— Вот почему он вчера так радовался, — дочитав статью, вспомнила я.

— Поверить не могу, — сказала Тонкс. — Фадж винит в побеге Сириуса.

— А что ему остается? — с горечью спросила я. — Сказать: «Извините, господа, Дамблдор предупреждал меня, что это может случиться — стража Азкабана переметнулась к лорду Волан-де-Морту, и теперь на свободе самые опасные его союзники»? Понимаете, он полгода твердил, что Поттер и Дамблдор — лжецы.

«Пресвятые угодники, поскорее бы уж от всего избавится! — подумала я. — Просто невыносимо вечно придуриваться. Надоело притворяться, надоело степенно выступать, когда хочется послать все к чертям. Слушать всякую ерунду, что несет Том, и изображать из себя круглую дуру».

========== Глава XLVIII. Воспоминание ==========

Июнь 2005 года.

Не знаю, думал ли я, что наши взаимоотношения с Анри приобретут другое русло после ее возвращения, но они изменились, как и она сама. С ней было невозможно разговаривать, и ее поведение меня раздражало. Я просто не мог смириться с тем, что она так просто и легко может заявиться ко мне и, раздвинув ноги, отдаться. А может, не одному мне? Я гнал от себя эти мысли, но ее поведение только раззадоривало меня, и я с каждым разом все больше и больше накручивал себе того, что и не было.

Сколько я ни пробовал, но ее щит был настолько сильный, что я просто-напросто не мог его сломать.

Меня бесило, что возле нее все время крутятся мужчины, ведь в их голову я влезть мог и прекрасно видел их мысли, думаю, и Анри тоже.

Каждое ее появление в моем кабинете приводило меня в ярость, но как мужчина я не мог сопротивляться этой девчонке, которая манила меня, дразнила и отдавалась мне каждый раз.

Мне было трудно разобраться со своими чувствами к Анри, к Лили, которая до сих пор жила в моем сердце, но в отличие от нее Анри была живой и рядом. Если б, конечно, не ее характер, то, может быть, я смог бы пересилить свои мысли и чувства, которые остались после Лили.

Я любил ее с той самой встречи, и моя любовь оставалась со мной, несмотря на ее смерть, но была Анри, которая могла одним своим видом всколыхнуть мое сердце, так что в груди создавался тяжелый ком, от которого трудно было дышать.

Она могла довести своими выходками до бешенства, но в этом и была её своеобразная прелесть.

Вспоминая те годы, я могу сказать только одно, что, наперекор судьбе, я желал эту безумную, непокорную девушку.

— Безумная!

Анри меня избегала, она и слушать меня не хотела. Сейчас я могу понять ее, она, так же как и я, была загнана в угол, и проявление чувств — это и вправду была непозволительная роскошь для нас обоих.

Но я был ослеплен этими чувствами и я хотел, чтобы она знала это. Возможно, я думал, что мне станет легче, но я ошибался.

Я по сей день хочу обладать ею — ни одной женщины я не ждал так, как ее, и ни одной не ждал так долго. Моё сердце всегда принадлежало Анри.

Январь 1995 года.

Здравствуй. Здравствуй… Ну вот, чуть не написал «моя». Опомнился, замер…

Ты прости меня. Я не беспокоил тебя уже много лет. Целых три бесконечно долгих года. Говорят, что время летит. Летит? Может быть. Это, наверное, у счастливых оно летит, растворяется, песком пробегая сквозь пальцы. Мое время давно устало, призадумалось и остановилось. Оно больше мне не союзник. Оно стало врагом. Только враг может так мучить, не давая забвения.

Я знаю, что у тебя все хорошо. Ты по-прежнему рядом, ты по-прежнему счастлива. Хотя я стараюсь, не появляться и не падать тебе на глаза, но я, как маньяк, узнаю все, что можно, о тебе.

Я, конечно, дурак, но все еще глубоко в душе теплится надежда, а вдруг, а может быть… А вдруг я нужен тебе? А вдруг? Понимаю, как это глупо, как безнадежно, но ничего не могу поделать с собой. Может быть, и живу-то до сих пор, потому что теплится надежда. Как там: «Надежда умирает последней». А ведь правда. Меня уже давно нет, а надежда живет, живет…

Я тогда гнал от себя эти дурные мысли, но разум сопротивлялся. Я желал тебя так сильно, что просто возненавидел тот день, когда впервые увидел тебя.

