Доронин уверен, что и Коля Круглов, и Лиза Миронова, и Валентина, и Лида не только не потеряли душевную красоту, не только не растеряли жизненные силы, а наоборот — приобрели зрелость. И если он в этом уверен, то, значит, его ежедневные усилия не были напрасными. Но ведь мало быть уверенным, что человек пойдет прямой дорогой, если ему не встретится кто-то сильнее и не собьет с пути. Да, этого очень мало!
Настоящий коммунист должен твердо знать, что люди, за воспитание которых он отвечает, готовы пройти через какие угодно трудности, преодолеть их, выйти из них еще сильнее, духовно богаче, чем были.
Невольно кольнула мысль: значит, ты отстаиваешь теорию какого-то новоспартанства — пропускать людей через душевные потрясения, чтобы закалить их?..
Нет, это, конечно, ерунда!.. Просто борьба неизбежна, люди не могут не бороться за свою чистоту. И именно в этой борьбе — красота жизни и красота человека. Возможно, сорок лет назад какой-нибудь Колька Круглов примирился бы с тем, что у его жены взгляды на жизнь противоположны его собственным. И сама его ошибка — Доронин в этом уверен — порождена высокой моральной чистотой нового, нашего человека. Вера использовала его жизненную неопытность и чистоту, а он считал, что не имеет морального права не жениться на ней!.. А разве Виктор Сотник не потому был обманут, что с большой святостью относился к семье, к детям, к их будущему?..
Любить человека — это значит не прощать ему ни единого темного пятна на совести. Но тот, кто рядом с хорошим, благородным, высоким не хочет видеть в наших современниках остатков старого — не столько любит людей, сколько жалеет их, боится расшевелить совесть и этим причинить боль. А для человека нет ничего обиднее этой унизительной жалости!..
В промышленном отделе ЦК разговор был коротким. Заведующий отделом спросил:
— Что вы скажете, если мы предложим вам должность у нас?.. Вы давно работаете на заводе, хорошо знаете заводскую жизнь.
Доронин отнюдь не ожидал такого предложения. Ответил не сразу, но твердо, без малейших колебаний:
— Если партия обяжет, я, конечно, готов. Но очень прошу оставить на заводе. У меня там сейчас так много незаконченных дел, что кажется — главная работа только начинается. Да оно, собственно, так и есть.
— Ну, что же... Подумайте.
Доронин улыбнулся.
— Хорошо. Я подумаю. Но должен сказать заранее, что и завтра, и послезавтра я буду просить ЦК оставить меня на заводе.
Высокий мужчина в синем пиджаке, с непокрытой седой головой, сошел с парохода на днепровской пристани, пошел по знакомым улицам рабочего поселка. Уже стемнело. Поселок осветился электрическими фонарями. Человек шел между домов, между дубов, окружавших залив, обратил внимание на то, что старая больница уже отстроена, стала еще красивее, чем была до войны. Человек подошла к дому Голубенко, украшенному верандой с родительской резьбой, оплетенной диким виноградом. Во дворе, таком милом, родном, играли незнакомые мальчишки, — видно, дети новых хозяев. На кухне под навесом вытирала посуду молодая женщина. Под беседкой худощавый мужчина лет тридцати старательно забивал гвозди в какой-то ящик — видимо, для посылки.
Приезжий остановился у забора. Хозяин выпрямился, пытливо оглядел его с головы до ног.
— Пожалуйста, дайте напиться, — робко и неуверенно попросил приезжий, чтобы как-то оправдать свой неуместный интерес.
— Дарья, вынеси воды человеку, — крикнул хозяин к жене, продолжая забивать гвозди.
Женщина вынесла кружку с водой.
«Да, незнакомые лица, чужие люди. Все не то, все изменилось».
Он пошел по знакомой улице, где жил Гордый. Навстречу выскочила «Победа», обдав клубами едкой пыли. Если бы приезжий не был так погружен в свои размышления, он бы успел заметить, что за рулем сидит улыбающаяся Лиза, а рядом с ней — Великанов. Но он ничего не видел вокруг себя.
Нет, к Гордому идти не стоит. Зачем выявлять перед другими свою слабость?.. А приезд в родной город он считал слабостью.
