— Что ж, неплохо для первого раза,— резюмировала Мэри, неторопливым шагом приблизившись к Малфою, что пытался встать вновь на ноги,— теперь я точно знаю, что мне с тобой делать. И, так как твой уровень довольно высок…

— Вы научите меня тому заклинанию, госпожа?— перебил ее Люциус, поднимая горящий вдохновенным возбуждением взгляд,— оно такое полезное…

— Возможно, но оно – моего собственного изобретения, так что для начала тебе придется немного попотеть, изучая более простые, но не менее необходимые чары. И в первую очередь, Защитные чары – как я заметила, да думаю, ты и так это знаешь, защита твоя не просто хромает – у тебя ее, Люциус, скорее всего даже и не было никогда. А ведь именно она обеспечивает тебе половину успеха в дуэли – ведь, согласись, нельзя же постоянно только атаковать?

Малфой согласно кивнув, взглянул на свою волшебную палочку так, словно это она была виновата в его поражении, что немного рассмешило Мэри. Но от каких-либо насмешек и замечаний на эту тему она воздержалась, решив, наконец, начать урок.

— Вначале изучишь Щитовые чары. Они, конечно, довольно сложны, но…

— Покажите мне их, и я быстро разуверю вас в их сложности!— сказал Малфой с жаром, удивив волшебницу.

— Удивительно, как в тебе много жажды разучить новое умение. Но, это, разумеется, хорошо — одна только эта жажда может сделать полдела. Смотри внимательно и запоминай, — произнесла она, крутанув волшебную палочку в пальцах. «Этот юноша довольно смел и талантлив,— подумала она,— значит, станет действительно хорошим Пожирателем смерти после тренировок...»

... Утомившись двухчасовой тренировкой с Люциусом, Мэри шла к себе в комнату, надеясь на отдых – новый ученик заставил ее сегодня попотеть, прямо-таки горя желанием изучить Щитовые чары. И хоть сегодня у него практически ничего не вышло, упорство его от этого ничуть не уменьшилось, и сама Мэри уже настаивала на прекращении тренировки, желая отдохнуть, сказав ему тренироваться самостоятельно. Не зря он напомнил ей ее саму...

Волшебница вошла в свою комнату, желая упасть в кровать и уснуть, но, к ее сожалению, это желание так и осталось лишь мечтой – Волан-де-Морт уже был здесь, нетерпеливо блестя багровыми глазами, что ловили отсветы всполохов в камине. И десяти секунд не прошло с ее возвращения, а она уже была в его жарких объятиях, вновь ощущала его страстные поцелуи, что сводили ее с ума, заставляя забыть обо всем, кроме него одного.

— Морган...,— прошептала Мэри еле слышно, вложив в это единственное слово всю свою страсть, нежность к нему, радость от его близости к ней.

Волан-де-Морт, услышав ее, насмешливо ухмыльнулся:

— Что, так понравилось то имя, что ты по своему желанию дала мне, раз уж шепчешь его в горячке похоти? И так не нравится то, коим я нарек себя сам?

— Оно слишком длинное,— заявила волшебница безапелляционно,— к тому же, не для меня вовсе, а для твоих врагов. А я тебе вовсе не враг.

— Разумеется. Ты, Мэри Моран – та единственная, что так возбуждаешь меня, заставляя забыть обо всем, кроме единения с тобой…