Как мне больно… Лежу в кровати, тупо уставившись в темный угол. Я обессилен, я так далеко от тебя, я одинок, чувствую себя покинутым. Мне нужно увидеть твоё лицо, чтобы сохранить рассудок, чтобы собрать себя воедино. Да, время идет, и ночь сменяется днём, я думал, может, моя страсть к тебе пройдёт, но я никак не могу забыть тебя. Всё никак не могу разобраться в своих чувствах к тебе, или ты хочешь, чтобы я ушел, или тебе реально что-то мешает… Может, ты что-то ждёшь от меня, а до меня, глупого, не доходит, я в растерянности. Всё пытаюсь сохранить рассудок на расстоянии, без тебя. Я схожу с ума, помоги понять…

Мне везде мерещишься ты… Я пытаюсь среди тысяч лиц найти твое… Но тебя нет…

Я пытался забыть тебя тысячу раз, я нырял в талую весеннюю реку и выныривал; я напивался огневиски и трезвел; я пытался быть с другими девушками — бесполезно…

Не знаю, излечусь ли когда-нибудь.

Да когда же это все уже закончится, а? Меня все так и прет, так и забита голова тобой, ты прочно засела в каждом моем движении, в каждом слове, в каждой мысли! И воспоминания переплетаются с фантазиями… это что-то новенькое! Да когда ж ты уже от меня отвяжешься? Опять мои фантазии неуемные!

Медленно подойти, тонкость запястий в руки и за спину, вплотную придвинуться, подбородок как можно ближе и, по возможности, не дышать. Блуждать глазами голодными по дьявольски привлекательным выточкам, наслаждаться испугом, ею, замершей в ожидании ласки, вдыхать ее, настойчивым языком раскрывая губы, съедать остатки сомнений нетерпящим отлагательств властным горячим ртом. Назад запрокинуть голову, отведать тонкую шею, уши, заманчивые ключицы, нетерпеливо стянуть на пол. Она чуть заметно сопротивляется, слабо ругается, часто дышит, хочет, но закрывается, вцепляясь белыми кистями в мятый льняной подол. Улыбкой отметить ее старания, погладить лопатки, оставить чулки, стащить кружевные тряпки и платье с плеч. Найти ладонью чуть ассиметричную грудь и лечь на нее скорее, не в силах сдержаться — лечь! Врасти в нее бедрами, двигаться сбивчивым тактом, сумбурным ритмом, мерить ею углы, огибать исступленной спинкой резные диваны и стулья, роскошные кресла. Швырнуть на кровать, пальцами правой — в волосы, левой — внутрь, туда, где давно уже влажно ждут — им здесь самое место. Она изовьется петлей, глубоко задышит: змеится, шипит, ненавидит, невероятно щедра на густые проклятья. Выждать слегка, продолжать: впивается в плечи, хватает воздух, натягивается струной, скулит и вздымается, выливается, исступленно комкая платье…

Сделать ее своей.

А после трогать кончиком языка, касаться, будить в ней остатки львицы, воюющей с жаждой страсти самозабвенно, рьяно. Смеяться, лениво отбросив груду демонстративных пощечин, прижать к себе, бедра по разным углам, опрокинуть на фортепьяно.

И вновь делать ее своей.

Твои глаза — холодная река.

На глубине разбиты полюса.

Я по ней плыву, но, кажется, тону.

Спасая душу грешную свою.

Молю тебя одну, тебя одну, тебя одну.

Твои глаза пусты, когда со мной.

Но только я кричу тебе: «Постой!»

Там, на берегу, я погружусь во мглу.

Спасая душу грешную свою.

Я не знаю, что тебе дороже: любовь или обман!

Я не знаю, что спасти нас сможет; и на душе туман.

Я не знаю, кто из них главнее; ответь мне вновь и вновь.

Только сердце бьётся всё слабее, а мне нужна любовь!

Июль 1995 года.

Но время шло, мои признания Анри лишь отшвыривала. Но в последний день Турнира Трех волшебников я смог растопить ее сердце, хотя бы на мгновение ее каменная стена рухнула.

Я видел, как ей больно слышать от меня эти слова, она пыталась остановить меня, но я не давал и слова сказать.

Возможно, это был единственный выход забыть свои чувства к Лили, я подозревал, что каким-то образом Анри узнала об этом и так резко отреагировала.