Здесь приезжий заметил, что шагает слишком быстро и вот-вот догонит двух мужчин, один из которых заметно хромал, припадая на короткую правую ногу. Это Козлов, даже сомнений не могло быть! Козлов, который смеется! Смеется от какой-то шутки собеседника. А кто же этот собеседник? Ну, конечно, Круглов, знатный сталевар Николай Круглов. Приезжему не хочется встречаться с ними, особенно с Козловым. Хотя ему даже нравится, что Козлов веселый, что он дружит с Кругловым, что его жизнь, видно, устроилось.
Дойдя до дома на углу, приезжий повернул в переулок. Он не знал, что рядом в доме, уткнувшись лицом в подушку, лежала и плакала Вера Миронова от какой-то очередной жизненной неудачи или разочарования. Но не только приезжему, а также Круглову не было дела до ее слез...
Идя по переулку, Федор вышел на окраину поселка и остановился у пятиэтажного дома, недавно законченного. Долго всматривался в освещенные, завешенные гардинами окна. Наконец нашел то окно, которое его больше всего интересовало. Федор знал из письма Доронина, где получил квартиру начальник мартеновского цеха Виктор Сотник. Приходько с радостью согласился быть его заместителем — он сам чувствовал, что должность начальника ему не под силу.
В окне, на белых тюлевых гардинах, появились две фигуры, две тени. Женщина, видно, смеялась — плечи ее вздрагивали, волосы распущены, волнистые. Мужчина держал ее за руку, потом положил руку ей на плечо, привлек к себе, прижал к груди... Женщина вырвалась, шутливо потрепала его по щеке.
Теперь уже смеялся мужчина. Он был невысокого роста, но широкоплечий, спортивного склада.
Но вот появилась третья тень. Она была меньше, мальчишеская. Эта тень мелькнула над головой мужчины кончиками пионерского галстука. Видно, мужчина поднял парня на руки и осторожно поставил на пол.
А тень женщина смеялась, смеялась.
Федор сел на трамвай, поехал на вокзал. В зал для пассажиров заходил настороженно, оглядываясь. Тяжелые воспоминания затуманили его взгляд.
Он почти подбежал к окошку кассы. Сквозь спазмы, сдавливающие горло, бросил в окно только два слова:
— Хабаровск. Один...
А потом с горькой иронией подумал: невольно в эти слова вложено гораздо больше смысла, чем может показаться кассирше...
Если бы у Федора Голубенко спросили, как он прожил эти десять месяцев, трудно было бы ему ответить на это. Это были месяцы большой душевной ломки. Он за это время пережил и передумал больше, чем за несколько предыдущих лет. Он сам попросился на Дальний Восток, был очень обрадован, что в министерстве к его просьбе отнеслись сочувственно, и уже десять месяцев работал инженером на строительстве. В родной город Федор попал случайно — он сейчас в отпуске, возвращается с Одессы, из санатория. Как же можно не заехать?..
Поднявшись в вагон, Федор подошел к окну и, глядя на серые вокзальные стены, подумал: а действительно ли случайно?.. Такой уж насущной была необходимость тратить на дорогу целый месяц, чтобы пробыть в санатории всего две недели? Не ради ли этих десяти минут, которые он провел под окнами Сотника, рассматривая подвижные тени на гардине, он и просил отпуск и ехал за десять тысяч километров?
Что-то тяжелое, болезненное навалилось, надавило на сердце.
Поезд тронулся, набрал скорость, в лицо ударило ветром. Ветер был резкий, неприятный. Он бросал сажу от паровоза, мелкую пыль, ослеплял глаза... Но вот Федор начал чувствовать, что ему легче дышится. Ветер освежил его, добавил сил, вдохнул степную прохладу.
Федор высунул голову из окна вагона, ветер разметал серебристую шевелюру, а он ловил этот ветер, как человек, истощенный жаждой, ловит неожиданные капли дождя.
Федор подумал — такой животворный ветер, что, ударяя в лицо, помогает преодолеть душевную слабость, бывает только тогда, когда человек быстро движется вперед.
Затем ему неожиданно пришло в голову — возможно, все, что с ним произошло в течение последних девяти лет, могло произойти только потому, что он жил без ветра в лицо?.. Прошедшее лето — три месяца — дохнуло на него сильным, то горячим, то холодным, беспощадным, жестоким ветром. Была и сажа, и мелкая пыль, и ослепление, и прозрения. За эти три месяца и он, и люди, его окружающие, пережили тяжелые испытания. Жизнь идет вперед быстро, очень быстро. Встречный ветер крупных событий сметает с пути все ничтожное, чуждое, враждебное, освежает души людей, испытывает их на зрелость, на чистоту, на твердость.
