Турецкие трупы, которых насчитали четыре, оставили посреди дороги – алый плащ патрикия прикрыл предводителя, одетого богаче всех: того самого, который пытался похитить Феодору. Воины осмотрели убитых, но не узнали о них больше ничего.

- На всех, кого мы видели, добротное платье, даже доспехи, - говорил Нотарас внимательно слушавшей наложнице, когда они опять тронулись в путь. – У главаря был испанский клинок. Кони отличные… из тех, что разбойники оставили нам, я повелел всех взять с собой, а кто из турок удрал, удрали быстрее ветра. Что это значит, как ты думаешь?

- Что не нужда заставила их напасть на нас, - сведя темные брови, ответила Феодора.

Патрикий кивнул.

- Турки - дикари, - сказал он. – Они плохо актерствуют… всеми своими изящными искусствами они обязаны нам, но до нас им далеко. Им даже не хватило способностей притвориться нищими разбойниками.

- А может, они и не желали, - сказала Феодора.

Он кивнул.

- Может, эти люди Урхана желали захватить нас не скрываясь и получить выкуп куда больше всего нашего поезда, - сказал ромей. – Например, взяв в плен меня, получить власть над моей сестрой и моими друзьями – и так пробиться к трону, если не выйдет иначе… У нас еще есть честь и верность… Или они мстили Метаксии. У принца много шпионов.

Феодора взяла его за руку.

- Сейчас нам все равно этого не понять.

Фома вдруг вздохнул и склонил голову к ней на плечо. Утомление одолевало его порою неожиданно, иногда даже пугая ее.

- Давай отдохнем, - сказал он. – Пусть дьявол заберет их всех… всех, кроме тебя.

И он в самом деле скоро уснул, лежа у нее на плече и колыхая теплым дыханием ее волосы, – после всего, что они оставили позади.

Феодора закрыла глаза, но не могла уснуть – она видела перед собой тех, кого они оставили спать на дороге и в поле. Для двоих своих павших вырыли могилы – она первая предложила это, и обрадовалась, когда ее горячо поддержали.

Кто сейчас в последнем Риме раб, кто господин… кто свой, кто чужой?

Во рту у нее все еще стоял мерзкий вкус турецкой крови, хотя она выпила с тех пор и воды, и вина.

Феодора прильнула к своему покровителю, своему возлюбленному, и наконец задремала рядом с ним – они спали, убаюканные стуком колес, точно брат и сестра, невинные дети в общей колыбели.

Больше с ними в пути ничего не приключилось – и хотя Фома не показывал страха, он высказал Феодоре опасения, что второго такого нападения они не отобьют. Раненые все еще не оправились, и у них не на два человека, а намного больше убавилось силы…

- Ничего, - утешила славянка, - Бог милует, дважды не бьет…

Ромей громко засмеялся, услышав ее слова.

- Это ваша поговорка?

Феодора, смеясь, мотнула головой.

- Я это сама придумала…

- Звучит очень по-русски - а почему, не знаю, - сказал Фома, глядя на нее влюбленными глазами.

Феодора вдруг перестала улыбаться.

- Потому, что вы всех учите, что Бог есть любовь, и сами давно уже не верите в свои слова, - ответила она. – Ну а мы не учим… мы знаем, что Бог нас и тогда любит, когда бьет!

Патрикий тоже больше не улыбался. Он смотрел на нее так, что Феодоре вдруг захотелось спрятаться от этого взгляда, как от слишком жаркого солнца.

- Я велю отлить твое изображение в бронзе и золоте, и ты украсишь Августейон, - сказал он.

Они приехали к Константину благополучно. Наследник в это время жил в морейском городе Короне, что находился под властью итальянцев, но вовсе еще не пришел в упадок. Наоборот: Феодора только сейчас начала замечать в итальянском искусстве и моде особую прелесть, новую и яркую, брызжущую жизнью, несвойственную более сдержанному греческому искусству, которое умирало с достоинством.

