— Ты меня точно в гроб загонишь, — покачал головою он, задержав взгляд на её губах и крепче прижав её к себе, заставляя сердце заколотиться в сумасшедшем ритме.

Встретившись с ним взглядом и прочитав выражение его лица, она успела подумать «ух, что сейчас будет!..», а потом уже стало совершенно не до мыслей.

…Сколько времени она проспала, Иванна не имела представления, потому как смотреть на часы перед тем, как уснуть, даже в голову не пришло. Открыв глаза, она первым делом чётко осознала, что ночевала не у себя — окно, рисуемое пробивающимися из-за плотных гардин лучами солнца, было в другом месте и другого размера. В следующий миг она вспомнила, где именно находится и, должно быть, покраснела — уши и щёки явственно запылали. В смущении она уткнулась лицом в подушку и тяжко вздохнула. Запах мужского одеколона на наволочке вызвал расходящиеся почему-то от поясницы волны мурашек и предательскую слабость в коленях.

«Собственно, а что такого? Имею полное право», — подумала она в конце концов, на чём немного успокоилась.

Иванна попробовала потянуться и охнула, снова покраснев. «Сублимировала» она весьма обстоятельно и совершенно не жалея себя, так что сейчас ныли даже те мышцы, о существовании которых она благополучно забыла после того, как на четвёртом курсе закончились обязательные к посещению занятия по Физическим дисциплинам.

Иванна подползла к краю кровати, дотянулась до одной из гардин и с усилием дёрнула её в сторону, впуская в комнату немного света. Оглядевшись, она со смесью облегчения и сожаления убедилась, что находится в спальне одна. С одной стороны, она не могла отрицать, что даже просто полежать, устроившись на каркаровском плече, было чрезвычайно душевно, с другой — как себя теперь с ним вести она даже представить не могла, потому как любое воспоминание о нём превращало её сейчас в нечто аморфное и безвольное, а возвращения своей давешней влюблённости она боялась как огня.

На прикроватном столике Иванна с умилением обнаружила чашку кофе и блюдце с чизкейком, под блюдцем виднелся сложенный лист бумаги. Стоящий рядом будильник показывал половину второго пополудни. Присвистнув, она медленно села, откинувшись на подушку, сняла с кофе и пирожного заклятие остановленного времени и позавтракала, настрого запретив себе сразу разворачивать записку. Только отставив пустую посуду обратно на столик, она развернула послание и умилилась почти до слёз.

Каракаров сообщал, что ему срочно понадобилось отлучиться по школьным делам, вернётся только к вечеру, Иванну будить он не стал специально, полагая, что ей необходимо выспаться, и вообще, она может располагать его апартаментами по своему усмотрению. Так же он извинялся, на случай, если вдруг, по мнению Иванны, вчера произошло что-то не так, и уверял, что заранее готов впредь взаимодействовать полностью на её условиях. Она смущённо похихикала, нашла в ящике столика карандаш и оставила на обороте ответ, мол, большое спасибо, всё было именно так, как надо, лучше не придумаешь. Пережив момент слабости плюнуть на всё и никуда не уезжать, она взяла себя в руки и добавила, что до вечера, к сожалению, остаться не может, до скорой встречи.

Иванна кое-как выбралась из постели и пошла искать ванную комнату — она точно помнила, что среди пяти комнат директорских апартаментов ванная вчера точно была. По дороге она находила элементы своего выпускного наряда, что каждый раз вызывало у неё приступы веселья и приливы гордости за самоё себя. Особый прилив гордости она испытала, обнаружив, что не может найти второй чулок и обе перчатки.

Ванная наконец нашлась и, после примерно часа ленивых плесканий, Иванна, завернувшись в обнаруженный тут же халат, ворот которого, как и подушка, пах каркаровским парфюмом, отправилась обратно в спальню сушить волосы и одеваться. Определённо, бурная ночь пошла ей на пользу — в мыслях царила приятная пустота, и жизнь уже не казалась мрачной.

По дороге в свою комнату она больше всего боялась наткнуться на Яблонскую, но, к счастью, её миновала сия радость. В комнате Иванна нашла очередной эпистолярный шедевр, на этот раз — от друзей, в котором сообщалось, что они её не дождались и разъехались по домам, и предлагали через три дня устроить сеанс связи через каминную сеть. Остаток дня у неё заняло перетряхивание вещей и сортировка оных — что увезти домой, а что оставить.

