- Послание от твоего султана? Я понимаю, ты расстроен, но, покидая дом, разве ты не думал, что на брошенную без присмотра собственность, тут же падет чей-нибудь вожделенный взгляд?
- Перед походом Папа гарантировал сохранность всего, что мы оставляем.
- Ваш верховный имам?
- Можно и так сказать.
- Он способен приказать королю?
- Приказать? Нет. Может пригрозить отлучением. Для нашего случая это не годится.
Филипп и так отлучен от церкви. И поверь, от интердикта ему ни жарко, ни холодно.
А потом, никакое отлучение не остановило бы моего сюзерена, когда речь зашла о целом графстве. Он всегда боялся нашего влияния. Еще его мать - хитрая и алчная королева Анна - приложила немало сил, чтобы нас ослабить. Филипп достойный ее приемник.
- А если ты, поставив подпись, не вернешься? Земля велика…
- Тафлар, когда-то ты как младенца спеленал меня моим собственным словом. Я не обманул тебя, иноверца. Неужели ты думаешь, я нарушу слово, данное королю?
- Даже если тебя вынудили?
- Даже так!
- Но это, как бы сказать… - Тафлар запнулся, подбирая слова, - Не гибко. С подлецом надо бороться его оружием - хитростью.
- Нe могу, хотя бы потому, что тогда сам уподоблюсь подлецу.
- Редко бывает, чтобы мирно паслись газели, и львы возлежали рядом, не посягая.
- Волки сыты и овцы целы? Да так не бывает.
- Ты решил или еще нет?
Что-то в голосе Тафлара зацепило. Неужели ученый араб волнуется? Да - нет.
Показалось. Кто для него Роберт? Дикий франк, волею случая занесенный в его дом, правда, оказавший в трудную минуту услугу. Ну и что? Или абд Гасан надеется, что поставленный в безвыходное положение, граф парижский примет, наконец, то к чему его мягко и нена-вязчиво подталкивали все эти годы?
Роберт посмотрел в лицо Тафлара и вдруг остро почувствовал, что уже принял решение, которое отсечет его от человека чужого по языку и вере, но ставшего близким как старый испытанный друг. Впрочем - никаких колебаний, только сожаление, что в этой жизни нельзя объединить несоединимое.
- Решил… и, наверное, сразу. Но жую и пережевываю свое решение второй день.
- Не сожалея?
- Не стану кривить душой, мне жаль.
Не роскоши и комфорта дворца, не жаркого изобильного края, жаль, что навсегда останется в прошлом, мудрый, благородный и добрый человек. Жаль что стена, разделяющая их - прочнее гранита. Роберту ее не разрушить. Да и вряд ли когда-нибудь их народы пе-решагнут гигантское препятствие называемое верой.
Религия - не Бог. Религия - то, как люди Его понимают, как представляют, как видят. Или - себя в Нем? Только-то! По большому счету - предрассудок, возведенный в догму.
Прошлой осенью они поднимались вверх по Нилу на плоской тридцативесельной фелухе. Тафлар абд Гасан отправился навестить свои владения в окрестностях Луксора. Монотонное медленное продвижение против течения, однообразный пейзаж по обоим берегам, мерный плеск весел - такую тоску можно было разогнать только беседой.
Разговор, как часто между ними бывало, порхал с одного предмета на другой.
Поминая посещение пирамид, Тафлар попенял Роберту, как тот непочтительно отозвался о богах, канувших в бездну времен и не переживших каменных исполинов.
- Еще совсем недавно, лет сто назад, - тонко улыбаясь, поведал Тафлар, - у нас наблюдалась большая веротерпимость. Правоверные мирно уживались с язычниками, иудеями и христианами. Каждый мог творить свою молитву. Заплати джизию и кланяйся хоть собственному верблюду.
- Джизия - налог на совесть?
- На свободу выбора, если хочешь. Продолжу. В последнее столетие все обострилось, в том числе и религиозный фанатизм. По мне - все равно, какой веры придерживается человек, если он не посягает на мою жизнь, свободу и собственность. Но сейчас многие думают иначе. Такие никогда не поймут и не одобрят твоего вольного отношения к Небесам. Причем, насколько я разбираюсь в человеческой породе, наши высокоученые имамы в своем неприятии объединятся со своими злейшими врагами - христианскими клириками.
Тафлар умолк, собираясь с мыслями, лицо стало серьезным. Роберт почувствовал, что продолжение будет не простой дорожной беседой.
- Прости мой вопрос…
- Что ты хочешь знать?
