставь меня в покое, пока я не послал тебя дальше, чем отправлял прежде, – отчеканил Мартин, запуская ладонь в волосы и потянув их сильнее обычного. – Супруг скучает. Пойди и развлеки его. Меня не нужно веселить. Кроме того, день влюблённых на носу. У тебя масса вариантов должна быть, как отпраздновать. Займи мозг размышлениями о совместно проведённом празднике, а не о том, что творится в моей жизни.

Ему требовалось что-то такое, способное на самом деле отрезвить, встряхнуть основательно, избавить от напряжения, копившегося на протяжении длительного периода.

Как лопается воздушный шарик от соприкосновения с кончиком иглы, и рассыпаются многочисленные цветные обрывки по всей земле.

Так же и Мартину хотелось взорваться, а потом отскребать себя, собирая заново, по кусочкам, а то и мельчайшим частицам, до тех пор, пока не будет создана полноценная личность.

Эмоциональный пик не наступал.

Проблемы душили, нападая со всех сторон, нарастая, подобно снежному кому, сводя с ума, но почему-то откладывая запуск системы самоуничтожения. Словно планировали нечто грандиозное, не ограничиваясь полумерами. Если устраивать взрыв, то впечатляющий, от которого не получится оправиться за считанные секунды, а придётся реабилитироваться годами.

Не стать ему фениксом, возрождающимся из пепла.

И идеальным человеком не стать.

Но разве он претендовал?

– Такими темпами мы дойдём и до того, что ты всю жизнь ненавидел нас с Элизабет, – заметил Терренс.

Уходить, конечно, не спешил.

Когда дело заходило об удовлетворении любопытства или же определённого интереса, связанного с профессиональной деятельностью, он становился потрясающе дотошным, а потому откровенно раздражающим. Нет, в моменты, когда откровенничать действительно хотелось, это качество стремительно взлетало в цене и оказывалось в категории «бесценно». Но когда надо всем доминировало желание остаться в одиночестве, приводя мысли в порядок, чужая настойчивость раздражала.

– Я отчаянно, едва ли не до сердечек в глазах, обожаю всех и каждого, кто приходится мне братом, сестрой, отцом, матерью и даже седьмой водой на киселе, – произнёс Мартин. – Без шуток. Но сейчас я не в том настроении, когда эту любовь хочется демонстрировать. Бывают моменты, когда ненавидишь весь мир. Считай, что у меня наступил один из них.

– Может, перестанешь упрямиться и скажешь, что произошло?

– Ты разговариваешь со мной, как с маленьким ребёнком.

Терренс улыбнулся, но отвечать не стал, из чего следовал вполне закономерный вывод. Да, именно так и разговаривает, но не считает свою тактику ошибочной.

Противостояние взглядов. Вот, что Мартин ненавидел всегда. Знал, что одержать победу будет не так сложно, достаточно лишь проявить немного настойчивости, и Терренс признает поражение, примирительно похлопает по плечу и удалится восвояси. Но сейчас перспективы, предлагавшие тратить время на игру в обмен многозначительными взглядами со старшим братом, его не привлекали.

– Лови, – произнёс сдержанно и бросил Терренсу телефон.

Будь, что будет, решил.

Если Терренс проявит чудеса ловкости и сумеет поймать, то пусть читает и делает определённые выводы. Если же упустит вещь, и она упадёт на землю, а экран покроется сетью мелких трещинок, значит, так тому и суждено свершиться.

Терренс поймал, щёлкнул клавишей, снял блок и принялся внимательно изучать послание Альфреда Брайта.

Мартину казалось, что вокруг горла затягивается невидимая петля. И никакой возможности свалить на какие-то посторонние факторы. Ни бабочки, ни галстука нет, ещё и верхние пуговицы расстёгнуты, а ощущения, будто дыхание спирает, и воздух стремительно заканчивается.

Терренс отвлекся от чтения, посмотрел на брата.

– Здесь написано что-то, способное привести тебя в бешенство? Если мне не изменяет память, то не далее, как год назад ты жаждал подобного исхода событий, а теперь…

– Знаешь, в такие моменты я тебя ненавижу, – усмехнулся Мартин. – Настолько ненавижу, что меня так и надирает пересчитать тебе все зубы, попутно выбив парочку-другую.

– Почему?

– Потому что твои попытки успокоить или подбодрить всегда пролетают мимо цели. Ты поздравляешь меня с поступлением в вуз на специальность, которую я считаю, образно говоря, концом света и смертью заветной мечты. Ты искренне радуешься свадьбе, которую я планировал исключительно ради очистки совести, позднее огорчаясь из-за её отмены, хотя на моём лице не промелькнуло и тени сожаления. А теперь недоумеваешь, что заставило меня взбеситься, прочитав сообщение, в котором чёрным по белому написано: тот, кого я люблю, уезжает в Манчестер. Буквально через несколько дней. Просто потому, что его отцу этого захотелось. И я должен принять это с улыбкой на лице и вселенской радостью в душе. Не имею права вмешаться, не имею возможности остановить, потому что они его родители, и именно эти люди принимают все решения. Им это официально разрешено – любой документ им в помощь. А я – никто. Он говорил, что уедет из Лондона, и я готов был к этому, но не так скоро. Они собирались отправить его на учёбу в Манчестерский университет, о столь стремительных переменах не было речи, но теперь…