Домой она добралась уже под вечер. Её встречали порядком заждавшиеся родители и праздничный ужин. Мать тут же потащила её за стол, что было очень кстати, ибо кроме утреннего чизкейка Иванна так ничего и не перехватила.

— А мы уж решили, ты про нас уже и думать забыла, — подмигнула Елизавета, накладывая дочери салат.

— На самом деле, конечно, я сразу сказал, что ты так набубенишься, что проспишься только к обеду, — поспешил поправить супругу Мирослав.

— Ой, ну могу себе позволить, в конце концов, выпускной — он раз в жизни, — хмыкнула Иванна; припомнив в подробностях, сколько всего себе напозволяла, она смущённо кашлянула.

— Ты, кстати, утреннее «Зеркало Афродиты» видела? Ты у нас теперь звезда с обложки, — с гордостью спросила Елизавета.

— Чего? — вытаращилась на мать Иванна.

— Во, смотри, — расхохотался Мирослав, протягивая ей номер популярного журнала светских хроник в яркой цветной обложке.

Иванна бросила взгляд на обложку и подавилась стеблем сельдерея.

— Боже мой, это же форменная порнография, — восстановив дыхание, оценила она, надеясь, что запылавшие щёки не слишком её выдадут. — Редактора не уволили ещё?

Движущейся картинки у фотокорреспондента, оказавшегося рядом, когда она приглашала директора на «белый танец» не получилось, слишком мало времени у него было. От получившегося же статичного кадра веяло такой недвусмысленной чувственностью, что Иванна на миг усомнилась — а она ли вообще на фото? Впрочем, сомнений быть не могло, это был тот самый дурацкий момент, когда она подвернула ногу. Фотограф просто не мог выбрать более удачного момента и ракурса. Иванна располагалась спиной к камере, голова повёрнута в профиль, губы чуть приоткрыты, на щеках лёгкий румянец, взгляд из-под полуопущенных век смущённо опущен долу, шаль чуть сползла, обнажая плечико и подчёркивая своей приглушённой зеленью белизну кожи; Каркаров, поддерживая партнёршу, как раз бросил на фотографа убийственный взгляд, словно предостерегающий подходить ближе. Со стороны могло показаться, будто они льнут друг к другу в страстном порыве, и, вообще, если бы не дурацкие условности — так бы вы нас тут и видели! Подаренный браслет, кстати, смотрелся просто отлично. Иванна ни капельки не сомневалась, что знающие люди без труда сложат два и два и сделают совершенно определённые выводы.

— Мне безумно понравилось, — смеясь, призналась Елизавета. — Шикарно смотритесь.

— Ну, всё, я теперь боюсь возвращаться в Дурмштранг, мне Яблонская этого не простит ни за что, — вздохнула Иванна, отдавая журнал и возвращаясь к трапезе. — Я даже читать боюсь, что они там написали. Всего-то навсего подвернула ногу и чуть не загремела на пол. Ох, лучше бы загремела!

— Вот написали, кстати, крайне уныло, — разочарованно покачал головою Мирослав. — Никаких тебе шокирующих намёков и срывов покровов. Я даже не чувствую задора бить морду редактору за наговоры и требовать опровержения.

— Ох, чтоб я ещё хоть раз на «слабо» поддалась!.. Ладно, хоть заработали на споре. Па, с такой обложкой вообще не надо никаких намёков, — горестно возразила Иванна. — Привет, скандальная репутация.

Разумеется, она утрировала, и знала, что родители это прекрасно понимают. По сути, от «якобыскандальных» слухов ей самой никакого вреда не сделается. Самая большая опасность — что Яблонская в волосы вцепится.

— А и верно! — разразился хохотом Мирослав. — Ладно, зато всегда можно с тем же удовольствием набить морду Каркарову и потребовать жениться на тебе.

— Папа! — снова поперхнулась Иванна; фирменный юмор её родителей был как всегда чем-то особенным, но в свете недавних событий ряд шуток сложно было не принимать близко к сердцу.