– Спасибо, – выдыхал Алекс, когда его, удовлетворившись полученным результатом, переставали терроризировать, требуя очередного развёрнутого ответа, и отпускали с миром.

– Не за что, – бросал Кэри равнодушно, перекладывая учебные пособия с места на место, сосредотачиваясь на них, а не на собеседнике.

– Если тебя благодарят, значит, на то есть причины.

– Если ты впадаешь в прострацию, глядя на меня, значит, у тебя тоже есть на то причины, – иронично замечал Кэрмит, поворачивая голову и глядя на Алекса сквозь завесу волос. – Не думай, что я помогаю исключительно из любви к человечеству. Просто чувствую вину, вот и стараюсь её загладить.

Крыть Алексу было нечем, и он оставлял реплику без ответа. Его жизнь напоминала грёбанные «Сумерки», а сам он выступал в роли недалёкой Изабеллы Свон, что не надышится на Эдварда. Весьма актуальное замечание, если принять во внимание эпизод со слизанной кровью, и то, как Кэрмит потянулся к раненному пальцу. Порез давно зажил, а Алекс продолжал вспоминать теплоту рта и захлёстывающие, не поддающиеся описанию ощущения, когда кончик языка скользнул по повреждённой коже, собирая тёмно-красные капли.

Вообще смотреть на Кэрмита было немного непривычно и пугающе.

У них не имелось родственных связей, даже очень-очень дальних, щедро разбавленных многочисленными вливаниями посторонней крови. Алекс специально узнавал у родителей. О семье Трэйтон чета Ильинских слышала впервые в жизни. Да и подозревать мать в неверности, прописывая попутно сценарий классического индийского фильма с потерянными в младенчестве братьями-сёстрами, было, как минимум, нелепо. Алекс скопировал внешность отца. Вот уж на кого походил максимально, как две капли воды, так это на Владислава Владимировича.

И никаких Трэйтонов в анамнезе.

Но стоило повернуть голову, и Алекс видел ещё одного человека схожей внешности. Те же глаза, тот же оттенок волос.

В этом был особый кайф, хоть и с долей ненормальности.

Присмотреться внимательнее – сразу находятся различия. Видно, что форма глаз другая, нос более тонкий и на нём есть веснушки, не тёмные, свойственные брюнетам, а едва заметные, как россыпь пыльцы на коже. Губы у Кэрмита были ухоженными, но стоило раз забыть смазать их кремом, и кожица на них начинала сохнуть. Приходилось смачивать, облизывая. Выглядело – пошлее не придумаешь, особенно, когда он делал это неосознанно, во время разговора, между делом. Сам привык и не замечал, а Алекс отвлекался и не сразу находил подходящие для ответа слова.

Разговаривали они не так уж часто, несмотря на то, что сидели рядом, а на курсе естественных наук ещё и партнёрами были. Однако в последнее время Кэрмит начал проявлять повышенную активность в деле расспросов. Идея-фикс засела у него в голове, он жаждал отыскать подтверждение или опровержение возникшим догадкам. Алекс видел, что Кэрмита неопределённость и возникновение дежавю немало напрягают.

– Ты точно уверен, что мы не встречались прежде?

– Уверен, – цедил сквозь зубы Алекс. – Таких, как ты, сложно вычеркнуть из памяти. Потому повторяю в сотый раз: нас никто друг другу не представлял.

– Не могу вспомнить, как и при каких условиях, но я, определённо, тебя видел, – уверенно гнул свою линию Кэри. – До встречи на школьном дворе.

– Если мне не изменяет память, то в твоих мечтах.

– Это само собой. Там ты неизменно обитаешь, – Кэрмит усмехался. – Речь о реальном мире.

Постукивал по столешнице не только пальцами, ещё и колпачком ручки, стараясь приглушить звук тетрадными листами.

– Но я тебя не знаю.

– Серьёзно? И сейчас?

– Нет. Не цепляйся к ошибкам. Ты меня запутал, и получилась такая оговорка. Сейчас знаю, но до недавнего времени не подозревал о твоём существовании.

– Может, пересекались летом?

– В этом году выбраться сюда на каникулы не удалось. Меня не было в Лондоне, я прилетел за несколько дней до начала учебного года.

– Ладно, этот вариант отметаем, но я вспомню. Обязательно.