Но ее куда больше влекла древняя прелесть Восточного Рима. Над Константинополем еще, казалось, витали тени старых и прекрасных богов-хранителей, безжалостно изгнанных католической церковью. Греческая же церковь была мягче, сердечнее, несмотря на все двоедушие и жестокость самих гречин. “Главное то, что остается после людей”, - вдруг подумала Феодора.

Впрочем, Корон был прекрасен и новым, и старым искусством. Белые виллы хозяев города окружали сады, своим природным буйством подчеркивающие их рукотворное величие и вместе с тем достойно укрывающие от любопытных глаз частную жизнь господ.

Частная жизнь властителей была скрыта от простонародья и на улицах – патрикия Нотараса и его наложницу доставили в дом, который занимал наследник престола, в носилках. Свиту их составили как собственные слуги, так и проводники-итальянцы, любезно присланные Константином.

- Он не очень образован, - откровенно сказал Фома взволнованной Феодоре, пока они покачивались в тени навеса под мерные шаги носильщиков, - и не слишком интересуется искусством, равно как и религиозными тонкостями. Но зато храбр и силен – а этого нам не хватает, в отличие от художников и богословов…

- Как он посмотрит на меня! – сказала Феодора.

Фома засмеялся.

- Главное, как он посмотрит на меня, дорогая, - ответил патрикий, снисходительно поцеловав ее. – Если он окажет уважение мне, своему верному союзнику, тебе будет оказан самый высокий почет, можешь не сомневаться.

Феодоре на миг стало холодно. “Вот этим гречины и отличаются от нас”, - подумала она.

Когда они прибыли и носилки опустились на землю, Фома подал ей руку и помог выйти. Потом сразу отстранился от нее, отступив на несколько шагов. Он был взволнован – Феодора замечала это по его сдержанным жестам, блеску глаз; а уж как она сама боялась…

Но ее страхи не оправдались.

Навстречу им из дома вышел человек, похожий на Иоанна, но значительно моложе, сильнее и живее. Царевич приветливо посмотрел на Фому, потом приблизился, и они крепко пожали друг другу руки.

- Рад приветствовать вас, мой друг, - сказал он. – Рад вашему благополучному прибытию.

Патрикий отступил и изящно поклонился.

- Мне многое нужно рассказать вам, - сказал он.

Феодора узнала, познакомившись с библиотекой патрикия, что это странное обращение - как будто говорят не с одним человеком, а сразу со множеством, увеличивая важность особы, - первыми приняли и узаконили римские императоры, которым желалось быть, как Богу, едиными во многих лицах. Потом уже такая почтительность распространилась на самую высокую знать, и дальше - ниже…

Феодоре не нравилось это обманчивое взаимное умножение друг друга, и она испытала огромное волнение, когда взгляд наследника остановился на ней и он спросил:

- А вы, госпожа? Кто вы и откуда?

Такая военная прямота была бы неприличной, если бы эти слова исходили не из уст царского сына. Фома Нотарас с извиняющейся улыбкой взял свою спутницу под руку.

- Это Феодора, моя дорогая гостья из Московии… и подруга, - сказал он.

- Из Московии? Подруга? – быстро переспросил Константин с огромным интересом и каким-то весельем в глазах.

Феодоре захотелось провалиться сквозь землю. Но тут царевич отступил от нее и коротко поклонился, с самым невозмутимым и вежливым видом. Впервые Феодора заметила, что он тоже, на самом деле, уже старый человек…

- Рад знакомству, госпожа. Здесь вам будет оказано полное уважение. Не знаю, сочтете ли вы удобным мое простое жилище…

- Феодора неприхотлива, как и я, мой господин, - ответил за нее патрикий. Он улыбнулся. – Мы привыкли к военным трудностям.

Константин кивнул.

- Что ж, тогда госпоже Феодоре сейчас будут предоставлены комнаты для отдыха, - сказал он. – У вас большая свита? – спросил он московитку.

- У меня - только одна служанка, - сказала Феодора.

Константин улыбнулся.

- Тогда, наверное, вам будет достаточно одной комнаты?

- Да, господин, - сказала Феодора, мечтая в эту минуту только уйти с царских глаз.

Когда женщины, госпожа и служанка, наконец удалились, вместе со слугами Нотараса, господа остались одни.