Адель, увидев вскрытую упаковку, посмотрела на сына с изумлением и надеждой, улыбнулась как-то неловко, словно давно отвыкла от этого занятия, а теперь вновь нашла повод и не смогла удержаться. Сама же своей реакции и стыдилась.
Сказать матери, что лишь продефилировал в данном одеянии от комнаты до балкона и обратно, Льюис не решился, потому на ходу придумал историю о весёлом празднике. О постановке и талантливых одноклассниках, чья игра покорила его и до сих пор вспоминается, пробуждая восхищение. О снимках, которые хотел скинуть на карту памяти, но замотался и не успел этого сделать.
Возможно, потом.
Матери было совсем не обязательно знать, что он почти весь вечер просидел под дверью комнаты, прижимаясь к ней спиной, наблюдая, как по кружевным манжетам вычурной рубашки расплываются влажные пятна, оставленные слезами. Как и о том, что весельем в жизни Льюиса не пахло.
Пока другие школьники дурачились, он вновь окунался в кошмарные воспоминания, вспоминал ледяное прикосновение стали, рисующей памятные узоры на коже, и обжигающее – сигарет. Оранжевые огоньки, что оставляли укусы на коже под хохот мучителей. Запах собственной крови, растекающейся по полу и боль, которая не покидала ни на мгновение. Тогда ему казалось, что ещё немного, и кости пробьются наружу, натянув кожные покровы и прорвав их. Он не знал, реально ли такое положение вещей, но воображение услужливо подсовывало соответствующие картины.
Издевались над ним профессионально, ни единой косточки не сломали, но зато накрепко вбили многочисленные страхи, опасение, недоверие и ненависть к большинству людей. Поверить, что представители отряда двуногих монстров действительно способны быть хорошими и добрыми, Льюису до сих пор не удалось. Если только отдельными проблесками, да и те оказались ложными, фальшивыми. Искусственная позолота вместо драгоценных металлов.
На каникулах у Льюиса появилось немалое количество времени на раздумья, и он воспользовался представленной возможностью. Во всяком случае, постарался перестроить систему ценностей, вернувшись на исходную позицию.
Он надеялся, что приедет в общежитие раньше Рекса, проведёт несколько часов в одиночестве, переосмыслит систему восприятия соседа в этих декорациях, вновь напомнит о необходимости соблюдения границ, установленных в самый первый день, и перестанет постоянно думать об этом человеке. Вообще.
Рекс оказался настойчивым. Убираться из мыслей не торопился. Пару раз он приснился Льюису во время каникул и миллион – просто влез в голову. Даже с Рождеством поздравил, хотя чего-чего, а сообщений от него Льюис не ждал. Вежливость деликатно напомнила о себе, и он ответил. Коротко, по существу, но всё равно не оставил Рекса без ответа, как планировал.
А сегодня, сидя на заднем сидении, он пристально смотрел в окно, время от времени вырывал отдельные фразы из рассказа Адель и понимал, что никак не может сосредоточиться на её словах.
Мать что-то говорила, а он витал в облаках, вспоминая удивительно несчастную историю жизни леди Шалотт, решившей оставить башню, столько лет служившей ей домом. Домом, от которого она устала. Домом, что сводил её с ума. И чьи стены покинула, увидев прекрасного Ланселота.
Теперь он не сомневался в правдивости слов Рекса.
Мюррей был его Ланселотом, встреча с которым обещала смерть, а он, Льюис, оказался той самой леди.
При попытке выбраться за пределы воображаемого дома ему тоже грозила смерть, но не простая и тихая, как у неё, а мучительная, наполненная страданиями и ознаменованная длительной агонией.
Ожиданиям не суждено было оправдаться. Вернувшись, Льюис застал Рекса на месте, а тот предложил провести время с пользой.
– Сыграешь с нами? Нам как раз одного игрока не хватает, – произнёс и замер напротив, ожидая ответа.
Улыбнулся, как будто факт положительного ответа мог сделать его счастливее во много раз.
Льюис это предложение расценивал, как насмешку.
Он и спорт были понятиями несовместимыми.
Единственное, чему он со временем научился, стал язык кулаков, причём больше дворовый, нежели профессиональный.
