- Ах, вот что!

Феодора кивнула.

- Постельничий видел расположение к нему государя… и велел бросить его в тюрьму…

Василевс остановил молодую женщину жестом. Он гневно смеялся.

- Все понятно!

Нет, Константину не было понятно и малой толики: теперь Микитка вполне осознал, как трудно бывает говорить с военными людьми, которые мало размышляют, привыкнув действовать. Ярослав Игоревич походил на Константина – но он и то раздумывал больше: хотя материн новый муж был только дружинник, а этот император, у которого очень мало времени на простых людей!

- Государь, - сказал Микитка, точно бросаясь в бой.

- Государь! Из-за постельничего пострадало много моих сородичей, они беззаконно сидели в тюрьме, а сейчас освобождены… и их теперь укрывают у себя русские этериоты, твои воины!

Он докончил захлебываясь, и упал на колени, закрыв лицо руками. Пусть казнят! Все равно так больше невозможно жить!

Константин застыл, как будто его облили из окна помоями.

Император гневно засмеялся; потом резко замолчал и, схватив себя за бороду, крупным шагом прошелся по комнате.

- Вот так дела! - воскликнул он.

Остановился прямо перед Микиткой и сурово приказал:

- Поднимись!

Микитка встал и вытянулся перед ним как солдат, уставившись императору в лицо.

- Я желаю сам посмотреть на твоих сородичей, - сказал Константин. - Сейчас же! Идем!

И он быстро вышел из спальни, по дороге скликая стражников, карауливших его двери. Феодора, ошеломленная, растерянная, едва успела увязаться за ними: впрочем, мужчины больше не обращали на нее внимания, ни император со своими воинами, ни даже евнух. Феодора поняла, что ей больше с ними не по пути, и тихо пошла обратно в гинекей, молясь, чтобы для Микитки, его матери и остальных все окончилось счастливо.

Ее молитвы были услышаны.

Микитку приняли обратно на службу; и в тот же день император, не любивший откладывать свои решения, приказал переселить русских женщин и детей во дворец, в служебные помещения неподалеку от казарм: скромные, но благоустроенные и достаточно просторные, чтобы всем разместиться. В Константинополе было предостаточно места и недостаточно людей – и населить его уже не успеют, сколько ни рожай новых русских или греческих детей.

Когда к Феодоре пришел патрикий, она все ему рассказала. Московитка поняла, конечно, что Микитка солгал ей: и догадывалась, в чем. Ее быстрый, отточенный ум наконец собрал в красочную, хотя и совсем неприглядную, картину фрагменты мозаики, которые до сих пор не желали складываться.

- Что ты об этом думаешь? – спросила Феодора хозяина.

Фома Нотарас спокойно, ласково улыбался двум дорогим существам.

- Я очень рад, что все разрешилось так.

И двое лжецов с облегчением обнялись. Теперь, наконец, это дело можно было оставить в прошлом.

Когда на Феодору и Фому возлагали венцы, в числе свидетелей были и русские этериоты с женами и детьми. Все они радостно улыбались, приветствуя соединение своих благодетелей, а Феодора наконец-то смогла прямо посмотреть в глаза Евдокии Хрисанфовне.

Желань блаженно слушала, как священник называет ее греческое имя вместе с именем другого раба божия, Фомы, соединяя их навеки, - это была самая сладкая и самая правдивая ложь.

========== Глава 39 ==========

Феофано была жива и действовала.

Такие женщины, как она, с возрастом, казалось, только наливались силой, отнимая силу у всех, кого они побеждали. Пока Феодора со своим патрикием упивались свежим, как цветок, родительским счастьем, Феофано отдыхала, как Феодора после родов. Сейчас отдыхали все – передышку получил и Константин со своими союзниками, и даже Флатанелос собирался с силами.

Но в городах Мореи опять стало очень опасно: итальянцы, вдохновленные воцарением Константина, который и зависел от них, и защищал их от своих же подданных, снова прижали бедных греков и распустили своих шпионов. В Корон Феофано прибыла тайно и удержалась там ненадолго: ей хватило только нескольких дней, чтобы оценить положение.

