Мерлин, Грейнджер собиралась обвести вокруг пальца самого Люциуса Малфоя!

Им обоим хотелось, чтобы эта дорога длилась бесконечно, чтобы время тянулось, как тогда, на дежурстве. Каждый шаг приближал Драко к отцу, а Гермиону — к смертельному врагу.

Вот он, стоит спиной, завернутый в черное одеяние, с гордо выпрямленной спиной. Неподвижный, словно статуя и суровый, как грозовое небо.

— Здравствуй, Драко, — протянул старший Малфой, разворачиваясь к слизеринцу.

Лицо его было непроницаемо, лишь в серых глазах виднелся болезненный блеск. Оба, и сын, и отец, были, как никогда, бледны и это уже нельзя было сослать на аристократическое происхождение. Они были уставшими, с залегшими темными кругами под глазами.

В лунном свете, Драко с его нездоровой худобой и поджатыми губами, выглядел не на много младше Люциуса, если не наоборот — старше. Только его осанка была, как всегда, ровной, словно струна. Ведь перед ним человек, который не потерпит беспомощности.

— Здравствуй, отец, — сказал слизеринец, и голос его прозвучал хрипло. Он тут же сделал вид, что прочищает горло.

— Ты ведь знаешь, зачем я позвал тебя сюда, — проговорил мужчина, положив руку на плечо сына. Парню казалось, что прежде, чем отец заговорил снова, прошла целая вечность. — Ему нужна грязнокровка, Драко. Ему нужна Грейнджер. Гермиона Грейнджер.

И мир его рухнул.

Комментарий к

Принимается критика в любой форме. Оставляйте, пожалуйста, комментарии.

========== Часть 15 ==========

Ноги подкашиваются, пропуская разряды электричества. Ток проходит по всему телу, разносясь по рукам, ударяя в голову и останавливаясь в нижней части туловища. Живот сжимало в тугой пучок, и девушке казалось, что ее сейчас стошнит. Неприятные позывы постоянно подступали к горлу, сопровождаясь единичными слезами.

Теребит подол юбки дрожащими пальцами, попутно раздирая ногу до крови. Маленькие капли стекают вниз, в черные туфли, пачкая их. Другой рукой оттягивает воротник – как можно дальше, лишь бы не удушиться от этой жары.

Делает один шаг и уже думает, как еще не упала. Вообще оставалось не понятным, откуда силы добрести до гостиной появились в девушке. Однако страх, пропитавший каждую часть ее мозга, подталкивал к невероятным действиям – таким, как, например, прийти в место, где сидел человек, что должен был убить ее.

Смотрит – долго, пронзительно. Поджимает горячие, почти обжигающие, губы. Еще сильнее схватывает приятную ткань пальцами. Тянет ее вниз по инерции, задевая молнией живот. Скрипучий звук сопровождается тихим стоном и легкой раной.

— Что?

Поднимает глаза на девушку, смотрит. Испытывающее, словно ожидая чего-то. Покрываясь красной краской – кровью, что заливала его лицо. Приливала густой жидкостью к голове. И смещала все мысли куда-то в сторону, заставляя лишь думать о боли.

— Что?

Скрипучий, ледяной голос проникает в ее сознание длинными, метровыми жгутами. Стягивая уши таким ужасным, хриплым звуком. Хочет вскрикнуть, но не может – ком застрял в горле. Сильно, будто собираясь задушить ее.

Стеклянный бокал из его руки пролетает около ее лица, чуть не задев. Проносясь мимо носа и вылупленных глаз. Девушка покачивается в сторону, пока в голове раздаются мысли о побеге. Не стоило ей приходить, но теперь уже ничего не изменить.

Ядовито-коричневая жидкость впивается в стену, хлещет по волосам и лицу. Вдох вырывает из груди, и новая слеза разрезает щеку. Большой осколок от бокала впивается в шею, глубоко и болезненно. Она издает тяжелый, протяжный всхлип, но даже не ощущает боль. Лишь смотрит в его серые глаза, которые застилала прозрачно-красная пелена.

Не дождавшись ответа на свой вопрос, парень поднимается на подкошенных ногах. Рубаха его кое-где порвана, штаны в одном месте заправлены, в другом – выбиваются. Волосы растрепаны, падают комьями на потное лицо, по которому стекала вода ручьями. В глазах не читалось ничего, кроме странного, не свойственного ему, страха. Даже перед этой маленькой, хрупкой грязнокровкой.

— Что это ты здесь забыла?

Медленные, злые нотки. В голосе чувствуется привкус алкоголя, выпитого парой минут назад.

