- Не желает ли путник остановится на ночлег? Ужин и лавка в общей комнате - четыре динария, - и с сомнением оглядев запыленную одежду, - отдельная комната и стол - десять динариев.

Последние слова прозвучали, впрочем, без всякой надежды.

- Я, может быть, воспользуюсь твоим гостеприимством, - откликнулся Роберт по-гречески.

- Только укажи сначала, где тут, в городе стоят крестоносцы.

- А везде. Тебе какие нужны? франки, лотаринги, норманны, германцы?

Семь лет назад местные всех европейцев называли франками. Различать, что ли, научились?

- Франки.

- Пойдешь по нашей улице до горшечников, от них свернешь налево и вверх, на холм, - равнодушно объяснял грек, потерявший всякий интерес к путнику.

Поплутав, - объяснение оказалось далеко не исчерпывающим, - Роберт по невероятно загаженной улочке-щели выбрался на возвышенность. Здесь дома стояли свободнее, кое-где за заборами робко зеленели одинокие деревца. Чем дальше от торговой площади, тем больше становилось зелени. Улицы были шире и чище.

В тихом квартале он отыскал нужное поместье. Дома видно не было, его закрывали забор и сад. В калитку, рядом с воротами пришлось долго стучать. Наконец в крохотное оконце выглянула угрюмая бородатая физиономия.

- Чего надо? - спросил обладатель лохматой рожи на лангедоке.

- Барон Больстадский, барон Геннегау, Соль Альбомар здесь остановились?

- А кто ты такой, чтобы я тебе отвечал? - с ленивой издевкой спросил страж.

- Они меня ждут.

- Никого они не ждут. А кого ждут - не тебе, голодранцу, чета. - Охранник, похоже, развлекался. Доконали беднягу жара и мухи.

Мешала решетка, а так бы Роберт аккуратно впечатал свой кулак в наглую рожу соотечественника. Но для того она и поставлена… решетка, конечно, не рожа.

- Иди и передай, тем, кого я назвал, что их спрашивает Роберт.

- Какой?

- Никакой. Так и передай Никакой Роберт. - Бывший граф Парижский сдерживался из последних сил.

- Шел бы, ты, Никакой, своей дорогой!

- Эй, Фарон, кто там? - прогремел за спиной стража до боли знакомый хриплый бас.

- Хаген! - оставалось надеяться, что тот не покинул пределы слышимости. - Хаген, это - я, Роберт!

Озадаченная таким нахальством побродяжки, рыжая физиономия еще несколько мгновений отсвечивала за решеткой, а потом с подвизгом взмыла куда-то вверх. На ее месте мелькнули сапоги. Лязгнул засов, дверь затряслась. Хаген так спешил, что погнул железный штырь, запирающий калитку. Засов перекосило. Нещадно ругаясь, великан со всего маху шарахнул в дверь плечом, на что та жалобно застонала, но не поддалась. Из сада уже доносились возбужденные голоса. На шум сбегались обитатели имения.

- Хаген, ты чего расшумелся? А с Фароном что? - Соль.

- На нас напали, или мы нападаем? - Лерн.

- Погоди, господин Хаген, подмогну, - Гарет.

- Гарет! - позвал Роберт, притиснувшись вплотную к решетке. - Ты живой?

- А-а-а! Отойди, Хаген. Я ее сейчас вышибу!

Его обнимали, били по плечам и спине, опять обнимали. Кто-то стянул с плеча мешок. Они долго бестолково топтались на пятачке у ворот.

- Мы узнали, что ты жив от Соля. Он в Иерусалиме встречался с Танкредом. Князь Галлилейский показал твое письмо.

Лерн растянулся на ложе у стола. Здесь же лежали или сидели остальные.

Отмывшийся от многодневной грязи, одетый в чистую тунику Роберт, пощипывал виноград, запивая его густым терпким вином. Он уже вкратце рассказал о своих злоключениях, однако в под-робности не вдавался. Его удерживало опасение, что, провоевавшие в Святой земле много лет, по нескольку раз раненые, друзья с настороженностью отнесутся к его дружбе с сарацином, родственником самого Селима Малика. От друзей же Роберт услышал печальную повесть о несчастьях Болдуина, нынешнего короля Иерусалима и выпил скорбную поминальную чашу по их другу Годфриду, первому Иерусалимскому монарху.

- Ну, с Хагеном все ясно - воевал до последнего. Он мне успел рассказать. А ты, Соль?

