Собственное представление греков о морской природе их цивилизации можно почувствовать, прочитав о приключениях Одиссея или аргонавтов; но, вероятно, более реалистической реконструкцией исторического опыта греков на морях послужит туристический круиз по самым рекомендуемым местам — такой круиз был действительно возможен во втором столетии до н. э.

«Семь чудес» (число условное, разные авторы выбирали разные чудеса), отобранные древними авторами за грандиозность и способность внушать благоговение, создавались в течение двух тысяч лет. За исключением символических номинаций, относящихся к внутренним районам Египта и Вавилона, все они созданы греками и сосредоточены около оживленных маршрутов, связывавших греческий мир и восточное Средиземноморье. За два тысячелетия, минувшие со времени их создания, все они, за исключением одного, стали жертвами землетрясений, оседания почвы, грабежей и запустения. Но умы, придумавшие их, технику, позволившую их воздвигнуть, общества, которые приносили жертвы во имя их сотворения, — все это можно увидеть в сохранившихся с той поры описаниях. И понять, что превращало их в диво.

В 1950-е годы, когда американский инженерный журнал представил читателям семь отобранных им современных чудес, список возглавила чикагская канализационная система[943]. По меркам древних, такой выбор был бы не только глупым, но и наводящим уныние. Ибо для составителей списка чудес древности сами эти чудеса были не просто проявлением технической изобретательности или социальной зрелости. Они были spectacula — зримыми чудесами, созерцаемыми в благоговейном страхе, «зрелищем» в том смысле, какой вкладывают в это слово современные туристы. Самым важным, непременным их качеством становилась их поразительный вид, их выдающееся положение.

Ничто не демонстрирует упомянутое свойство лучше Фароса, или Александрийского маяка. Это чудо было построено последним из семи, и его фрагменты были открыты также последними. Недавно подводные археологи осматривали Александрийскую гавань в поисках камней Фароса, рухнувшего шестьсот лет назад (овладевшие Египтом мусульмане презирали памятники язычества). Раскопки следовало проводить осторожно: в древности в Александрии была одна из самых роскошных морских эспланад, и большая часть того, что приняло море, принадлежала другим зданиям. Но на гранитных блоках, поднятых со дна гавани, еще можно было различить то, что мстительное Средиземное море оставило от первоначального и самого образцового маяка в мире.

Во многих современных языках от названия «Фарос» образованы слова, означающие «лампа» и «маяк»[944]. Древние тексты прославляют маяк, помогающий морякам пройти через скалистый вход в гавань. Но это не был маяк в современном смысле. Он должен был не предупреждать корабли, а привлекать их. Фарос служил гигантской рекламой Александрии — это был самый яркий из проектов, благодаря которым недавно основанный город превратился в путеводную звезду всего Средиземноморья, в «величайший торговый центр обитаемого мира». Маяк возвышался на 330 футов. Его сверкающие белые стены были покрыты многочисленными статуями. Его гигантское зеркало из полированной бронзы, отражавшее днем солнце, а ночью — огонь, можно было — согласно надежным источникам — увидеть за 35 миль. Но маяк светил не столько ради кораблей, сколько ради самих александрийцев, он рассказывал о них миру, прославлял их царей и оповещал о том, как они гордятся своим городом, хвастал богатством их элиты и рекламировал их коммерческие ценности. В ожидании новых сведений, полученных археологами, мы можем воспользоваться древними описаниями, чтобы воссоздать не только облик самого Фароса, но и общество, которое он освещал.

Место для постройки города выбрал сам Александр Македонский, когда плыл вверх по реке, чтобы стать фараоном, опьяненный собственным божественным величием и одержимый идеей объединения греческой и египетской традиций. Ввиду отсутствия других материалов план города и места расположения храмов греческих и египетских богов были изображены на земле с помощью горсти зерен, что прорицатели тут же сочли предзнаменованием будущего процветания.