Все считают, что спиртное помогает, заставляет погрузиться в некое забытье, однако все предрассудки — сплошная ложь. Ничему он не помогает, не заставляет. Лишь дурманящая жидкость проникает в голову, и ты чувствуешь, как крылья вырастают за спиной. И с их помощью ты готов совершить все, чего не смог бы сделать без них. Но все проблемы, злость, обида - остаются, сворачиваясь железной веревкой у твоей шеи.

Она бы ответила, знай что. Ответила бы, не будь ком в горле таким большим, давящим. Не душилась бы она невидимыми слезами, что застыли в глазах. Не задыхалась бы, не кричала в душе, не содрогалась всем телом. Не била бы Драко по лицу кулаками, не толкала на спину и не ударяла долго, больно и жестоко. Не кричала бы так горько, задушевно. Хотя снаружи просто стояла на дрожащих ногах. Лишь стояла из всего, что могла сделать.

— Что… ты… здесь… забыла?

Гнев вырывался из его рта, ядовитой плесенью располагаясь на стенах. Держась над маленькой головой девушкой, раскачиваясь в разные стороны.

Подходит. Слишком быстро, слишком напористо. Нависает тяжелой тенью над ее маленькой фигуркой, забивая в укромный угол. Пожирая серыми глазами, которые медленно становились красными. Уставшие и воспалённые, налитые кровью.

Херова грязнокровка.

Страх накатывал на него новыми волнами — сильными, долгими. С каждой секундой увеличивающимся, протяжными. Они накрывали его полностью, отгораживая от всего другого. Только страх, и ничего больше.

Отгораживали так же, как Драко Гермиону — высокой фигурой, стукнув кулаком по стене. Тихим визгом и маленькой слезой на подбородке.

Строгий, уверенный голос отца звучал в его голове: «Ты должен убить грязнокровку. Убить Гермиону».

Спасительная ниточка промелькнула в его мыслях — а что, если той «грязнокровкой по имени Гермиона» была не она? Не Грейнджер? Какая-нибудь другая Гермиона, учащаяся здесь? На каком-нибудь другом курсе, помладше? Или наоборот: старше?

И, едва схватившись за ниточку протянутой рукой, он отпустил ее, разочаровано выдохнув. Зло при этом рыкнув, как лев.

Отец сказал: «Гермиона Грейнджер». Назвал эту чертову, протоптанною грязью, фамилию.

Убить Гермиону Грейнджер.

Дышит тяжело, заглатывая воздух потоками. Не успевая правильно вздыхать, кашляет, давясь этим гребанным воздухом.

Новый оглушительный удар раздается около ее левого уха. Ресницы быстро моргают, и девушка от неожиданности даже подскакивает, врезавшись плечом в тяжелую руку.

Черт.

— Ты же знаешь… — его голос дрожит, мысли сбиваются. Ничего путного на ум не приходит, и он лишь сильнее злится. — Ты же слышала. Ты слышала. Слышала разговор?

Она молчит, смотрит на вздымающиеся вены. И понимает — он готов, готов убить. Прямо здесь, прямо сейчас. Той самой палочкой, что торчала из его кармана столь неаккуратно. И, в другой ситуации, она не обратила бы внимание на древко, но сейчас просто не смогла провести взгляд мимо.

Палочка была наготове, как и он сам.

Ужасный приступ паники ударил ей в голову железным молотом. Разбил остатки надежды, что поселилась в самом дальнем углу. Забилась, содрогаясь под, казалось, величественной фигурой Малфоя.

Осталось лишь неутолимое, как жажда, желание — жить.

— Нет…

Она сгибается всем телом, отягощённая болью в животе. Она тянет вниз, сдавливая все туловище, выворачивая органы наружу.

— Прошу тебя, нет…

Девушка произносит это тихо, еле слышно. Слабо доступно для ушей другого человека, однако он слышит, прекрасно, расчетливо. Словно эти предложения грохотом прозвучали в его голове, забивая туда гвозди.

Просит.

Она просит.

Рука быстро, повинуясь каким-то неоправданным действиям, опускается к ноге, ударяя ее. Выхватывает палочку, моментально.

— Нет…

Голос слегка подрагивает. Ее глаза непрерывно смотрят на черное древко, поднимающееся на уровень ее лица. Паника, которая до этого была сильная, уже душит горло, тяжелым кулаком бьет в живот. И Гермиона сгибается сильнее, крикнув при этом. Как утопающий, потеряв свою лодку посреди глубокого, бездонного океана.