Происхождение гарамантов неизвестно, хотя существует множество малообоснованных теорий. Невозможно также доказать, что именно они создали базис, на котором выросла эта цивилизация: оросительная система могла быть созданием завоеванного ими народа. Хотя гараманты жили на территории, располагающей собственной древней системой письма, и находились в контакте с теми, кто использовал еще четыре или пять алфавитов, они не оставили никаких записей — даже в тех кратких формах, какие хорошо сохраняются в пустыне. Когда о них впервые сообщил Геродот, гараманты представляли собой элиту, торгующую рабами; как пишет Геродот, «на колесницах, запряженных четверками лошадей, они охотились на черных»[181]. Римские изображения гарамантов полны варварской экзотики: лица с ритуальными шрамами и татуировками под увенчанными страусовыми перьями шлемами.
Однако их государство, вне всякого сомнения, было многолюдным и долгоживущим, а цивилизация — богатой и очень заметной. Нужно делать скидку на хвастовство завоевателей, но в 19 году н. э., когда Рим потерял терпение из-за набегов гарамантов, утверждалось, что Корнелий Бальб завоевал 14 их городов. Он оставил в их столице памятник, который стоит среди развалин и бесконечных песков[182]. В 569 году н. э. у гарамантов все еще был царь, который смог заключить мир с Византией и принять христианство. Был царь и в 668 году — больной царь, согласно написанному много позже отчету, кашлявший кровью, когда сдался мусульманским захватчикам и те тащили его в цепях. После этого гараманты исчезают из всех источников и уходят в неизвестность, которая так привлекает современную науку.
Можно сомневаться в достижениях гарамантов; но их государство прожило удивительно долго, а пустыня вокруг него становилась все более сухой. Цивилизация не обязательно самая подходящая стратегия выживания в таких условиях, но даже гарамантов пережили куда менее честолюбивые и заметные общины в Феззане. В 1967 году Джеймс Веллард рассказал о своем посещении местности, которой ранее правили гацаманты. Его целью была страна последних уцелевших «поедателей червей», нескольких сотен сахарских давадов, которые называют себя «забытыми Богом». В незапамятные времена они нашли своего рода убежище от захватчиков и грабителей в отдаленном оазисе, с озерами с солоноватой водой, слишком неплодородном и сухом, чтобы привлечь внимание других общин. Жили они в основном плодами своих финиковых пальм. А в озерах, которые в этой абсолютно безводной местности питают подземные источники, давады в торговых количествах добывали углекислый натрий (соду) и уникальный вид моллюсков, живущих только в солоноватой воде этих озер; в самом Феззане эти моллюски пользуются большой известностью как средство, усиливающее половую потенцию; но гости с Запада обычно отзываются о них отрицательно: слизистые и вонючие. Во времена Велларда давадов изредка навещали туареги и обменивали на «червей» сигареты и масло.
С подобной местностью трудно что-либо сделать, и давады жили в полном подчинении природе. Селились на берегах озер, но не плавали по ним. Их единственным строительным материалом были пальмовые листья и блоки извести, из которых построены их мечети. Они плели веревки, но не вязали, не ткали и не шили. У них нет глины и поэтому нет глиняной посуды. Ни в одной их деревне Веллард не видел колес. Моллюсков ловили женщины, привязав к шестам веревочные корзины; с такими корзинами они прочесывали отмели. Никто не пытался увеличить количество моллюсков искусственным выращиванием[183].
Давады кажутся людьми, которых земля, лишенная надежды, вынудила жить по инерции, в бездействии. Они не соответствуют обычным представлениям о приноравливании к жизни в пустыне, ведь они не кочевники. Но в одном отношении они следуют классической методе кочевников: отказываются от всего, что не является абсолютно необходимым для жизни, и не предпринимают ничего честолюбивого и рискованного, такого, что привело цивилизации Моче и Наска к гибели, а Чиму и гарамантов — к победам. Сахара внушает покорность. Даже когда она была плодородной, лесистой и изобиловала дичью, огромная равнина, ныне засыпанная песком, заставляла людей чувствовать себя маленькими и слабыми. Охотники, изображенные на наскальных рисунках и резьбе десятитысячелетней давности, робко прячутся от гигантских хищников с их острыми зубами и большими рогами — или мертвыми лежат у их ног[184].
Пустыню обычно определяют по количеству осадков — в типичном случае это местность, где годовой уровень осадков составляет меньше двенадцати дюймов. Однако суть пустыни — отсутствие средств к существованию, что зависит еще от целого ряда факторов: качества почвы, температуры, силы ветров и солнечного освещения. Пустыней следует считать местность, в естественных условиях лишенную пригодной для человека пищи, где люди, чтобы выжить, вынуждены радикально приспосабливаться к окружению. Там, где пустыня не позволяет проводить орошение или где нет местных источников питания, таких, из каких кормятся давады, редкие разбросанные сосредоточения воды и пищи притягивают к себе и вызывают раздоры. Естественный способ приспособиться к жизни в пустыне — это способ бедуинов: зависимость от сезонных перегонов скота на краю пустыни, где высокогорья и дикая растительность на разных высотах обеспечивают скотоводам временные пастбища, или — в глубине пустынь — возвращение к полностью кочевому образу жизни.
Самые отъявленные кочевники в современном мире — несомненно сахарские туареги. Представление жителей Запада об обитателях пустыни сформировано романтической традицией, согласно которой туареги отказываются жить под крышей и отличаются неукротимостью. Они живут одной жизнью с природой и не покоряются никому из людей. Их культура проникнута ревностно соблюдаемыми особыми обрядами, которые делают их не похожими на соседей: плотно закрытые лица мужчин; постоянное использование креста как символа и мотива, не имеющее параллелей в исламе; уникальный статус женщин, которые ходят с открытыми лицами, владеют имуществом, завещают его и передают права и статус по материнской линии.
Исключительно необычно по стандартам кочевников то, что у туарегов есть своя письменность — почти не измененная система древней ливийской письменности, известной по надписям с IV века до нашей эры. Туареги пользуются этой письменностью очень избирательно: ее знание передается женщинами и используется только для любовных писем и для нанесения заклинаний на предметы домашнего обихода; эпос и баллады, которые звучат у мужских костров, за пределами шатров (царства женщин), никто не записывает. Туарегов прежде всего отличает бескомпромиссный аристократический дух. Для них (кроме женщин и мужчин, которые по происхождению считаются святыми) война — единственное достойное занятие. Чистота крови оберегается с фанатичной строгостью. Доблесть ставится выше богатства. Ценится лишь то имущество, которое можно измерить в терминах добычи, например скот или легко перевозимые ценности. Цель жизни — престиж, и нет ничего позорнее унижения.
Была предпринята хорошая попытка доказать, что туареги — прямые потомки гарамантов[185]. Возможно, так оно и есть, но по стандартам гарамантов главное звено экосистемы туарегов появилось очень поздно. Это верблюд. Воевать можно только на верблюдах, а войны — основа самоопределения туарегов. У племен туарегов набеги на лагеря — ритуальное действие: имущество безостановочно циркулирует, но жизни не отбираются; такие набеги — всего лишь подготовка к настоящему делу, то есть к сбору дани с торговых караванов, захвату рабов и управлению торговлей на окраинах пустыни. Такие виды деятельности подразумевают долгие трудные переходы и быстрое возвращение в пустынные логова. Хронология одомашнивания и распространения верблюдов очень спорна. Однако несомненно, верблюд — не туземное сахарское животное и до последних веков существования Римской империи (возможно, вплоть до четвертого или пятого веков нашей эры) он использовался на северном побережье Африки редко и лишь для пахоты.