- Пристал к госпитальерам. Помнишь странноприимный дом в Иерусалиме? При нем устроили больницу. Ходил за ранеными. Я бы и сейчас там подвизался, только…

Понимаешь, все дела у нас теперь творятся исключительно огнем и мечем. В том смысле, что, отнюдь, не умом и руками.

- Лечение страждущих тоже?

- Орденский капитул раздулся до невероятных размеров. Тайный совет из особо приближенных братьев собрали. Я бы еще понял, кабы они там медициной занимались.

Нет. Постановили: все братья лекари - и не лекари уже - воинствующие монахи. И чтобы от других таких же воинствующих отличаться - черный плащ с белым крестом.

Дисциплина военная, обязательное отправление всех дневных служб, а так же, обязательное участие в военных действиях. Отправили к Папе посольство, чтобы братство госпитальеров узаконить как орден. И - должности, должности, должности: кто печатью заведует, кто казной, кто перепиской. А кому не досталось - милости просим, помогай больным, но чтобы все согласно уставу. Когда Танкред мне показал твое письмо, я уже одной ногой на корабле стоял. Остался тебя дожидаться. Потом меня Хаген разыскал, уговорил перебраться сюда к Лерну и Гарету.

- Я слышал, - Роберт обернулся к, прятавшемуся в густой тени Лерну, - ты тоже в плену побывал?

- О, совсем не долго. У турка Торик бея. Не слыхал про такого?

- Нет.

- Он только мое имя узнал - сразу в зиндан. Воду и лепешку раз в день на веревке спускали. Темно - сиди, отдыхай. Пока я там отсыпался, двоюродный дедушка за меня выкуп прислал. И меня под белы рученьки тотчас вернули родственнику. Дед встретил опухшего со сна, решил - с голоду. Облагодетельствовал. Родной человек!

Кстати, это он мне поведал, что над твоим золотом Большой Гуго как ворон вьется.

Только Соль с Гаретом его и удерживали. Гуго твою военную добычу давно бы в когтях утащил, да опасался Болдуина с Танкредом. Сам знаешь, Гуго у них был не в чести с самого начала. Зато Соль вхож и к тому и в другому. Тут-то мы с Гаретом и договорились твои деньги подальше увезти, чтобы глаза всяким родственникам и их прихвостням не мозолили.

Ты тогда и Гарета и Хагена вместе с Солем из Аскалона отправил. Соль их выходил.

Но почти половина твоего отряда погибла. Ясно стало - отрава. А кто отравил, пойди, дознайся. После известия о твоей смерти, остатки людей разбрелись.

Дознаваться стало некому. А Гарет, только в себя пришел, говорит: 'Живой Роберт.

Виденье мне было'. Знаем мы такие видения: в бреду, в горячке, что только не померещится. Он стоит на своем - живой! Итальянца, который с тобой в последний поиск уходил, и якобы чудом жив остался, выследил, расспросить хотел. Жаль, не получилось. Знаешь, Роберт, он так в твое спасение верил, что и мы засомневались.

Время смутное, постоянно какие-то слухи ходят: будто могучий рыцарь сто врагов победил, из плена ушел, и халифа басурманского в Иерусалим на веревке тащит.

Ерунда, конечно, а вдруг думаю это про тебя? Мало ли кто, кого хоронил? И хоронил ли вообще…

- У того итальянца, - подал голос Гарет, - на роже было написано, что он и родную мать хоронить не станет, так бросит.

- Наняли мы с Гаретом корабль и - в Венецию. Выбрали тихий, неприметный банкирский дом, все с ними обговорили. Я уже собирался в Геннегау, когда нас нашло письмо Соля о твоем возвращении. Гарет прыгал как мальчишка: 'Я говорил! Я говорил!' И тут начались непонятки. Все вроде тихо, мирно, только битым затылком чувствую - петля вокруг нас затягивается. Копошится кто-то за спиной, шушукается.

А по лопаткам - мороз. Зачем лишний раз рисковать? По дороге домой меня могли ждать, в Иерусалиме - подавно. И двинули мы на Кипр. Перед самым отплытием, я разыскал Гвидо Сальеджи и передал для тебя деньги. Тот же Гвидо мне обиняками и недомолвками, но подробно рассказал всю интригу брата вашего Филиппа, относительно выкупа. С Гвидо я передал приглашение посетить нас на благословенном острове, принадлежащем правда Византии, но вполне крестоносном.