Алекс опустился на одеяло, протянул Кэрмиту руку, прошептав одними губами:

– Режь.

Кэри прикусил губу с той стороны, что не пострадала в драке, чтобы ненароком не попасть зубами на ссадину и не ощутить ещё больший дискомфорт.

Кончик лезвия скользнул по коже, приноравливаясь.

Решимости не хватало. Стоило только увидеть пару капель крови, чтобы она испарилась окончательно. Кэрмит закрыл глаза, сделал несколько глубоких вдохов и не менее привлекающих внимание выдохов.

– Алекс, я не могу.

– Я понял, – вздохнул тот, с сомнением посмотрев на ранку, которую и назвать-то таковой получалось с огромной натяжкой.

Так, царапинка незначительная. Явно недостаточно для доказательства чужой вины и оправдания собственных порывов.

– И как ты поступишь?

– Думаю, времени у нас не так много. Если Арлет и компания направились в лазарет, уже скоро о происшествии станет известно директору, позовут нас. Когда мы придём к мистеру Уилзи, рана не должна быть свежей. Надо резать. Сейчас.

– Но я…

– Ты не сможешь. Уже говорил. Не повторяйся.

– Да. Не тебя. Прости. От меня совсем никакого толку.

– Найдётся, – произнёс Алекс, улыбнувшись. – Раздели мою боль, Кэри. И побудь обезболивающим.

Получилось пафосно, с замахом на театральщину, но более подходящих слов он не нашёл.

– Каким образом?

С пояснениями Алекс не торопился. Забрал нож, приставил его к своей руке. Прикрыл глаза, стараясь сосредоточиться.

«Ильинский, чёрт побери, что ты творишь?! – возмущалось подсознание. – Да вылетишь из академии и ладно. Какая разница? Для этого не обязательно добровольно себя резать, можно просто признать вину и свалить в закат. Но ты же не о себе думаешь, правда?».

Пришлось согласиться. Не о себе.

Владислав Владимирович любил повторять, как мантру, одни и те же слова.

Ильинские никогда не проигрывают.

Звучало самонадеянно, но Алексу нравилось. Вот и сейчас он не собирался нарушать семейные традиции.

Ответом на вопрос Кэрмита стали действия. Алекс провёл носом по его шее, ощущая аромат одеколона, вроде бы уже привычный после стольких дней совместных посиделок на уроках, но вместе с тем новый.

Они никогда не были ближе, чем в этот день. Никогда ещё Алекс не позволял себе настолько ослаблять самоконтроль. Никогда столь откровенно не признавался в неравнодушии к Кэри, хоть и без слов.

Он вновь расстегнул две верхние пуговицы на его рубашке, отодвинул ткань, обнажая место между плечом и ключицей.

Я истекаю кровью для тебя…

– Всё ради искусства. Всё ради его произведения. И ради нашего спасения, – выдохнул, резко проводя лезвием по руке и вместе с тем кусая Кэрмита, чтобы не заорать на всё общежитие.

Кэрмит вовремя сориентировался и заткнул рот рукавом пиджака, зажимая в зубах тёмный материал. Крик утонул в слоях ткани.

На месте укуса выступило несколько капель крови. Из раны Алекса она заструилась, закапала на приготовленную полиэтиленовую плёнку.

Своеобразные метки на память.

Нож выпал из рук, приземлившись в багряную лужицу. Алекс прижался лбом к плечу Кэрмита, выдохнул, пропустив воздух сквозь стиснутые зубы.

– Почти как знак принадлежности, – прошептал Кэрмит, запуская одну ладонь Алексу в волосы, а второй прикасаясь к пострадавшему месту.

– Да, – выдохнул Ильинский, понимая, что в этих действиях реально промелькнуло нечто символичное.

– А знаешь… Я не возражаю.

*

Мартин сидел, соединив ладони в замок и уткнувшись в них лбом.

Тишина, царившая в кабинете, откровенно напрягала. Более того, раздражала, несказанно действуя на нервы. Заставляла чувствовать себя тем, кем Мартин, в общем-то, себя всегда и позиционировал.

Человек, находящийся не на своём месте.

Он откинулся на спинку, расцепил ладони, устроив их на подлокотниках.

