Поселяне стали возвращаться. Вскоре в мисках заплескалась похлебка из козлятины, по кругу пошел кусок сыра, от которого каждый отхватывал ломоть. Только от вина все дружно отказались.
***
Роберт шагал по древней, мощенной плитами дороге. Слоистый, выщербленный за прошедшие века камень, кое-где выдавило и покорежило, несколько плит стояли торчком. И все же, случись нужда, по такой дороге можно было пройти не только пешему, но и конному.
Ему указали направление, да этот заброшенный путь до наезженного Никосийского тракта. Солнце припекало. Гамбизон под кольчугой промок от пота. Какое-то время Роберт стоически терпел неудобства, но здравый смысл, в конце концов, победил: он снял кольчугу и аккуратно уложил в мешок - в случае опасности легко достать и натянуть - туда же сунул насквозь мокрую поддевку и зашагал дальше в одной тонкой рубашке. По-весеннему прохладный ветерок быстро освежил. Идти стало веселее.
Сколько хватало глаз, вокруг простирались пологие холмы, как ножом прорезанные дорогой. Даль терялась в дымке. Все вокруг: и желто-серо-голубые холмы, и дорога, и древ-ние, похожие на бледные миражи развалины припорошило невесомой, невидимой пылью, съевшей яркие краски. И - тишина: ни шороха, ни звона, ни птичьего писка или хлопанья крыльев. Только скрип песка под подошвами да дыхание путника тревожили, сотканную из пылинок вечность.
К полудню Роберт утомился, не столько от ходьбы, сколько от однообразия окружающего пейзажа. Иногда ему казалось: обернись - за спиной так и стоят хижины безымянной деревушки, и Орм, проводивший Роберта до окраины. Он оглядывался: но за спиной, как и впереди разбегались во все стороны безлесые холмы.
Развалины у самого края дороги явили себя внезапно. Только что смотрел на это место - ничего не было. Стоило моргнуть - у обочины раскатились белые в серых прожилках мраморные блоки. Частью они были раскиданы по ровной, присыпанной песком площадке, частью еще держались друг за друга, образуя стену, вернее - воспоминание о стене. Сохранились две ребристые колонны с резной мраморной перемычкой. Чуть дальше - остов еще одной стены.
На обочине стоял маленький, давно разрушившийся или кем-то разрушенный храм. В таких, знал Роберт, поклонялись древним богам. На его родине храмы, что поновее, приспосабливали под церкви. Этот был совсем старый, ни на что не годный. Как, отживший свое человек. Даже к простому нетрудному делу его не приставишь. Такой годится только для неспешной необязательной беседы, и то если тебе интересно.
Поколебавшись, франк шагнул за призрачный, обозначенный двумя колоннами порог.
Остов стены отбрасывал какую-никакую тень. Роберт сбросил мешок и присел на прохладную почти не выщербленную, не изъеденную временем плиту.
Лепешка, кусок сыра, вода - немудрящий обед вызвал неожиданное чувство благодарности. Кому? Он бы не смог объяснить. Но оно было. Просто, потому что - тень после жары, потому что - вода смыла хрустящий на зубах песок; потому что - отдых, когда устал.
Старуха появилась внезапно и бесшумно - вышла из-за камней и незряче побрела, шаря впереди себя руками. Она нащупала, одиноко стоявший, обтесанный камень, провела по одной грани рукой, отступила и чутко прислушалась. Не желая пугать слепую, Роберт мягко произнес:
- Не пугайся, бабушка. Я одинокий странник и не причиню тебе вреда.
Она шагнула в его сторону, на лицо упал свет. Сплошные морщины. Где были глаза, можно понять только по сведенным бровям.
- Кто это забрел ко мне? - неожиданно ясным голосом, спросила гостья по-гречески.
- Я - франк, крестоносец, - отрекомендовался Роберт и прибавил на всякий случай, - но тебе не стоит бояться.
- Мужчина молодой, сильный, усталый… Хотя, не очень молодой. Скажи, седина уже сверкает в твоих волосах?
- Есть немного.
- Ты из дальних краев. Франк, это имя?
- Нет. Так зовут мой народ. Неужели не слышала?
- Нет. Вы, наверное…
Она не стала продолжать, а он не смог понять. В этой женщине было нечто, не поддающееся простому пониманию. Мысль ускользала, не позволяя себя придержать, ухватить… Так смотришь на старинную хрупкую вазу. Одно неосторожное движение, и она рассыплется, но ты замер, завороженный даже не красотой, тенью божественной красоты, застывшей в хрупком сосуде.