Что ж, приливы всегда сменяются отливами, а бури затишьем. У нее еще оставался тыл – до тех пор, пока Фома Нотарас держал язык за зубами. Впрочем, ее возлюбленный брат умен и знает своего государя – это не Иоанн. Характер Константина все увидели после участи, постигшей ловкача постельничего, который успел неплохо нагреть руки перед смертью. Если Нотарас проговорится о сестре, выплывет правда и о нем самом, а тогда только держись…

Константин, скорее всего, пощадит и защитит женщину Нотараса с ребенком, но изменщика-патрикия казнит непременно…

Опоясанная патрикия вернулась в свое родовое поместье, унаследованное от родителей, и в жаркие летние дни, важнейшие в хозяйстве, сама следила за сельскими работами. Метаксия страстно любила природу, колыбель богов, которая никогда не предавала своих детей.

Муку, маслины, яблоки, сыры - все это нужно запасать заранее, как можно больше. Благословен тот, у кого есть своя земля, - он самый большой счастливец.

Феофано распустила свое войско – ее греки и наемники знали условные знаки, как некогда гладиаторы, потрясавшие Рим; и они поймут, когда им протрубят сбор, если придется в самом деле взяться за оружие. Впрочем, настоящим военачальником, конечно, был мужчина – ее Марк, со своей великолепной храбростью и умением командовать. Военачальники всегда отличались на поле брани – а лаврами, еще со времен Трои, они увенчивали своих царей.

Хотя повелевать толпою в дни мира, ото дня ко дню, часто намного большее искусство - и требующее отваги ежечасной, хотя и не такой великой, распыленной. Брань всегда служит миру, а мир - время женщин.

Когда они ехали домой, уже порядочно припекло – и Феофано стащила с себя раскаленные доспехи, оставшись в одном мужском платье. Марк, конечно, ее примеру не последовал. Этот будет испытывать свою выносливость всеми возможными способами, пока жив…

- А если на нас нападут? – спросил он госпожу.

Та, смеясь, пожала плечами.

- А на что мне тогда ты, великий герой? Ты защитишь меня!

Феофано встряхнула головой, так что распустившиеся черные кудри рассыпались до самого седла.

- Если на нас нападут, меня так и так убьют, потому что силы будут превосходящие, - беззаботно сказала она.

Марк взглянул на нее и увидел, что в черных волосах ярко сверкает седина, которой он до сих пор не замечал. Спартанец помрачнел. Он вдруг понял, что любит свою повелительницу еще сильнее, чем прежде, - и понял, что ее едва ли ждет позорный плен, как молодых гречанок. Она уже не годилась для гарема. Но вот подвергнуться бесчестью от солдат…

Если он увидит, что нападают враги и им не уйти, он убьет Феофано сам.

Госпожа вдруг откинула с лица волосы, раздуваемые ветром, доносившим запахи навоза и цветения, и улыбнулась Марку. Она поняла, о чем тот думает. Великая женщина, истинная царица!

Дома Феофано долго отмывалась и ублажала свое смуглое тело разными травами и благовониями, которых было не достать у итальянцев, - те умели только украшать золотом и драгоценными тканями свою наружность, как католические церкви, а под платьем у них разводилась такая же мерзость, как и за стенами этих церквей и монастырей.

Марк тоже тщательно вымылся с дороги, и хотел уже лечь спать, как вдруг хозяйка явилась к нему, сияя улыбкой, в белом платье и с белыми цветами в волосах. Она сказала, что хочет сама его умастить.

Марк ответил, что ее желание для него закон. Он давно уже понял, что его покорность возбуждает страсть в этой женщине, которую неспособно возбудить ничто другое, - ей нравилось чувствовать себя укротительницей героев, перед которыми трепетали даже сильные мужчины.

Феофано уложила его на специальный стол для ухода за телом, установленный в ее домашней бане, как в константинопольских термах, от которых теперь остались руины. Госпожа намазала его маслом от шеи до ступней, лаская его тело ладонями и взглядом, - а потом, когда он уже изнемог от блаженства и желания, столкнула своего любовника со стола и, скинув платье и нижние повязки, распростерлась перед охранителем сама.