Волан-де-Морт прервался, вновь слившись в одном сладчайшем поцелуе с Мэри. Ей показалось, что она ждала именно этого мига целую вечность – обвив шею Волан-де-Морта руками, она неторопливо прошла вместе с ним до кровати, на которую и толкнула его, немного изумленного, обольстительно улыбнувшись. И, не отводя от горящих возбуждением глаз мага своего слегка затуманенного взгляда, она неторопливо оголилась, оставшись стоять даже после этого, совершенно не обращая внимания на пальцы холода, что уже щекотали ее тело все сильнее и сильнее. Волан-де-Морт, недоумевая, было приподнялся, стремясь заключить Мэри в объятия, уже полностью, как и она, оголенный, но она вновь, как и до этого, но уже сильнее, оттолкнула его, словно играя с ним. Вот его взгляд снова пронзает ее глаза, наливаясь неистовым, беснующимся огнем все сильнее и сильнее, губы искажает дьявольский оскал... волшебница, понимая, что еще немного – и он растерзает ее, более не считаясь с ее личным мнением, одним порывистым движением обнимает его, целуя вновь. И ощущает, что поцелуи для Волан-де-Морта теперь – как керосин для огня – он, мгновенно обезумев, с порывистой страстью, даже без обычных ласк прелюдии, сливается с ней в одно целое, заставляя вскрикнуть от мгновенно прошедшей по телу боли. И этот крик еще больше ожесточает его – в момент он, перекатившись вместе с Мэри на край кровати, как всегда это бывало, подмял ее под себя, продолжая терзать жадными руками, со всей силы вжимая ее в кровать, так, что она уже задыхается, чувствуя, что воздух вот-вот закончится. Одновременно появились и боль, и наслаждение, сплетясь в единый клубок. И она уже не хочет ничего – лишь бы все закончилось, лишь бы то наслаждение, что приходит в конце, затмило ту боль, что сейчас вынуждена терпеть она. И она терпит, не позволяя себе даже случайного, тихого крика – и это еще больше озлобляет Волан-де-Морта, привыкшего к ее протяжным стонам. В момент он становится жестоким и безжалостным насильником, и та боль, что Мэри чувствовала до этого, кажется ей теперь наслаждением. Эта пытка, болью, а не наслаждением, заставляет ее кричать, и ее любовник, удовлетворенно улыбнувшись, еще больше ожесточается, видимо, недовольный своими стараниями. Теперь она кричит без перерыва, ощущая себя в тисках, железных объятиях злобного монстра, страдания застилают ее взгляд, и из глаз ее уже льются слезы, лишь отчасти помогающие ей вынести жуткую, небывалую, экзекуцию, сходную с той, что приносит Пыточное проклятие. И теперь, ощущая себя одним большим сгустком боли, Мэри чувствует, что боль становится все меньше и меньше, на ее же место приходит волна блаженства, все больше и больше усиливаясь. И вот уже не крики, а стоны вырываются из ее губ, и вместе с этим терзающие ее руки вновь становятся ласковыми, и то наслаждение, что они доставляют ее трепещущему и извивающемуся в горячке похоти телу, повергает ее в пучину беспамятства...

— Ну же, Мэри, очнись,— слышит она голос Волан-де-Морта, зовущий ее вновь в реальность. Неужели он хочет еще? Подобного она вновь не выдержит...

— Не притворяйся, что без сознания – я же вижу, что это не так,— говорит он вновь, с более жесткой интонацией,— давай же, Мэри, открой глаза.

И она подчиняется, видя над собой Волан-де-Морта. Его лицо вдруг приводит ее в гнев – со всей силы размахнувшись, волшебница одаривает его звонкой пощечиной, добавив к этому гневный, убивающий, взгляд.

— И что ты хочешь мне этим сказать?— с яростью прошипел Волан-де-Морт, потирая щеку,— мстишь за испытанную только что боль?

— Нет, лишь говорю тебе, Морган, как сильно люблю тебя,— возражает она мрачно, тут же отворачиваясь.

— Ты сама виновата – не нужно было дразнить меня,— слышит она его холодный голос,— ведь знаешь прекрасно, каким я становлюсь, если ты заставляешь меня ждать напрасно.

— Почему тебя так радуют мои крики?— спросила Мэри в едином порыве, с горечью и болью в голосе, вновь повернувшись к Волан-де-Морту лицом,— почему тебе так нравится истязать меня? И почему одни лишь мои слезы способны тебя остановить?

Волан-де-Морт пронзил ее долгим расчетливым взглядом, усмехнувшись:

— Все из-за моей любви наблюдать чужие страдания, что опьяняют меня. Слыша чьи-то надрывные крики, я получаю большое удовольствие, что в некоторой мере сходно с блаженством близости с тобой, и они же пробуждают во мне садистскую натуру, побуждая к жестокости и беспощадности даже в постели. И лишь насытившись ими сполна, я могу остановиться. Что же касается твоих слез... Они почему-то останавливают меня, и жажда видеть твои страдания уже уменьшается, тут же исчезая. Странно, но подобное происходит лишь с тобой – остальные, чьи слезы мне приходилось видеть, лишь еще больше ожесточали меня, почти приказывая мне пытать их еще сильнее. Почему с тобой, Мэри, все не так, я не знаю, но такое ощущение, что слезы твои – словно безмолвная просьба о пощаде, которую я не могу не исполнить, и после я чувствую жалость к тебе.