- Как ты здесь оказалась? - осторожно спросил Роберт, только сейчас сообразив, что не заметил в округе никакого жилья.
- Я всегда тут жила. А ты?
- Возвращаюсь.
- Где же твой дом? Ах, да, ты говорил - франки…
- Это далеко на севере. Сначала Греция, потом Хорватия, потом Лотарингия, а уже за ней франкское королевство.
- Как много народов. Как много!
Она что, сокрушается? Сумасшедшая? Последняя мысль отдавала тухлятиной.
Слепая женщина в свободной черной тунике стояла перед языческим алтарем прямо как копье, устремленное вершиной к небу, стояла на границе тени в столбе солнечного света, который обтекал ее, создавая едва видимый сияющий контур.
Будто нарисованную черным фигуру обвели тончайшей золотой каймой.
- Тебе еще далеко идти. Отдохни здесь, поспи. Я желаю тебе вернуться…
Вернуться к себе. Поспи.
Она слабо шевельнула ладонью - прощальный жест, задремавшему путнику - и зашла за алтарь, растворившись в сумраке.
Роберт открыл глаза, тень от стены удлинилась. Под головой - дорожная сумка, с боку аккуратно пристроен меч. Как укладывался, он не помнил. Сидел, блаженно расслабившись… потом слепая… 'желаю тебе вернуться…' К себе?
Он начал энергично собирать вещи, попутно стряхивая остатки сна. Тот постепенно уходил, оставляя по себе легкое золотистое мерцание - абрис тонкой фигуры.
До тракта он добрался только через сутки, и сразу пристроился к небольшому купеческому каравану. Роберт был готов купить лошадь, но свободной не нашлось.
Предлагали осликов, но очень маленьких. Пришлось бы всю дорогу бороздить ногами по земле. Впрочем, часть пути он проделал на повозке, уговорившись присматривать за товаром и за хозяином, хотя оживленная дорога, была на взгляд франка безопасной. Туда-сюда постоянно сновали маленькие караваны и одиночки.
Попадались и крестоносцы, но ни одного знакомого лица Роберт не разглядел.
Никосию окружала стена древняя как сама эта земля. Она походила на стену в Эль Кайре, только в высоту была поменьше. Тафлар, помнится, говорил, что ту, египетскую построили тысячу лет назад. Здешняя была покрыта такой же серой грязью, за многие века спаявшей камни в крепчайший монолит.
К раскрытым о полуденную пору воротам стояла очередь из повозок. Пешие одиночки проходили отдельно, в небольшую калитку. За вход с каждого взимали медяшку.
Монета перекочевала из робертова кошеля в широкую как половник ладонь стражника.
Длинный, темный коридор открывался в нестерпимо сияющий солнечный никоссийский полдень.
Пестрый, дико галдящий на разных языках, водоворот принял пропыленного путника в свои объятия. Вспомнился въезд в столицу Египетского халифата. Там Роберт двигался верхом, осматриваясь из-за спин стражников. Здесь перед глазами все время мелькали лица: бледные, смуглые, желтые, совсем черные. Навалились запахи: пот, гнилые фрукты, вонь экскрементов, чесночный дух, перемежающийся волнами приторных благовоний, которые тут же перебивала кислая винная отрыжка.
Франк продирался через этот пахучий муравейник наугад, без всякого направления, на мгновение даже позабыв, зачем здесь оказался; шел расталкивая и обходя; пробирался вдоль стенок и прилавков; одной рукой придерживал ножны, другой кошель на поясе (его содержимым поинтересовались уже не раз и не два). Подгоняя, колотила в спину сумка.
Наконец шум и толкотня остались позади, Роберт вывалился в узкую тихую улочку. С торжища сюда доносились отдельные особо визгливые голоса да пронзительные звуки непонятного происхождения. Убитое до каменной плотности, пространство между домами по верху перекрывали деревянные галерейки, перекинутые с одной стороны улицы на другую. На перилах и веревках сушилась одежда. Кое-где из-за стен высовывала зеленые усы виноградная лоза. Дома теснились, создавая ощущение каменной толчеи. У одного такого, стиснутого соседями дома, привалясь к стене, стоял грек в широких коричневых штанах, распахнутой на груди красной рубахе и красной феске.