- Ты много раз видел, как правоверные становятся на молитву, - насмешливый, часто вольный в суждениях араб, вел свою речь осторожно, будто челнок по быстрой обманчивой речушке. - Зато я ни разу не видел, как ты молишься. Ты даже глаза на небо поднимаешь только чтобы время определить. Ваша вера не запрещает молиться на людях. Многие обряды открыты для стороннего наблюдателя. Но даже ваше знамение…
- Крест.
- Крест, ты творил считанные разы. Прости, что спрашиваю… но почему у тебя такие отношения с Богом?
Как объяснить чужому, постороннему человеку то, в чем не можешь разобраться, и что отравляло жизнь все последние годы?
- Тафлар, мы вскоре расстанемся. Ты человек иной веры, нареченный враг, сделал для меня едва ли меньше, нежели мог сделать близкий друг-христианин. Но я попытаюсь ответить тебе не поэтому, а по тому, что ты единственный кто, возможно, попытается понять.
- Я слушаю.
- Все началось с похода на Восток. Эта война во всем отличалась от других. По одному слову поднялась гигантская волна. Все ожило и зашевелилось. Жизнь обрела новый смысл. Ты себе представить не можешь, как мы шли в этот поход! Как на свадьбу, как на праздник; почти не думая о том, что встретят нас отнюдь не пирогами. Как говорил мой друг Лерн: наша жизнь разделилась на ДО и ПОСЛЕ. И после этого ПОСЛЕ должна была наступить… Не знаю кто как а я, наверное, в глубине души ожидал второго пришествия, Роберт прервался, быстро сделал несколько глотков из своей чаши. Возбуждение высушило горло.
- И чего дождался? - поторопил Тафлар.
- Ты слышал, что произошло в храме, который вы называете Куббатас Сахра?
- Знаю, - лицо араба потемнело, губы сжались, жесткие складки легли по сторонам рта. - Резня.
- Я воевал в другой стороне. Пришел к храму только на второй день к вечеру, когда все уже было кончено. Там поставили оцепление в три кольца, но я прошел. У ворот храма сидел мой друг Соль живой и невредимый, но с мертвыми глазами. Но сказал, чтобы я не ходил туда. Но когда я не слушая, переступил порог… Тафлар!
Они пришли спасаться к Богу. А он не помог. Не захотел?! Ни мой Бог, ни твой Аллах. Или это одно и тоже? Погоди, не перебивай меня. Они оба или Он один, носящий много имен, остался в стороне. И тогда я подумал, что он НЕ ПРИЧЕМ!
Знаешь почему?
- Почему?
- Мы ему не интересны и не нужны.
- Что?
- Кем надо быть, чтобы допустить такое?
- Тебе лучше остановиться. Нe продолжай!
- Поздно. Достаточно быть просто вооруженным человеком, чтобы резать детей и женщин. Резать, сознавая свою силу и безнаказанность. Он не остановит. Я это видел… С этого началось ПОТОМ.
Про такие мелочи как захват земель, домов, добычи и дележ, дележ, дележ, я не говорю. И над всем этим адом - рев пьяного зверя: 'Так хочет Бог!' И вот я спрашиваю: Господи, если Ты меня слышишь, если Ты вообще можешь что-нибудь услышать, и захочешь ответить, кто - я? Человек или зверь в твоем облике? И… кто - Ты?
- Тебя вместе с Абу надо бы утопить в Ниле. Тот тоже все время лезет к Аллаху со своими сомнениями, - лицо Тафлара потемнело от гнева, он почти кричал. - Вопросы задаешь! Бог тебе во всем виноват. Режете, крушите, выжигаете, избиваете и все - сами, а потом спрашиваете гневно: это как же Ты такое допустил? - Тафлар задохнулся от гнева, но, отдышавшись, продолжил, - ты на небо ночное, на звезды когда-нибудь смотрел?
- Конечно.
- И что там видел? Небось, серебряные монеты и золотое блюдо. Ты даже не понимаешь, что это - вселенная! Гармония! Она в небе, она на земле. Во всем сущем: в цветке, в заре, в любви, даже в нас, мельчайших песчинках этой вселенной. Он создал гигантский механизм. Но не только создал. В каждом творении - Его дыхание. Даже в таком никчемном и грязном как человек. И не вина Бога, что вы не видите, не чувствуете этого дыхания. Слепые! Слепые, бесчувственные, даже не пытаетесь понять. Вот ты спрашиваешь: кто я, Господи? А он уже давно ответил.