Когда мечтатель-завоеватель умер, а империю поделили между собой его военачальники, Египет достался самому успешному из них: Птолемей вернулся в Александрию, чтобы построить собственную столицу и гробницу для тела своего господина (самой дорогой реликвии эллинистического мира) подальше от места упокоения прежних фараонов, лицом к Греции. Он приказал проложить улицу шириной в 330 футов, украшенную на всем протяжении колоннадой, и построить занимающий более четверти города дворцовый комплекс, который включал бы не только царские апартаменты, но и архетипическое «научное пространство» — зоопарк, самую большую библиотеку западного мира и Мусейон, «жилище муз», где, согласно одному из критиков академической жизни, «книжные черви, запершись в своих каморках, получали еду и бесконечно спорили друг с другом»[945].

Остров Фарос, на котором стоял маяк, представлял собой Александрию в миниатюре. За его стенами теснились местные египтяне, которые казались готовыми для мумифицирования, но переняли греческий язык и культуру. Здесь можно было услышать характерный александрийский жаргон, который резал слух историку Полибию: «местные египтяне, вспыльчивые и дикие; толпа самоуверенных безжалостных купцов и граждане Александрии — смешанная порода, не вполне надежная, но греческая по происхождению и не забывшая греческий образ жизни»[946]. Этой общине переселенцев нужен был Фарос; лишенные корней хотели иметь символ своего единства; бродяги нуждались в магните, притягивавшем богатство, которого они жаждали.

Фарос отражал и притягивал это богатство. Корабли, приходившие на его свет, отдавали в виде налогов до 50 процентов предметов роскоши с Эгейского и Черного морей: родосские вина, афинский мед, понтийские орехи, византийские сушеные фрукты и рыбу, хиосский сыр. К 270 году до н. э., когда был построен маяк, торговля распространилась на Сицилию и южную Италию. К концу столетия в эту сферу вошли Галлия и Испания. Описания придворной жизни в правление Филадельфа, преемника Птолемея, когда проводились основные работы по строительству Фароса заполняют картины подавляющего изобилия: статуи Победы с золотыми крыльями, золотыми коронами и рогами изобилия, алтари, треножники и чаши для смешивания вина во время священных возлияний, статуи сатиров и чашников, все из золота, с занавесями и коврами из Персии и Финикии[947].

Фарос был построен Александрией придворной ради Александрии коммерческой. По единому мнению ученых последнего времени, инициатором и главным организатором строительства был Сосострат из Книда, придворный, чиновник и посол у Птолемея и Филадельфа. Его мир можно увидеть с помощью стихов Каллимаха, лауреата ранней Александрии, поэта, которому чаще всего подражали впоследствии. Это был двуликий мир. Одно лицо с самой низменной лестью обращалось к трону, воспевая апофеоз одной царицы или надругательство над локоном другой. Помещенный в царский храм в 216 году до н. э. ради благополучного возвращения царя из военного похода, этот локон в воображении Каллимаха был похищен ревнивой богиней любви и скрыт среди звезд.

Другое лицо придворного мира обращено к полусвету с его трагедиями однополой любви и прегрешениями против строгого вкуса. Одно из самых трогательных стихотворений Каллимаха посвящено отдававшемуся за деньги мальчику, чья алчная мать нашла более богатого клиента; однако поэт одновременно испытывает отвращение к «мальчику, которым может обладать любой мужчина; я не пью из общественного фонтана: все общее меня отталкивает»[948]. Эти суетливые, склонные к фантазиям александрийцы любили «Книги чудес»[949] и сами дали миру одно из чудес — Фарос. Хотя потребовалось немало времени, чтобы маяк занял свое место в привычном списке чудес, он воплощал именно те черты, которые обычно восхищают во всех семи главных зрелищах. Он бросался в глаза, олицетворял вызов природе, обладал внушительными размерами, хвастливостью, оригинальностью, богатством и внушал благоговение, делавшее его не просто мирским сооружением. Ибо Фарос был посвящен Протею, вечно меняющемуся морскому богу, а его свет охраняли статуи Зевса Спасителя и трубящими в раковины тритонами; возможно, здесь действовало механическое приспособление, дававшее морякам дополнительный сигнал.