И где только отец набирался терпения на это всё? Как он не свихнулся, проведя столько времени в директорском кресле? Год за годом в этом адском котле, а на губах всё равно улыбка. Позитивное отношение к жизни в комплекте.

Мартину хватило половины учебного года, чтобы начать тихо ненавидеть семейную легенду, традиции и главное достояние – академию. Сегодня ненависть достигла своего апогея, хотя бы потому, что настолько скандального явления Мартину не довелось наблюдать ни разу. Во время правления отца ничего подобного не случалось. Стоило только ему самому занять пост, и сразу же неприятности посыпались, как из рога изобилия.

Ладно, он, конечно, преувеличивал, расписывая масштаб бедствия в таком ключе. Событие было всего одно. Но громкое. Этого не отнять.

Уладить всё удалось миром, но количество вымотанных нервов зашкаливало.

В ушах продолжал звучать визгливый голос матери Арлета Спаркса, до последнего отстаивавшей правоту своей деточки, но благополучно заткнувшейся, стоило только Кэри Трэйтону – тому, кто изначально был выставлен в качестве зачинщика ссоры, а в ходе разбирательств оказался основной пострадавшей фигурой – швырнуть на стол карту памяти с доказательствами вины «напрасно оклеветанного».

Сам Кэрмит кусал губы, постоянно проводя ладонью по плечу, словно стряхивая с ткани пылинки. Несколько секунд наблюдения, и становилось понятно, что он порядком нервничает. Неудивительно.

Хватило двух первых минут просмотра любительского видео, чтобы Мартина затошнило от представленного компромата.

Голоса родителей Трэйтона были приятнее. Не менее властные, но не столь истеричные. Кроме того, лично к директору – как делала мать Арлета – они никаких претензий не предъявляли. В основном, их гнев был направлен в сторону семьи оппонентов, а милость – на одноклассника Кэрмита, оказавшегося поблизости и предотвратившего возможную катастрофу.

Когда они все убрались – одни за пределы академии, а другие в общежитие, – Мартин впервые за долгое время почувствовал себя выпотрошенным, подобно курице, лежащей на прилавке. Только курицу потрошили в прямом значении слова, а его – в переносном. Морально.

Хотелось от души выматериться, подобрав самые крепкие ругательства, что только существуют в мире, но Мартин продолжал хранить молчание.

Да разбейте уже кто-нибудь эту тишину! Иначе я свихнусь. Просто свихнусь.

Стук в дверь не заставил себя ждать. Мартин с облегчением выдохнул.

– Заходи, – произнёс, слегка повысив тон.

В это время никто иной нанести визит ему не мог, особого разброса вариантов не наблюдалось.

– Голос во время телефонного разговора у тебя был не слишком воодушевляющий. Вид, при ближайшем рассмотрении, тоже не блещет.

– На себя посмотри.

– Будь здесь зеркало, я бы с удовольствием, но раз его нет в наличии, то и посмотреть на себя я не в состоянии.

– Оставь свои остроты для тех, кого упекаешь за решётку, окей?

– Как пожелаешь.

Лёгкое пальто чёрного цвета легло на подлокотник одного из кресел. На сидение опустился деловой портфель, набитый бумагами, рассортированными по папкам. Посетитель представленные кресла проигнорировал, присел на край стола, так близко, что Мартин мог различить мельчайшие полоски на ткани костюма и галстука.

Приглашённый гость внимательно посмотрел на Мартина, пытаясь прочитать по глазам, что же здесь произошло такого необычного.

Молодой талантливый специалист. Перспективный юрист. Гордость семьи.

Он же мистер Терренс Аарон Уилзи. Любите и жалуйте.

Уж он-то никогда не разочарует родителей, в отличие от младшего неудачника-брата.

– Можешь поздравить меня с первым отчислением, один из учеников отправился с вещами на выход, – произнёс Мартин, закидывая ногу, согнутую в колене, на бедро; соединил ладони, соприкасаясь кончиками пальцев. – Возможно, ваш будущий клиент.

– То есть?

– Работы для Рендалла поле непаханое.

– Нарушает закон?

– Само собой. Продолжит в том же духе, придётся родителям нанимать армию адвокатов, способную спасти деточку от злобного тебя и тебе подобных. Но лично я бы предпочёл увидеть его за решёткой, а не на свободе.