Да и то, умений хватало исключительно до тех пор, пока никто к нему не прикасался, потом наступал безграничный ступор, ознаменованный болью ожогов, оставшихся яркими точками вдоль позвоночника. Ярким узором кровавых полос, расчертивших спину. Они не складывались в слова, просто были нагромождением черт.
Где хотели, там и полосовали ножом.
А он не мог и слова произнести, боясь остаться немым.
Странно.
Тогда он не думал, что выживет, а сохранить умение говорить всё равно хотел. Молчал и стискивал зубы, сжигая боль внутри, вымывая её слезами, неконтролируемо стекающими по щекам.
И в итоге онемел на несколько месяцев.
Рекс об этом, конечно, не знал. Как не знал и причин, по которым Льюис никогда не принимал участия в командных видах спорта, предпочитая стоять в стороне, играя в волейбол со стеной, а не с живым человеком, или же вообще старался отмахнуться от подвижных игр, придумывая странные аргументы. В бассейне он не занимался, крикетом не увлекался, но учителя входили в положение и ставили ему более или менее приемлемые оценки, не желая портить отличную успеваемость.
Вообще, если задуматься, странностей можно было заметить немало. Например, посчитать одной из них стремление Льюиса последним зайти в раздевалку, когда все остальные оттуда уже ушли, и переодеваться в одиночестве. Да и то, что в спальне он тоже не светил голым торсом. Неоднократно видел, как переодевается по утрам и вечерам Рекс, но сам предпочитал совершать данный ритуал в полной темноте и в таком же одиночестве, чтобы лишний раз не демонстрировать соседу спину, иссечённую лезвием и покрытую тонкими белёсыми шрамами. Когда-то они были алыми, и Льюис беззвучно плакал, глядя на них при помощи зеркала. Потом накрыло равнодушием и апатией, но посторонних бы картина наверняка шокировала и породила массу вопросов.
Льюис не хотел ничего объяснять.
И заново переживать тот период жизни, пересказывая одно событие за другим, он не хотел тоже.
Рекс, стоявший напротив, ждал ответа на озвученное предложение. Он так и не узнал за несколько месяцев совместного проживания о причинах странностей. Он вообще ничего не узнал, кроме того, что Льюис позволил узнать, продемонстрировав не совсем личный дневник. Наверное, Рекс думал, что хорошо изучил соседа, но в реальности лишь нахватался верхушек.
В самом-то деле, зачем ему лишняя головная боль?
– Так, что? Сыграешь? – повторил свой вопрос Рекс.
Льюис хотел послать Рекса на все четыре стороны с данным предложением, но неожиданно согласился и решительно вышел из комнаты, бросив немногочисленный привезённый багаж на кровать. Разобрать его он мог и позже. Сменные вещи с собой не брал, зная, что выйдет на поле в униформе школы, а в раздевалку не заглянет.
Играть его одноклассники собирались в волейбол.
Состав команд Льюиса нисколько не удивил.
Рекс со своими театралами против двух закадычных друзей, с которыми он вполне неплохо общался.
Кажется, Алан и Курт вполне могли справиться своими силами, балласт в лице Льюиса им не требовался. Однако так получилось, что они его получили в довесок, и сбросить не могли. Им хватило чувства такта, чтобы промолчать, а не возмутиться.
Альберту и Эштону, в общем-то, тоже, но взгляд главной звезды так и светился недоумением. Что-то в стиле «Как ты додумался его притащить?».
– Ты только под ногами не путайся, хорошо? – произнёс Алан полушёпотом.
Видимо, уже сейчас не питал иллюзий относительно навыков члена команды, навязанного извне. Если с Куртом они могли с лёгкостью выиграть, прекрасно взаимодействуя на площадке, то Льюис точно не являлся частью их команды мечты. Услышать такое замечание было обидно, но Льюис благополучно его проглотил, ничего не сказав в ответ. Мог бы удалиться, гордо вскинув голову, но вместо этого остался.
Из принципа.
Он и, правда, нужен был только для галочки, чтобы сравнять количество игроков в обеих командах. Большую часть времени он стоял, подпирая собой стенку, изредка в его сторону обращали внимание. Он отбивал подачу, а потом снова стоял, как неподвижное изваяние, наблюдая за полётом мяча.