– И окажется, что видел ты совсем другого человека.

– Исключено.

Кэри ставил жирную точку, резко опуская ручку вниз, пробивая тетрадный лист, и смотрел на Алекса так, что желание спорить исчезало надолго.

Тут уже сам Алекс начинал верить, будто встреча далеко не первая, хотя мог в суде, при огромном количестве свидетелей сказать, что имени «Кэрмит Грегори Трэйтон» до этого года действительно ни разу не слышал.

Апофеозом и неопровержимым доказательством собственного помешательства на этом человеке стали, что неудивительно, сны.

Безобидное начало – сюрреалистический финал.

Пошлая в своей банальности фантазия с минимумом оригинальности. Алексу снилось, что он стоит на пороге комнаты и смотрит на Кэрмита, отмечая своеобразную аллюзию на «Спящую красавицу». Чёрный шёлк простыней, плотно сомкнутые веки, тень от ресниц на щеках. Пальцы сжимают лепестки бордовых роз, рассыпанных в живописном порядке.

Стоило Алексу сделать шаг вперёд, и Кэрмит широко распахивал глаза, глядя прямо на него. Приподнимался, опираясь на локоть.

Он не был обнажён. Алекс наблюдал привычную школьную форму, даже верхние пуговицы рубашки наглухо застёгнуты, ни единого намёка на эротику, кроме декораций. Ни единого провокационного жеста.

Они обменивались пристальными взглядами, как и в жизни.

Кэри улыбался, набирал полную пригоршню лепестков, протягивал руку к Алексу, разжимая пальцы. Лепестки летели на пол.

– Иди ко мне?.. – произносил Кэрмит.

Звучало без особой уверенности и без соблазнительных ноток в голосе, с долей сомнений. Словно Кэри не верил, что его руки коснётся рука другого человека. Словно обращался к пустоте.

Во сне Алекс сомневался не меньше, чем в жизни, а потому на твердые действия и на принятие моментального решения его не хватало. Продолжал стоять, будто ноги к полу приклеили.

Когда сомнения отметались в сторону, он делал шаг вперёд, но, вопреки логике, оставался на прежнем месте. Невидимые силы удерживали его, не позволяя двигаться по направлению к Кэрмиту. Время шло, из воздуха начинали проступать очертания. Алекс видел руки с ногтями, покрытыми чёрным лаком, лишь на большом пальце поверх лака мастер маникюра в порыве вдохновения изобразил белый цветок. Этот рисунок был Алексу отлично знаком, равно как и голос, проникающий в сознание. Стоит говорить, что обладателем и приметного маникюра, и голоса являлась Анна, выступавшая против сближения Алекса с тем, кого она назвала своим врагом? С человеком, сломавшим ей жизнь.

Кэрмит постороннего присутствия не замечал, продолжая сидеть на кровати, ждать наступления момента, ознаменованного принятием окончательного решения.

Алекс пытался вырваться из цепкого захвата, но терпел поражение в противостоянии. Пальцы, сжимавшие его руки, вытягивались, удлинялись, ногти становились нереально длинными, жёсткими с острым-преострым кончиком. Они не просто сжимали – пробивали кожу, прорезали её, окрашивая ткань рубашки кровью. Ею же оборачивались лепестки, рассыпанные по полу и по кровати. Смешиваясь между собой, багровые потоки растекались по паркету, пачкали ткань простыней.

Взгляд Кэрмита становился всё более отчуждённым, равнодушным, невидящим. Уголок губ окрашивался чёрным, рот приоткрывался, вниз по подбородку стекала густая, липкая субстанция. Алекс не имел возможности дотянуться и прикоснуться, чтобы убедиться в правдивости этой мысли, но почему-то не сомневался, что на пальцах его – стоит только притронуться к Кэрмиту – обнаружится нечто, больше похожее на смолу, нежели на густую кровь.

Кэрмит кашлял и давился.

Кэрмит кричал нечеловеческим голосом.

Кэрмит сгибался, как от удара в солнечное сплетение, прижимал руки к животу, ладони его были покрыты паутинкой из бордовых струек.

Алекс истекал кровью, ощущая бег тёплых алых ручейков не только по изрезанным рукам, но и в районе живота. Но он не чувствовал боли. Кажется, вся она досталась отражению в лице Кэрмита.