Многие авторы под влиянием чувства вины, или жалости, или неверия в привлекательность северной жизни утверждают, будто жителей севера гнали в безжизненные земли, что они не сами туда стремились; несомненно, истина где-то посередине, но совершенно очевидно, как сами саами вспоминают свои доисторические миграции. Их привело сюда «их собственное стремление к северным оленям»[125]. В одном из мифов о происхождении народа рассказывается, что предок саами выбрал для жилья самую холодную землю, оставив юг брату, который был так слаб, что ему приходилось искать убежище от метели[126].

Средний этап движения идущих на север за льдом представлен поселением середины седьмого тысячелетия до н. э. Лепенски Вир в ущелье Железные Ворота на Дунае[127]. Здесь шаманы вырезали над очагами в камне изображения чешуйчатых рыб; все жилища почти идентичны, одно больше прочих. Некоторые племена обратились к рыболовству и сельскому хозяйству; собаки стали охранять стада; но другие продолжали движение, как те, что жили в поселении Скейтхолм. По мере того как из льда и наводнений возникал тот мир, что мы знаем сегодня, жители тундры цеплялись за самые северные обитаемые земли и за общество тех животных, которых они знали и которые могли дать им пищу. Великая миграция привела их в арктическую тундру, где на самом краю границы лесов и за ней северные олени могли кормиться мхом. Здесь, среди низкорослых кустарников и карликовых берез или на скалистых склонах, где снег покрывает мох, олени острыми копытами выкапывают его из-под трехфутового снежного покрывала[128].

В 1884 году, когда Верховный суд Швеции рассматривал новый закон о пастбищах северных оленей, юрист Кнут Оливекрона утверждал, что саами, живущие за счет оленьих стад и обеспечивающие наличие жизни в Арктике, представляют собой остатки низшей культуры, обреченные естественными законами природы на уничтожение. Вмешаться в действие этих законов, чтобы спасти саами, значит препятствовать действию механизма природы, существующего во имя совершенствования видов, — выживания наиболее приспособленных, лучших. Члены суда не согласились с таким мнением. Они ответили, что Оливекрона и другие «дарвинисты» «игнорируют» тот факт, что «культура лапландцев единственная, которая соответствует обширным районам страны»[129].

Члены суда, хотя также не свободные от дарвинистских предрасположений, явно правы. Непрактично строить на льду, хотя в середине XVI столетия Олаус Магнус утверждал, что «в обычае северных народов с их умением предвидеть и — строить замки из снега и делать их прочными и долговременными, обкладывая снежные стены льдом; на таких замках они учатся искусству осады»[130].

В этой части планеты, где земля покрыта ледяным панцирем, где среда постоянно преобразуется крайними перепадами погоды, отказ от постоянных сооружений — проявление мудрости. Подчинение природным крайностям — разумное решение. Те, кто лучше других понимает природу, часто не пытаются очень сильно ее менять.

Однако самое характерное для жизни в древнем арктическом мире — поразительно грандиозные усилия приспособить природу к потребностям человека, удержать сезонные колебания погоды в сносных рамках и подчинить диких животных. Эти попытки нелегко понять людям, считающим себя цивилизованными, но в собственном контексте они поистине значительны. Я имею в виду культуру северных оленей центральных, или «горных», саами северной Скандинавии и ненцев, которые живут на берегу Северного Ледовитого океана между устьями Северной Двины и Енисея вместе со своими восточными соседями по сибирской тундре, эвенками, коряками и чукчами.

К IX веку нашей эры, когда норвежский посол Отер хвастался перед королем Альфредом собственным стадом в шестьсот голов[131], образ жизни, связанный с пастьбой северных оленей, уже вполне сформировался. Археологические данные за три с лишним тысячелетия свидетельствуют о постепенном росте значения северных оленей в жизни человека. Высшая стадия зависимости от этих животных приходится на первое тысячелетие н. э.[132] В течение столетий возникают и развиваются многие способы обращения со стадами: соединение пастьбы с охотой на диких оленей, отбор отдельных животных и управление миграцией стад.

Постепенно начинает преобладать то, что можно назвать контролируемым кочевым скотоводством: сочетание обычной жизни, в которой предпринимаются только сезонные переходы, с отдельными периодами кочевья, когда в нем возникает потребность. Подобно крупному рогатому скоту ковбоев Дикого Запада Северной Америки, северные олени обладают сильным стадным инстинктом; их можно надолго оставлять пастись в диком состоянии, потом загонять и перегонять на новые пастбища. По сравнению с крупными четвероногими арктического Нового Света европейские северные олени, даже в тундре, совершают относительно короткие переходы, обычно они мигрируют не больше чем на двести миль. Прирученного самца можно использовать как приманку, чтобы поместить в загон все стадо; сотрудничество с людьми — для оленей преимущество в поисках пастбищ: тем самым они получают помощь разведчиков и союзников против волков и росомах. Пастухи разводят костры, чтобы защитить оленей от мошки, преследующих их летом. Говорят, ненцы на берегу океана даже делятся с оленями рыбой, и у оленей быстро развивается удивительный и прекрасный аппетит к рыбе[133]. При менее «плотном» контроле оленей можно на целые сезоны предоставить самим себе, а люди и собаки следуют за ними.

Большие стада северных оленей — признак исключительно тундры, где это животное совершенно необходимо для жизни; жители лесов выращивают животных в небольших количествах и используют их как тягловый скот и как добавку к своему меню; свои стоянки они перемещают на небольшие расстояния — никогда больше пятидесяти миль за год; своих оленей они оставляют без присмотра, помещая их в загон только в случае необходимости. Напротив, традиционные обитатели тундры неотделимы от своих оленей. Ничто иное не способно сохранить им жизнь.

Документированный ритм жизни северных пастухов никогда не менялся: каждый год весной начинается первая миграция, стадо ведет прирученный самец, охраняют его собаки. Лето — сезон появления и выращивания молодняка; осень, включая сезон течки в октябре, проходит на временной стоянке, далее следует отбраковка и переход на «зимние квартиры»[134]. В наше время обычны стада в тысячи голов. За стадом в две тысячи северных оленей могут с помощью собак присматривать два-три всадника[135]. Северные олени, пока они есть в достаточном количестве, дают буквально все необходимое для жизни; ненецкое слово Лl’ep, которым обозначается северный олень, одновременно означает и жизнь[136]. Олени переносят грузы и тянут сани — лучших вожаков холостят, причем согласно саамской традиции человек, который это делает, отгрызает яички зубами[137]. Оленей убивают ради мяса и шкур. Их кровь и костный мозг быстро дают огромное количество энергии; весенние рога, еще молодые и хрящеватые, считаются лакомством; из костей делают наконечники стрел и иглы, сухожилия используют как нитки и веревки; шкура с ее удивительно теплым мехом — каждый волосок захватывает воздух в капиллярную трубку — идеальный материал для арктической одежды и для сооружения юрт зимой. Главный продукт питания — мясо северного оленя; это мясо очень просто сохранять при помощи естественного высыхания или замораживания. Сегодня это одно из самых дорогих блюд в скандинавских ресторанах и основа богатства миллионеров-саами, о которых говорят за обеденными столами в Хельсинки и Осло.